Арам Члиянц: «Каким бы ни был приговор — нужно к суду относиться с уважением»

Арам Яковлевич — легенда львовской адвокатуры. В свои почти 80 лет он и дальше остается лучшим адвокатом Львовщины. Он защищал разных людей — «авторитетов» и убийц, «бандеровок», чиновников, директоров заводов... Но к каждому всегда относится с уважением. И неоднократно люди, которые были его оппонентами в суде, шли к нему тогда, когда сами попадали в переплет.

— Мой дед Артем (Арутюн) — армянин. Мы изгнанники из Турции.

По семейным преданиям, дед был археологом, раскопал какой-то индийский календарь и подарил его Третьяковской галерее... А вот недавно мне из Москвы прислали документ, из которого следует, что мой прадед был служителем в католической церкви. И когда я об этом узнал, понял, откуда у меня тяга к знаниям, к языкам...

Родился я в Харькове, в 1940 году родители переехали во Львов. Во время войны отец со старшим братом пошли воевать, а я с мамой и меньшим братом эвакуировался в Казахстан. Если бы не доброта казахов, мы бы тогда умерли с голоду. Государство никакой помощи не предоставляло...

После войны вернулся во Львов, поступил во Львовскую политехнику. А мой двоюродный брат тогда учился на юридическом факультете в университете. Он посоветовал мне пойти послушать, что у них на лекциях рассказывают... Я послушал — и сразу забрал докумен­ты, подал их на юрфак.

Я тогда жил на улице Коперника, 11. На моем этаже находились адвокатура и суд Ленинского района Львова. Однажды районный судья зашел что-то спросить и случайно узнал, что я студент юрфака. И сразу пригласил меня стать народным заседателем. А с 1954 года меня назначили заместителем народного судьи. Именно тогда я увлекся выступлениями известных львовских адвокатов: Яструбенского, Злотопольского, Фриса... И мне тоже захотелось стать адвокатом. К тому же это было привлекательно материально — ведь я тогда уже был женат, у нас родился ребенок....

По окончании университета стал вопрос о выборе профессии. Я не хотел становиться следователем или судьей в те времена. Но попасть в закрытый адвокатский клан было почти нереально. Во Львове тогда была коллегия адвокатов из 125 человек. И одна знакомая адвокат посоветовала мне согласиться на любой район, любое село. Я так и сделал — на коллегии адвокатов сказал, что готов ехать куда угодно. И меня, в порядке исключения, приняли.

Сначала работал в Поморянах, потом в Сокале, в Перемышлянах, потом в Раве-Русской, в Куликове. Со временем меня перевели обратно во Львов.

— Да, я работаю адвокатом 50 лет. За это время передо мной прошло очень много клиентов. Кое-кто из них стал мне приятелем, другом. Всякое бывало. В советские времена обычно было так: сказал обком — и осудили человека. И ничего не поделаешь.

— Да, иногда и страшно. Приведу такой пример. Я выступал в Одессе. Судили парня, который работал на пассажирском пароходе «Абхазия». Этот парень во время стоянки на Кубе изнасиловал стюардессу, задушил и выбросил в море. А кубинцы ее нашли в нефтяной бухте. По форме узнали, что это была русская, сделали экспертизу и выдали труп нам.

Парень сначала сознался, потом отказывался...

Читаю я эту экспертизу, перевод на русский язык. Заголовок — «Вскрытие трупа», а дальше — «Да здравствует Фидель Кастро, враг не пройдет, победа будет за нами». И все.

И в выступлении говорю, дескать, что же это за экспертиза такая, здесь, кроме лозунгов, ничего нет! Меня сразу вызывают на президиум, выносят решение, что я аполитичный человек... И стоит вопрос об исключении меня из адвокатуры. А у меня детей куча, и идти некуда. К счастью, ограничились строгим выговором. Было еще несколько случаев «расхождения с линией партии» — но как-то обошлось...

— Мой сын Андрей закончил университет и предложил мне организовать частную фирму.

Адвокат должен заработать себе имя — дисциплиной, уважением к людям, коллегам, судьям. А иначе ничего не получится. Случалось и такое, что адвоката послали в суд — а он туда не дошел. Таких работников приходилось увольнять сразу.

— Я считаю, что нам не нужна государственная диктаторская «крыша». Во всех развитых государствах адвокатура демократическая, и сама собой руководит. Не нужно над нами чиновника — тогда снова все будет, как при советской власти, когда адвокат не мог слова сказать.

Я припоминаю, был случай, когда человека исключили из адвокатуры только за то, что он пел в церковном хоре. Другого — из-за того, что он при немцах во Львове пожарным работал. Одно слово — и адвоката могли выгнать. Сегодня другая беда... Каждый демократию воспринимает по-своему. Думают, что все позволительно, позволяют себе оскорблять суд, судей, следователей. Это недопустимо.

Я вот с одним таким инициативным разговаривал. Он жаловался на судью. А я ему и отвечаю, что, предположим, суды плохие, судьи плохие. Давайте их всех выгоним — у вас есть другие?

— Да, я бываю в университете. И говорю студентам — вы будете генеральными прокурорами, великими судьями, адвокатами, нотариусами... Но главное — оставайтесь людьми. Относитесь с уважением даже к преступнику. Не унижайте его достоинство. Я привожу пример одного судьи — Л.Изосимова, он сейчас уже на пенсии. У него можно было поучиться вести процесс, поскольку он очень внимательно относился ко всем его участникам.

Каким бы ни был приговор, нужно к суду относиться с уважением. Бывают и ошибки, и разные судьи... Я многих не уважаю — и судей, и следователей. Но я не позволю себе сказать что-то публично — не имею права.

— Понимаете, в чем дело... Даже если человек преступник, у него есть права. Да и бывает разное: может, ошибка, может, еще что-то...

Я защищал одного убийцу, его звали Виктор, — он из тюрьмы почти не выходил. Только вышел, в поезде познакомился с другим бандитом, вышли в Червонограде, хотели машину украсть. Наняли таксиста за 10 гривен до села. По дороге вытащили водителя и по-зверски убили. Машину продали на запчасти, остался только кузов — его выбросили в речку.

А весной, когда вода сошла, кузов нашли и в конце концов раскрыли преступление. Убийц арестовали и судили.

Виктор все в деталях рассказывал. Он мне прямо так и говорил: его нельзя выпускать: когда выпустят, он будет дальше убивать. Его приговорили к расстрелу. Но даже такого преступника было жалко...

Вот еще был интересный случай — с коллективным убийством. В селе на Петра и Павла напились ребята и подрались... Тогда я впервые был в Верховном суде. Это был 1954 год, тогда повсюду вводили украинский язык. Адвокаты тоже должны были выступать на украинском, а подавляющее большинство этого делать не могли. И вот я выступаю на украинском языке. Судья меня останавливает, говорит, что я армянин, для меня можно сделать исключение... Да, говорю, я армянин. Но я родился в Харькове и два года ходил в украинскую школу.

С тех пор судья меня начал в пример остальным адвокатам ставить. А моему подзащитному вместо расстрела дали десять лет заключения. Сказав, что его спасла моя армянская хитрость.

— Это моя жизнь. Вот дочь моя Антонина говорит, что уголовными делами заниматься не будет — только гражданскими.... Я уже как-то за эти годы привык. Я умею разговаривать с преступниками, они меня уже слушают.

Я всем своим коллегам говорю: нужно досконально знать дело. Обращать внимание на мельчайшие нюансы, даты. Вот было однажды — дата полностью перевернула ход дела. Арестовали оперуполномоченного из Галицкого района за получение взятки. Его снимали на видео на улице: вот он заходит в подъезд, выходит, потом идет домой. Камера прекращает снимать, и на видео обозначено время: 11 часов 52 минуты. Почему-то его не задержали сразу. Когда пришли с обыском, ничего не нашли. И сказали, что стучались 40 минут, а за это время он сжег деньги в печке.

Следователь пишет протокол обыска, осуществленного в 12 часов дня. То есть с момента, когда камера прекратила снимать, до момента обыска прошло восемь минут. А как за это время сожжешь кучу денег?

Это была первая ошибка следователя. Там еще было несколько ошибок — и судья вынесла оправдательный приговор.

Эта же судья — С.Дыкунская (она теперь в Верховном суде) — потом слушала еще одно дело... Приехал мужик из села — бедный-бедный, у него трое детей. И шел по Городоцкой мимо комиссионного магазина — увидел в витрине три детских костюмчика. И не удержался — украл те костюмчики из магазина своим детям.

Его поймали и посадили в тюрьму. На суде я выступаю, и говорю, дескать, ваша честь, мне стыдно. Мне стыдно, что я неплохо зарабатываю, что я хорошо одет, что я питаюсь хорошо, что мне не нужно воровать.

А он там плакал. Говорил, что у его детей нет одежды, а у него не было денег на те костюмчики. Судья освободила его из-под стражи. И я был морально удовлетворен.

— Такой вопрос мне недавно задал представитель американского бюро защиты прав человека в Украине. Дескать, может, какие-то законы поменять? Говорю, законы у нас хорошие. Но их никто не придерживается. Посмотрите, Кабинет министров, президент, депутаты — что они вытворяют? Какие там законы, какая Конституция? Начинать нужно с головы. У нас очень хорошие законы, очень хороший Гражданский кодекс, подходят к европейским нормам процессуальные кодексы. Но нужно их исполнять. Вот как это сделать, я не знаю.

Для примера: недавно хотели создать специальное управление расследований только для элиты — для министров и т.п. Зачем им специальное управление? Чем они перед законом отличаются от остальных? Детей Буша задержали из-за того, что они пили пиво в пабе, не достигнув 21 года, и они ходили выполнять общественные работы и слушать лекции. А у нас что?

Нам нужен механизм исполнения законов. У нас механизм следствия несовершенен. Кто ведет досудебное расследование? Прокуратура, милиция, военная прокуратура, СБУ, налоговая милицейская служба. Пять структур. Это неправильно. Нужно создать единый следственный орган на все государство. А в этом управлении — безразлично, как его назвать, — должны быть уже разные направления.

По моему мнению, военной прокуратуры вообще не должно быть. Скажем, военные суды уже ликвидировали, поскольку они не имели особой специфики. В этих делах мог разобраться обычный следователь — зачем содержать целую структуру?

— Все решила задолго до заседания суда государственная комиссия в своих выводах, и решение Апелляционного суда можно было предсказать заранее. Председатель суда старался убедить адвоката в том, что подзащитный виновен. Именно так и записали в постановлении суда: «виновен». Хотя апелляционный суд не имеет права обсуждать вопрос вины.

Я возбудил перед судом простой процессуальный вопрос о незаконности постановления о взятии под стражу. Арестовали генерала. При этом следователь сделал ляпсус.

Я говорю: речь идет не о том, освобождать генерала или нет. Вы посмотрите, что следователь написал: генерала взяли под стражу на основании уже упраздненного документа. Тогда мне попытались указать, что, дескать, я не читал выводы государственной комиссии. Я поблагодарил судью за заботу, но указал, что выводы комиссии читать и не буду. Поскольку, что такое эта государственная комиссия? Каков ее процессуальный статус? В Конституции ее нет, в Процессуальном кодексе — нет, ее выводы не включили в дело. Если вы признаете выводы комиссии как доказательство, тогда я уже буду читать.

Объявили перерыв на три дня. В конце концов генерала освободили. Так зачем такой суд?

Другой вопрос — следователи. Специалисты у нас есть. Но в каких условиях они работают? Вы зайдите в Сиховский следственный отдел. В малюсенькой комнатке сидят пять человек. Какое там может быть качество работы?

Попробуйте дозвониться до Железнодорожного следственного отделения. У них нет телефонов! Машины нет, пешком на экспертизу ходят. Я уже не говорю о зарплате.

Теперь о качестве следствия. В нашей областной прокуратуре еще есть квалифицированные следователи. Они относятся с уважением, предоставляют нужные документы. А в милиции следователи — ужас.

— В милиции нашей бьют беспощадно. Свидетелей часто берут на испуг, понятых тоже, фальсифицируют показания. Прокуратура смотрит на это сквозь пальцы. Я каждого подзащитного сразу спрашиваю, били ли его. Не все сознаются — боятся. Это проблема. И никакими законами здесь ничего не сделаешь.

У меня было только одно дело, когда милиционера осудили за избиение. Да и то я три года воевал, мне еще и депутаты помогали.

Подозреваемому надели наручники, начальник розыска снял ремень, пропустил через наручники, сделал петлю, парня били о стену и ремнем оттягивали обратно. Бедняга выпрыгнул в окно, упал на клумбу. Позвонила мне его тетка, я ей посоветовал в больнице сфотографировать его спину. Фото было ужасное...

Куда я только ни писал — даже в Организацию Объединенных Наций... Такой скандал поднялся! В Генеральную прокуратуру приезжал даже один депутат, кричал, что милицию нужно защищать, чтобы немедленно отдали приказ освободить задержанных милиционеров... И одного тогда таки освободили — просто среди ночи.

Когда сняли с того начальника ремень и отдали на экспертизу, на нем обнаружили микрочастицы с наручников. Он все отрицал — тем не менее не смог объяснить, откуда эти частицы на его ремне.

В судах более или менее все хорошо. Апелляционный суд у нас опытный. Претензий к процессу, к судьям у меня преимущественно нет.

— Когда прокуратура удовлетворяет требование судьи о взятии под стражу, она берет на себя всю ответственность. К сожалению, прокуратура нечасто придерживается норм даже элементарной профессиональной этики, проводят незаконные обыски. Профессиональные следователи такое творят — причем действительно профессиональные...

— Все кричат, что судья не имел права запрещать подписывать этот закон. Имел он право!

У нас очень быстро создали административные суды. Уже есть судьи, есть новый кодекс административного судопроизводства, судьи даже зарплаты получают. Но нет помещений для этих судов. И нам сказали, что пока такие суды не работают, мы можем обращаться в суды обычные. Следовательно, обычный суд имеет право рассматривать административные иски — и на президента, и на Верховную Раду. Генеральный прокурор это решение опротестовал — но генеральный прокурор не имеет права опротестовывать это решение, поскольку он не был участником этого рассмотрения.

Когда наверху такое делается, то что уж думать обычному следователю?

— Скажем, в Англии любой гражданин может прийти в отделение и спросить, за что задержали Джона, и ему должны дать ответ. Поскольку он — гражданин Великобритании. Зайдите в нашу милицию и попытайтесь спросить что-то подобное — и послушайте, куда вас пошлют. Часто даже адвоката не подпускают к задержанному...

Когда у англичан спрашивают, как они выращивают такую красивую травку на газонах, они отвечают: мы ее все время подстригаем, уже лет двести. И о демократии они нам тоже говорят, что когда мы ее «поподстригаем» лет двести, будем результат. Надеюсь, нам нужно будет меньше времени — хотя бы лет пятьдесят.