ЗНАМЕНИТАЯ ВДОВА

Ах, этот день
двенадцатый апреля,

Как он пронесся
по людским сердцам!

Казалось, мир невольно стал добрее,

Своей победой
потрясенный сам.

В тот же день стих Александра Твардовского облетел всю страну. Человек из черной необъятной глубины космоса впервые увидел земной шар, словно голубой школьный глобус. Потом миллионы людей увидели этого человека на экранах телевизоров, полюбили его искреннюю улыбку. Оплакали смерть. И лишь в сердце одной женщины он по-прежнему жив и любим.

Нет, она уже не верит в его бессмертие. Даже когда Валентине Гагариной передали странные слова болгарской ясновидицы Ванги, не поверила им:

— Вы должны знать: Юра Гагарин не умер. Он был взят. (Кем, почему, когда — не сказала.)

А народная молва творит свое: то его уносят к себе инопланетяне, то он все еще живой и бродит будто бы среди нас. И пришлось космонавту Алексею Леонову по телевидению убеждать самую многомиллионную аудиторию: «Он погиб». Народная вера в гагаринское бессмертие — это дань уважения и любви к нему. Их любимец, любимец века, всех народов должен хотя бы в легенде, но жить. И все-таки завершила свой круг в этом мире эта прекрасная жизнь.

Валентина Гагарина ходит к нему на свидание уже к Кремлевской стене. Ходит одна, чтобы поговорить, только ему поведать то, что не успела сказать при жизни. Вот и досказывает:

— Другого такого так и не встретила. Даже чуть похожего на тебя... Ты, Юрок, был особенный. Не шибко-то угождал сильным мира сего, не льстил и не заискивал ни перед кем. Не врал и не криводушничал. Не попирал слабого. Не предавал друзей и не выбирал их ради своей выгоды. По-детски доверял людям. Был щедрым. Может, ты и разглядел с высоты своих звезд на Земле что-то такое, что неведомо прочим землянам, но сказать по правде, Юрок: ты чуть посмеивался над своей славой, над ненасытным вниманием людей. Порой оно было изнуряющим. Ты и это умел терпеть...

Особенно тяжко было в первые годы после его гибели. Летними вечерами, когда зажигались в небе первые звезды, на шестом этаже одного из домов Звездного городка на балконе появлялась невысокая стройная женщина. Ей вдруг почудилось, что он есть, что жив, но ушел куда-то по своим делам и вот-вот вернется. Валентина выбегала на балкон, чтобы скорей встретить его. Но он проходил мимо их дома какой-то своей дорогой. И не оборачивался. Спина пятиметрового бронзового монумента возвращала ее к действительности. Вокруг уже без него шла своим ходом жизнь. Из окон лилась музыка, звучали песни, а ее сердце разрывалось от боли. Она смотрела на темные сосны, но видела перед собой березы в глухом лесу на Владимирщине, куда упал их самолет и где навсегда мир разделился для нее на свет и тень. И свет был теперь только в воспоминаниях.

Возвращалась в комнаты, снова и снова доставала альбомы, подолгу смотрела в его веселые глаза и вела с ним прежние разговоры: о неполадках на службе, об отправленной посылке в Гжатск, о добром характере их дочерей. И вдруг замечала, что договаривает те слова нежности и любви, которые не успела сказать при жизни, потому что, съездив много раз в дремучий владимирский лес, к той рваной ране в земле, где взорвалась и ее жизнь вместе с его самолетом, она поняла твердо, раз и навсегда: он не здесь, он жив в ней, и будет там, в ее сердце, пока она есть на земле.

Он не любил, чтобы в доме застаивалась печаль. Неужели ему было бы уже шестьдесят? А было только тридцать четыре, и ей — тридцать три. Каким бы стал сейчас?.. При этом вопросе задумывается надолго.

...На одном из перекрестков жизни, на Оренбургском меридиане, произошла моя встреча с семьей Гагариных. Они на особой полке памяти. Той, где лежит самое заветное.

Юрия Алексеевича не раз спрашивали, какие узы связывают его с Оренбургом. Он улыбался и отвечал, что узы эти и прочные, и славные. В этом городе прошла лучшая часть его юности, здесь он окончил летное училище, научился неплохо летать. Здесь встретил любимую, и она стала его женой. Он благодарен этому старинному городу за все, что тот дал ему. И всегда с теплотой вспоминает уютные его улочки, быстрины Урала, где купались и смывали соленый пот покорители неба. Помнит всех ребят их пятой эскадрильи, своих первых инструкторов, научивших его летать.

В те годы я была главным редактором Оренбургской студии телевидения. Но что еще важнее — жила рядом, дружила со старшей сестрой Валентины Гагариной. К ней-то почти каждое лето в ту пору приезжали Гагарины, сестры были очень привязаны друг к другу. Однажды я задумала и стала готовить к эфиру программу «Парни из нашего города», написала письма Мстиславу Растроповичу, Степану Щипачеву и многим другим замечательным людям, чьей колыбелью был Оренбург. Написала и в Звездный городок. Ждала с нетерпением приезда Гагариных. А вот и весть — приехали! Таисья Ивановна Бордюркина передала весточку с сыном:

— Наши уже распаковываются. Вечером и приходите.

Боже! Как я волновалась перед первой встречей со всеми ними! Но как все оказалось просто. Потом, позже, вечером, дома я была потрясена этой простотой. Пришла, когда накрывали стол к ужину. Все что-то делали. Лена и Галя подносили тарелки с пирожками, колбасой. Юрий Алексеевич открывал консервным ножом банку, был по-домашнему в спортивном костюме. В мелких незабудках летний открытый сарафан на Валентине Ивановне. По-девичьи стройная при двух дочерях. Поразила огромная черная коса до пояса. Глаза за стеклами очков взглянули в мою сторону приветливо, даже ласково. Тут же последовало приглашение к столу. На интервью Юрий Гагарин согласился не сразу. Говорил, что устал, только что сдал выпускные экзамены в академии, приехал отдохнуть, порыбачить с друзьями. И тогда я решилась:

— Валентина Ивановна, помогите уговорить Юрия Алексеевича ради ваших земляков.

Она улыбнулась, но отрицательно покачала головой:

— Нет, нет! Я не участвую в таких играх.

И все равно в этой милой улыбке мы уже были чуть сообщники, я осмелела: Гагарин сдался. Интервью сблизило меня с семьей Гагариных. Я приходила в этот дом на улице Аксакова не раз и не два, а много больше. Квартирка сестры малогабаритная двухкомнатка. Все было на виду. Да и прятать нечего: молодая, счастливая семья, где герой Юрий, а хозяйка дома — Валентина. Если по законам авиации, где есть ведущий и ведомый, то у них ведущий — она, а ведомый — он. Но сколько такта, милых женских уловок, заботы было у этого ведущего. И как легко им подчинялся он.

Невыносимо труден был ей первый год без него, наедине с двумя парами глаз. И шепот маленькой Гали перед сном: «Если я буду очень хорошей и послушной, может, папа приснится мне... Если бы мы теперь с ним ходили за грибами, я бы все свои, даже белые, складывала в его корзинку».

А на другой день Лена говорила:

— Не могу решить эту задачу. Вот папа сразу бы нашел этот икс.

Счастливая была семья. Говорят, это один из прекрасных даров жизни. Она-то в этот дар закладывала каждый день по кирпичику. Как-то уехали Гагарины отдыхать семьей к морю без Гали, девочка температурила. Побыл Юра у моря синего пару дней и сказал ей, мол, Галке бы для горла полезен был этот воздух, эта вода. Валя поддержала его:

— Еще как!

Он помчался за дочкой.

Счастливой была для них даже суровая полярная ночь длиною в несколько месяцев. Тогда они еще были одни. Она связала абажур для настольной лампы, натапливала пожарче печь, пекла бублики к его приходу. В ту зиму они много читали. Книги из библиотеки приносил Юра. Она вязала, он читал вслух рассказы Чехова, повести Гоголя.

В самые решительные минуты их жизни она проявляла завидное спокойствие и такой твердый характер, что эти токи передавались и Юрию. А они ему были так нужны, так необходимы, хотя, как обычно, шутил, собираясь в тот заветный час на космодром. Но Валя по глазам видела: это больше для нее. И все норовил помочь ей по дому, купал девочек, укладывал спать старшую. Верно, что забот у нее было с головой: Лене полтора годика, Галочке — месяц. Потом говорили до глубокой ночи, пока не услышали требовательный плач меньшенькой. Валя кормила ее, а он сидел рядом и заботливо уговаривал:

— Зря отпустила маму, напиши своей сестре, чтобы приехала. Трудно тебе.

И вдруг замер. Но она видела: в эти мгновенья он уже не с ней, лицо светится какой-то неведомой ей тайной, стало недоступно строгим, торжественным. Она крепко обняла Юру, прижала к себе, потом отодвинулась, горделиво откинула голову, сказала твердо:

— Все будет хорошо. Сердце бы чуяло беду... О нас не думай. Всего себя сосредоточь на том, главном.

Он утром поцеловал всех троих. Галя причмокивала во сне. Лена тоже спала. Когда за окном во второй раз засигналила машина, подошел к ней, обнял, крепко поцеловал. Она уже на пороге ладонями нежно провела по щекам, по лбу, словно бы руками впитывая в себя всего Юрия, поправила шарф. Улыбнулась сквозь слезы, повторила:

— Все будет хорошо...

Он знал ее больше, чем она думала, потому лишь верному другу доверил самое сокровенное за несколько часов до своего полета к звездам:

— Я уверен, все пройдет благополучно. Но если не вернусь на Землю, на дне моего чемодана есть письмо для Вали, что-то вроде прощания. Только тебе говорю об этом. Передашь ей сразу.

Какой ослепительно счастливый был у них день, когда он вернулся. Когда, наконец, они остались вдвоем. Юрий подошел к зеркалу, окинул себя взглядом, дотронулся рукой до Золотой Звезды и смущенно, горделиво, почти по-мальчишески сказал:

— Понимаешь, я даже не предполагал, что все будет так. Думал, ну слетаю, вернусь... А чтоб такая встреча!

Валя покачала головой и ответила совсем не в тон его настроению:

— Спрос-то с тебя теперь какой будет! Ой, не завидую ни тебе, ни себе.

На столе лежали газеты, десятки газет, и с каждой улыбался Юрий Гагарин. Улыбался на всю планету. Были и ее портреты. Особенно удачным был тот, что сделал Василий Песков. Ее счастливое лицо в слезах. Он же первый процитировал слова, написанные ею, еще Валей Горячевой, на обороте той фотографии, которую она подарила ему в Оренбурге. Это были слова о том, что кузнецы своего счастья они сами и что перед судьбой не надо склонять головы. Потом и другие повторяли эту фразу. Но никто и словом не обмолвился, почему появилась эта надпись.

А было так. Однажды на катке Юра сказал ей:

— Валя, я, наверное, должен был после саратовского техникума вернуться в Гжатск и помогать родителям. Получил письмо из дома, там прямо бедствуют. А я, крепкий, здоровый парень, снова учусь. И ничем не могу помочь. Может, уехать в Гжатск. Я же могу работать литейщиком.

— Оставить училище!? Ты же с детства мечтал летать! — Валя смотрела на него даже чуть презрительно.

— Не о себе думаю. О маме, об отце.

Валя разбивала его мысли не только посерьезневшим, рассерженным лицом, но и толковыми рассуждениями.

— Да ведь ты не обрадуешь их, а огорчишь, явившись, как снег на голову. Время учебы пролетит быстро. А закончишь училище, все наверстаешь.

Теперь ей смешно вспоминать, как на той же скамейке, где они присели отдохнуть, она заставила его написать расписку, заверенную двумя подписями, что летное училище он никогда по своей воле не оставит, а родителям будет помогать, когда станет знаменитым летчиком.

Однажды, гостя у свекрови, Валя по ее просьбе искала в старой папке, в ворохе бумаг, какую-то поздравительную телеграмму и наткнулась на подшитую стопку денежных переводов. Аккуратно сколотые, тщательно разобранные по годам и месяцам. Некоторые заполнены ее рукой. Значит, он был в командировке на Байконуре или где-нибудь в Африке, Франции, Германии, в одной из тех тридцати стран, куда его приглашали как самого почетного гостя, как гражданина Вселенной. Значит, деньги в Гжатск отправляла она.

Иногда бывала с ним и Валентина. Стояла рядом, слушала, что, мол, ее Юрий вроде как и не муж теперь ей, поскольку принадлежит всему человечеству. Называли его звездным Колумбом, который первым покорил загадочный и суровый космос. И засыпали их машину цветами, даже дорогу, по которой ехали, устилали лепестками роз.

Как раздвинулся для нее мир! Их заваливали письмами. Со всех концов страны и планеты. На международном фестивале, куда съехались первые красавицы со всего мира и самые яркие звезды кино, они тоже потребовали встречи с Юрием Гагариным. К немалому его смущению к нему подошла Джина Лолобриджида и при переполненном зале крепко поцеловала Гагарина, воскликнув:

— Вот мужчина, достойный самой преданной любви!

Валя видела эту сцену по телевидению, спросила, когда он вернулся домой, с укором:

— А что дальше будет, если тебя так-то вот направо и налево начнут целовать разные знаменитые женщины?

Он обнял ласково, сказал:

— Не они же мыкались со мной по разным углам в Заполярье, не спали ночей, ходили к гадалкам...

Валентина вспоминает одно, другое и вдруг замирает, и такая пронзительная тоска звучит в каждом слове фразы, запомнившейся мне навек:

— Что ж теперь-то говорить, вспоминать, писать... Лучше быть обыкновенной счастливой женщиной, чем самой знаменитой вдовой.

Остаться вдовой в 33 года и четверть века быть одной... Да никто не посмел бы осудить ее, если бы встретился верный друг, хороший муж, добрый отец для дочерей. Что же стало преградой для такого поворота ее судьбы? Крест верности, обеты первой любви? Но ведь столько лет? Сто раз мысленно задаю ей эти вопросы. И ответы почти знаю. Нет и не было среди встреченных за долгие годы одиночества равного Юрию по духу, по мысли, по всему-всему. Не встретила хотя бы похожего на него.

Дочери выросли, вышли замуж, меж собой давно решили: их мама — однолюбка. Иногда спрашивают, какую черту характера отца она выделила бы изо всех?

Валентина считает: доступность, простоту, человечность при всей той всемирной славе, что свалилась на него. Друзьям, товарищам по отряду всегда, в любое время был открыт их дом. Приходили за советом, просто поговорить по душам «за жизнь». Был со своим нравом, прямой, честный, общительный, очень трудолюбив. Сколько знала его — столько он учился: училище, техникум, академия. И все заканчивал с отличием. Последние годы слава, жизнь постоянно на чеку утомляли. Даже при его терпении и скромности, иногда с трудом выдерживал мещанское любопытство: а ну-ка, покажись, какой ты, наш герой?

Валентина достойно перенесла горе. Загнав в самую глубь сердца свою боль, сделала все, чтобы смягчить дочерям горечь воспоминаний, чтобы вернуть в дом детский смех. Девочки взрослели, их проблемы решала одна за двоих. И не все было легко и просто. Учились обе хорошо. Лена закончила Московский университет, искусствоведческий факультет. Младшая Галя — институт Плеханова. Экономист. А когда пришло замужество — тут и поседеть можно было. У старшей дочь Катюша. У младшей — сын Юра Гагарин. И похож на него.

И сегодня Валентина Гагарина все еще красива, моложава, только руки выдают возраст. Но что ж тут поделать, если это руки большой труженицы. Что из того, что недавно ушла на заслуженный отдых после трудового стажа в тридцать с лишним лет в поликлинике Звездного. Сейчас на ней по-прежнему много забот. Главная — о внучке Кате. Они почти всегда вдвоем. Как Валентине Ивановне живется теперь? Как всем, всему народу. Нелегко, порою — просто трудно. Взяла неподалеку клочок земли под огород. Растить что-то собственными руками вообще любопытно, говорит она, но важно и подспорье от огорода в ее бюджете, где не всегда сходятся концы с концами. И выходит по разным приметам, что знаменитая вдова Гражданина Вселенной не шибко обеспечена государством материально. (Обидно, что столь святые слова: знаменитость, народная слава — сегодня тоже девальвированы. Куда ж мы дальше-то добредем после этого?)

О многом передумала Валентина Гагарина, передавая на лондонский аукцион «Сотби» часы Юрия Гагарина и один из его штатских костюмов. В горькие минуты мучительных сомнений ее поддержал Алексей Леонов, мол, не казни себя, такое время для всех настало. Не ради себя продаешь — Юриных дочерей поддерживаешь. Были, были сомнения: не осудил бы он ее за такой поступок? Не осудил бы. Он на всю эту славу смотрел сквозь пальцы. Это она точно знала.

Валентина Гагарина сейчас живет замкнуто, одиноко. Друзей дома стало значительно меньше, чем при Юрии. Не дает никаких и никому интервью. В доме, где прежде каждый день и час искрился весельем, радостью, полновесным счастьем, тихо и одиноко. Дочери живут своей жизнью в Москве. Она не может расстаться со Звездным городком, где всюду его тень.

Мне разрешили посетить служебный кабинет Юрия Гагарина. Я даже присела в его кресло за его письменный стол. И тотчас увидела последнюю запись, сделанную его рукой, на настольном календаре:

«27 марта — полеты, телевидение, «Огонек» ко Дню космонавтики в 17.00», «28 марта — сразу к Вале».

Да, он отвез ее в больницу 24 марта, в воскресенье вечером. Ни в понедельник, ни во вторник она его не ждала. После процедур вышла в больничный садик погулять. Гуляла, думала о нем, мол, забот без нее у него прибавилось по дому. Вдруг остановилась машина и вышел он. Она побежала навстречу. Он пожурил, что легко одета. Сказал, что не выдержал их уговора, решил заскочить, чтоб успокоить: дома все хорошо, дочери по своей инициативе распределили обязанности по дому. Тянули жребий, кому накрывать на стол, кому мыть посуду. Мыть посуду досталось Гале, и тогда Лена, как старшая, попросила дополнительную нагрузку.

Решили, что будет ходить в магазин за хлебом. Валя слушала, улыбалась. Разве думала, что видит его в последний раз? Ночью плохо спала. Перед рассветом вспомнила: у него полеты! Это удел всех жен летчиков: вместе с ними в эти часы волноваться. И вздрогнула, охваченная каким-то тягостным чувством. С этой минуты места себе не находила. Не могла проглотить даже чай. Тревожное предчувствие беды нарастало. Вдруг в окно ударилась птица, раз, другой, третий. Она вскочила, воскликнула: «Это стучится беда!» И тут же в палату вошли Валя Терешкова, Андриан Николаев, Павел Попович. Сразу все поняла:

— С Юрой несчастье!?

— Да...

Тихо вымолвила:

— Это потому, что сама не проводила его в полет... Я его всегда сама провожала. Всегда...

Юрий Гагарин ушел в бессмертие 27 марта 68-го года. Кратким был его земной срок: 34 года, чуть больше жизни Христа... Все памятники и бюсты, картины и портреты Юрия не заменят никогда для нее земную прелесть его улыбки. До последнего дыхания он был верен их любви. Был верен друзьям, идеалам, призванию, Родине.