Василий Ващенко: «Парадокс моей жизни: я работал без выходных и отпусков, сознательно отказываясь от многих удовольствий и увлекательнейших путешествий»

Председателю совета Института автоматизированных систем, вице-президенту Украинской академии наук, лауреату Государственной премии Украины в области науки и техники, доктору технических наук, профессору, академику и просто очень интересному человеку Василию Филипповичу Ващенко, чьи разработки высоко ценятся в мире, недавно исполнилось 70 лет.

Чем не повод поговорить о себе, о жизни и о тех великих людях, с которыми ему пришлось общаться или вместе работать. Тем более что к этой дате вышла первая часть книги «Советское воспитание». По сути, это и есть записанная на бумаге жизнь ученого. Жизнь, полная открытий, авантюр, парадоксов и оптимизма. Жизнь аскета и одновременно невероятно богатого человека.

«Место гибели моей бабушки мама увидела во сне»

— Василий Филиппович, раз такая солидная дата, представьте себя как-то важно…

— Важно не умею. И никогда не умел важничать. На каких бы должностях ни работал, а чаще всего это были предприятия и КБ оборонной промышленности, у меня не было ни личных секретарей, ни служебного автомобиля. Когда надо было много ездить, пользовался собственной машиной. Однажды Патон в газете выступил с призывом, чтобы руководители предприятий сами пересели за руль, и даже посчитал, сколько денег на этом можно сэкономить. Не знаю, как сейчас, но в советские годы водители часто работали на КГБ. Да и сами офисы у меня очень часто были засекречены — без опознавательных табличек. Но кому надо, всегда меня находили.

Родился я в Щорсе Черниговской области на берегу реки Снов. Точно никто не знает, откуда такое название. То ли сны чьи-то речка хранит, то ли снует. Она в самом деле каждые 100—200 метров делает крутые повороты то влево, то вправо. Несет в Десну драгоценный дар — йод. Раньше и город наш назывался Сновск, затем переименовали, потому что здесь родился Николай Щорс.

— Он был для вас героем? Как вы относитесь к нему?

— Как к соседу, который когда-то жил неподалеку. Он погиб в 1919 году от руки самого близкого друга и помощника выстрелом в затылок. Моей маме тогда был один год. Зато я хорошо знал родную сестру Щорса — Ольгу Александровну. Она заведовала музеем Щорса, расположенном в их бывшем доме. Ее дочь — Светка Клинцова — училась на класс старше меня. В музее сразу после войны вывесили фотографии всех погибших на фронте, убитых и замученных фашистами жителей Щорса. Была там и фотография моей бабушки Анастасии Васильевны Радченко. Мамину маму я всегда знал только по этой фотографии. Вместе с другими земляками ее расстреляли 23 февраля 43-го года — в день 25-летия Советской армии.

На второй день после освобождения Щорса от гитлеровских захватчиков (19 сентября 1943 года) мама пошла искать бабушку Налю по городу, по окрестным лесам и болотам. Два месяца безуспешных поисков. В один из ноябрьских дней, ложась спать, мама решила, что завтра последний день ищет. Дальше — бесполезно, уже летал снег. В эту ночь маме приснилась бабушка. Она была учительницей, и поэтому строго сказала: «Ира, иди за мной!» И молча повела дочь по городу, перешла железнодорожное полотно, еще несколько улиц, глухой лес и в лесу, не проронив больше ни слова, будто растаяла.

Едва дождавшись рассвета, мама побежала по увиденному во сне маршруту. На месте, где бабушка исчезла, оказался большой ров, засыпанный землей. Мама вернулась в город, подняла шум. Вооруженные лопатами мужики начали откапывать во рву трупы и переносить их, по указанию партийных деятелей, на опушку леса. Где и сейчас стоит памятник замученным в Великой Отечественной войне.

Бабушку Налю мама узнала по шубе, но перезахоронить не разрешила. Так и лежит моя бабушка там, где ее расстреляли фашисты, в одной могиле с соседом Иваном Широким, который до войны был секретарем Харьковского обкома партии.

— Стать ученым вы мечтали с детства?

— Я дитя войны. В три года, когда понял, что такое голод, мечтал стать поваром. В Щорсе и спустя 10—15 лет после войны купить хлеб, сахар и сливочное масло было невозможно. Когда я стал студентом Киевского политехнического института, возил или передавал родителям эти продукты. А до жизни ученой дошел случайно. Мной руководило броуновское движение. Нравилось работать и получать конкретные результаты. Все, что попадало под руку, я старался сделать хорошо. Политех окончил дважды по разным специальностям — по вычислительной технике и по автоматике и телемеханике. Брался за любую работу. Я разгружал вагоны, «крутил» кино, много строил, в том числе и на Севере. С 1976-го по 1990 год работал с предприятием
А-1233 (закрытое наименование ЦКБМ), которым до своей смерти в 1984 году руководил талантливейший человек — генеральный конструктор Владимир Николаевич Челомей. О том, что жизнь Челомея связана с Украиной, в то время не знал. Ирпень, Полтава, Киев, КПИ, авиационный институт — даже в бытовых подробностях жизнь генеральных конструкторов была закрыта от всех туманом секретности. Уже потом — после прихода Горбачева к власти — газета «Комсомольская правда» опубликовала список генеральных. Но одной фамилии — академика Расплетина (п/я В-2431 — закрытое название ЦКБ «Алмаз», с которым я сотрудничал с 1972 года) — в том списке не оказалось. Хотя эту фирму в своих военных журналах американцы называли «оплот милитаризма в СССР» и давали фотографию главного корпуса, а не генерального конструктора.

«Челомей очень стеснялся звания вице-адмирала, но китель пошил»

— Каким он вам запомнился?

— Гениальным ученым с крутым нравом. Хорошо помню один эпизод, связанный с проектированием крылатых ракет. КБ, где я трудился, за деньги предприятия разработало математическое обеспечение для расчета облика изделия, центра масс, компоновки, программ полета и других характеристик, которые мы рассчитывали на вычислительной технике того времени, в чем-то соревнуясь с КБ Сергеева. В подразделениях челомеевской фирмы мы пытались доказать, что пора переходить на автоматизацию процессов проектирования. Не все и не всегда с нами соглашались. Например, начальник отдела Геннадий Евтушенко говорил мне так: «Видишь лозунг «Слава творцам новой техники»? Так это мы — творцы. Если надо, я еще одну тысячу человек посажу в свой отдел, и они будут рисовать «единицы» и «нули» в машинных кодах. Без твоей автоматизации. Это надежнее». В такой обстановке однажды в моем присутствии Владимир Николаевич подошел к доске, взял мел и одним росчерком нарисовал облик будущей крылатой ракеты. После чего его подчиненные прикрепили кальку к доске, рисунок перенесли на ватман и, после согласований, передали нам для официальных расчетов.

При полной секретности смежникам не положено было знать и не положено было интересоваться всем, что происходило на предприятии. Но, работая в Реутово и контактируя с такими же смежниками в реутовской гостинице, слышал, что к 1978 году «пьяная», как ее тогда называли в обиходе, фирма Челомея выпускала в СССР 100% всех крылатых ракет и 60% баллистических.

Далеко не все изделия проходили испытания. Вероятно, поэтому, когда я предложил Челомею вместо «Аргонов» новую управляющую ЭВМ, которую при всех знакомствах не могли протолкнуть в НИИЦЭВ (там умели «давить» конкурентов), Челомей ответил просто: «Ставь. Если на одну РН станет меньше, не беда, зато быстро решим многие проблемы».

Впервые в Реутово я попал в 1976 году по приглашению заместителя Челомея Семена Борисовича Пузрина. Одно из подразделений, где я работал, занималось созданием систем искусственного интеллекта и обучало биологические объекты, а если точнее, то голубей и лягушек, управлять крылатыми ракетами. Семен Борисович предложил рассмотреть более широкую гамму совместных тем, после чего с 1977 года у нас появился большой договор, щедрое финансирование и целый спектр интересных работ с различными подразделениями ЦКБМ, да еще и ежеквартальные премии по постановлению Совета министров СССР.

В то время все известные мне предприятия оборонной отрасли, кроме основной продукции, выпускали ширпотреб — гарнитуры, холодильники, столовые приборы и т.д. и т.п. Все, кроме фирмы Челомея. Та тоже выпускала ширпотреб, но не похожий на другие — орбитальные космические станции.

Мы же в основном занимались земными и водными проблемами. Одной из водных проблем для нас было создание базы данных о материалах, которые должны обеспечить надежность пуска при установке ракеты в бункер, залитым морской водой, в течение 10 лет. Работу мы закончили и передали в отдел 200 — им руководил Игорь Сергеевич Епифановский. О дальнейшей судьбе своих трудов мы не знали, тем более что при переводе изделия из цеха в цех менялась документация, шифр. Так что определить, какое изделие ушло на испытания, а какое поставлено на вооружение, для нас не представлялось возможным.

Владимир Николаевич много работал с военно-морской тематикой и неудивительно, что ему было присвоено звание вице-адмирала. Он всегда стеснялся звания, но китель пошил и надевал его только в присутствии друзей своего сына Сергея. В кабинете Сережи постоянно находился целый отряд космонавтов — военные летчики, мечтающие летать на челомеевских ракетах.

На предприятие Челомей приезжал раз в квартал, вернее, влетал в ворота на двух «Чайках» — ворота большие, ведь ночью оттуда вывозили ракеты. На одной «Чайке» ехал он сам, на другой — его фуражка и документы. Однажды на старте взорвалась ракета, и он прибыл на «разборки». Когда Челомей приезжал на «разборки» неудачных полетов, дрожали все, даже те, кто никоим образом не был связан с конкретной ракетой. Одного из своих замов — Полухина — Челомей перевел в рядовые инженеры за отсутствие некоторых актов испытаний. Спустя годы эта ситуация была описана в романе «Нос», который опубликовал журнал «Новый мир».

Как-то я был у него дома, он надел адмиральскую форму и сказал: «На предприятии каких-то 60 тысяч человек, а с ними уйма ученых — четыре доктора наук! Придется всех уволить. Хватит и меня одного — академика». Сколько на самом деле было на фирме докторов наук, я не знаю, а кандидатов было много, был свой техникум, свой институт, аспирантура. Но даже сыну Челомей не разрешил защитить докторскую диссертацию.

— Вы работали с элитой советской науки. Это правда, что последователь Челомея Герберт Александрович Ефремов обладал мгновенной реакцией и что с него можно было писать американские боевики?

— Ну, боевики это слишком. Правда, пару ситуаций, очень напоминающих американские фильмы, мне лично пришлось наблюдать не только с Гербертом Александровичем, а и другими соратниками Челомея. В феврале 1978 или 79-го года я собрался в Киев, чтобы там отметить День Советской армии и Военно-морского флота. Зам генерального конструктора Семен Борисович Пузрин задержал меня: «Сегодня предстоит интересная ночь, необходимо посадить трех космонавтов, а то королёвский ЦУП не справляется». Пузрин ворчал, что им приходится выполнять чужую работу, но троих «чужих» космонавтов тогда успешно посадили. Как раз накануне 23 февраля.

Однажды мой разговор с Ефремовым у него в кабинете прервали два взволнованных сотрудника ЦКБМ. Они сообщили, что ракета отклонилась от курса и для принятия решения есть восемь минут. Ефремов взглянул на часы, извинился передо мной, спокойно подошел к доске, начал писать какие-то формулы, показал, где нужно сделать поправки. На это у него ушло 2 минуты
40 секунд. Что он написал, для меня осталось загадкой, хотя я и считал себя специалистом в системах управления. Катастрофа была предотвращена. То, что сделал Ефремов, для меня было высшим пилотажем!

«Кроме ЭВМ, у Глушкова была еще одна страсть — быстрая езда»

— А какие темы были для вас самыми интересными?

— Работал ли я на предприятиях оборонной отрасли или в институтах Академии наук СССР — везде самым главным были люди. И с этими людьми было интересно выполнять необходимые для страны задания. Например, работать в Институте кибернетики, которым руководил выдающийся ученый Виктор Михайлович Глушков. Его книга «Синтез цифровых автоматов» стала настольной для всех вычислительных фирм мира! Почему-то об этом никто не говорит. Именно с этой книги началась цифровая вычислительная техника. Сам Глушков был невысокого роста, всегда в очках. К нему можно было зайти в кабинет без стука и часами развивать интересную идею, неожиданно пришедшую в голову. Он слушал внимательно, понятно, корректировал. Знаний и опыта у него было намного больше, чем у всех сотрудников института. Спустя несколько лет эту систему общения поломал Комитет госбезопасности, или «комитет глубокого бурения», как его тогда называли. К Виктору Михайловичу приставили референта — сотрудника КГБ. И на прием уже надо было записываться.

Я человек прямолинейный, и однажды, сидя у Глушкова в кабинете, спросил, сколько у него официальных должностей. Глушков называл, я загибал пальцы. Пальцев не хватило. Оказывается 63! А общая зарплата — 5600 рублей. По тем временам это были фантастически большие деньги. Ставка инженера была 115—125 рублей.

Кстати, кроме вычислительных машин, у Глушкова была еще одна страсть — быстрая езда. Его водитель Володя тоже разделял эту страсть. Виктора Михайловича часто приглашали в Москву. И вот однажды он опоздал на поезд Киев—Москва, который отправлялся в девять вечера и прибывал в столицу СССР в девять утра. Коллеги уехали без своего шефа. И тогда Глушков предложил Володе обогнать этот поезд! Когда его товарищи выходили из купе, он уже, смеясь, ждал их на перроне.

Последний раз я видел Глушкова в сентябре 1981 года, за две недели до того, как он попал в московскую клинику, откуда так и не вышел живым.

Виктор Михайлович успел продиктовать на магнитофон двум дочерям все, что он думает о своей жизни, о кибернетике. Это было похоже на кинофильм «Девять дней одного года», где роль ядерщика играл Алексей Баталов. Где эти записи — мне неизвестно. Мне они никогда не попадались, но знаю точно, что такой факт был.

«За свою жизнь я раздал где-то два-три миллиона долларов»

— А что вы думаете о своей жизни?

— Кратко? Если бы пришлось жизнь начать сначала, я бы ее никак не менял. Были моменты, когда у меня и цели никакой не было. Но я ставил сиюминутные задачи и выполнял их. Мне было приятно плыть по течению. И я никогда не придерживался общепринятых правил поведения.

— Все, кто знаком с вами, знают, что вы человек широкой натуры, очень многим людям помогали и сейчас помогаете. Деньги у вас не задерживаются — раздаете налево и направо.

— Знаю (искренне хохочет). Для меня деньги в рейтинге ценностей вообще где-то на 40-м месте. Если попадают ко мне, я раздаю их тем, кому они нужнее. Это инструмент, помогающий что-то делать в жизни. И всего лишь. В людях я ценю надежность и честность. Хотя меня много раз «кидали» ближайшие соратники.

— И сколько вы раздали денег?

— Ну, сначала были советские рубли. А после развала Союза — гривни, доллары. Если все сопоставить, то, по современным понятиям, не очень большую сумму — где-то два-три миллиона долларов.

— И как на это смотрела ваша жена?

— Мои жены. Их у меня было три. Конечно же, отрицательно, если узнавали, что я что-то куда-то отнес. Не все измеряется деньгами. Например, многих парней (именно парней, с девушками не возился) я подготовил к вступлению в КПИ и другие вузы. И окончить помог. Обучал их школьной программе. Летом вместо того чтобы поплавать в реке, позагорать, я целыми днями рассказывал им химию, математику, физику, диктовал им, не успевая даже поесть. Позже я написал с десяток кандидатских и докторских диссертаций и помог людям защитить их. Причем, денег за это не брал. Только один человек заплатил. Написал несколько монографий, десятки научных статей для кого-то. Трем десяткам человек, а может, и больше, «выбил» квартиры в Киеве. А это было очень сложно. Одно время я даже был председателем жилищно-строительного кооператива. Он и сейчас существует — дом № 81 по бульвару Вернадского.

«Однажды секретарь парткома потерял красную папку с надписью «Досье на Ващенко»

— Вы как-то обмолвились о красной папке — она могла стоить вам карьеры. Расскажите, что это было за досье?

— Один из моих приятелей привел своих друзей в мою организацию. Я их зачислил на хорошие должности с хорошими окладами. Они в основном валяли дурака. Но иногда от них и польза была. Один из них — Витя Чумаков — любил захаживать в рюмочную на площади Богдана Хмельницкого. Однажды врывается ко мне в кабинет: «Филиппыч, я тут такое нашел! Выпил в рюмочной сто грамм и вижу под столиком красную папку. А на ней написано: «Досье на Ващенко»! И протянул мне папку.

Я полистал ее — чего там только не было! Письма и телеграммы Брежневу и Щербицкому, резолюции, решения парткомов и партсобраний. Потерял документы наш секретарь парткома, кандидат военных наук Иван Павлович Кочергин, тоже любивший выпить. Я отнес папку домой для изучения. Много интересных вещей узнал. И не только о себе. Вот письмо заведующего отделом Любченко в Кремль Брежневу. На нем резолюция самого генсека, хотя это редкость, чтобы он писал собственноручно: «Щербицкому. Прошу разобраться и доложить».

— Чем же был так задет «простой советский инженер», что вынужден был писать Брежневу?

— Любченко предлагал посадить в тюрьму Бориса Евгеньевича Патона на два года, а директора Института проблем материаловедения — Виктора Ивановича Трефилова — на семь за нарушение 47 статьи Конституции СССР. И все это на ста страницах! Почти кандидатская диссертация! Когда я увольнял Любченко, спросил, зачем ему это чистописание. Ответил просто, мол, это так увлекает, намного интереснее, чем наукой заниматься.

Ну а секретарь парткома спустя пару дней зашел ко мне пожаловаться на пропажу важных партийных документов. Спросил робко, не забыл ли случайно у меня? Такая, мол, красная папочка. Кочергин был в черных очках, что означало — и это все знали — он уже «заложил за воротник». Я демонстративно открыл все сейфы — красной папки нигде, конечно же, не было. Хорошо, что я отнес ее домой.

В принципе меня было легко снять с работы. Моя должность проходила по номенклатуре номер один, и судами решение не оспаривалось. Первая причина, по которой могли снять, — не коммунист, а руководит. Вторая — сбои в работе. Ну, и третья — моральный облик, к сотрудницам приставал, например.

— А приставали? У вас был ненадежный моральный облик?

— Что вы! Нет! Вторая жена держала в таких ежовых рукавицах! У нее была целая агентурная сеть. Обо всем, даже если я просто кому-то улыбнулся, сразу становилось известно моей жене. Когда возвращался домой, она такие скандалы устраивала! Я не боялся, вообще никогда ничего не боялся, но мне было неприятно. И женам никогда не изменял. Просто уходил, когда заканчивалась любовь. Да я и не улыбался никому.

— Почему?

— Не знаю. Так было 15 лет, пока я жил со второй семьей. Все мои жены были прекрасными людьми — умными, образованными, симпатичными. Из каждой из них я пытался сделать королеву. Еще со школьных лет у меня в голове возник образ королевы. Иногда встречал черты характера, глаза, волосы, ноги, как у моей королевы. Но никогда все вместе в одной женщине. С первой женой я прожил десять лет, и она подарила мне дочь и сына. Со второй — 15, и воспитывал ее сына. С третьей — 20, и воспитывал ее дочь.

— Вы богатый человек?

— Смотря что считать богатством. Весь джентльменский набор: квартиру, дачу, машину, небольшие сбережения оставил своей третьей жене. Я всегда уходил с пустыми руками — никогда не делил нажитое добро. Сейчас имею голую пенсию. И все.

«Советское воспитание» — это книга о моем становлении в СССР»

— И что дальше? В монастырь? Или продолжите поиски королевы?

— Образ королевы всегда со мной. И чтобы не думать о ней, я много работаю. А в монастырь одно время в самом деле собирался. Потом передумал. В миру я еще не все дела закончил. Книгу «Советское воспитание» не дописал. А задумана она из пяти частей.

— Свет увидела только первая часть. О чем ваша книга?

— О жизни. О том, о чем мы с вами сейчас говорим. И никакого сарказма. Пишу с юмором о том, что происходило со мной, моими друзьями, коллегами и приятелями. Я работал и в Киеве, и на Таймыре, в Подмосковье, Норильске. Даже дозу в 425 рентген получил. Для меня Советский Союз — это моя родина, воспитавшая меня. Эта книга о моем становлении как личности в Советском Союзе.

— И какая вы личность, на ваш собственный взгляд?

— Да я не знаю (смеется). Обычный человек, который очень жалеет о том, что Союз распался. Кстати, еще в молодости, когда мне было лет 20, я четко представлял, что надо сделать для того, чтобы стать руководителем этого государства. Своими мыслями делился с друзьями, но их, как и меня, роль первого руководителя страны не интересовала. Поэтому один возглавил очень крупный завод в России, и до сих пор там работает. Другой — Олег Доценко — стал вице-адмиралом российского флота и сейчас живет в Питере. Еще один друг — разведчик в отставке. Занимал очень высокую должность в Москве. У него было задание убить лидера иранской революции Хомейни. Четыре года он за ним охотился, но так и не убил. Ни одна разведка мира не смогла достать Хомейни — сам умер. А друг научил меня читать газету «Правда» между строчек. Это было настоящее руководство для разведчиков СССР.

— У вас необыкновенный дар отыскивать таланты и как драгоценные камушки шлифовать их. Много таких драгоценностей накопили?

— Да никого я не открывал, они сами раскрывались. Просто многих поддерживал, и все. Больше всего помог Вагифу Мамедову. Он сам родом из азербайджанского аула Шемахи, описанного Пушкиным в «Сказке о золотом петушке». У Вагифа было потрясающее желание стать ученым и иметь сыновей. Ученым я помог ему стать, правда, он больше бегал по девушкам, чем занимался наукой. После защиты диссертации уехал в Баку, где возглавил один из отделов Института кибернетики и был там первым человеком в области вычислительной техники.

С женой у Вагифа не было детей лет 20, из-за чего он очень страдал. Неожиданно Сима родила ему друг за другом троих сыновей. Но к этому времени он познакомился с девочкой — воспитанницей его отца. Девочка Света выросла, и Вагиф влюбился в нее. Света тоже родила ему троих сыновей. Трагикомизм этой истории был в том, что Вагиф с женой жили на третьем этаже, а Света — на четвертом, над ними. И Сима, учитель языка и литературы, каждый раз ругала свою соперницу всякими негодными словами, когда та спускалась или поднималась по лестнице. Вагиф даже как-то приезжал ко мне в Киев вместе со Светой за советом, что делать. Ответил ему, мол, радуйся, что у тебя шестеро сыновей, ты же мечтал об этом. Вот и воспитывай их. По-моему, он так и жил на две семьи. Наши контакты оборвались после распада Союза.

— А какие самые большие парадоксы случались в вашей жизни?

— Да, особенно ему приглянулся наш пистолет-пулемет с совершенно уникальными свойствами. Он практически не имеет отдачи, значит, попадать в цель из него гораздо легче. (Если есть отдача, после первой все остальные пули летят выше мишени.) В автомате Калашникова, например, только первая пуля попадает в «десятку». Низкая скорострельность нашего пистолет-пулемета компенсируется долгожительством стволов. Они свободно выдерживают 60 тысяч выстрелов, тогда как современные автоматы — не более пяти тысяч. А мне лично нравится мини-пистолет-пулемет — самый маленький из всех, которые выпускались где-либо, а выпускаются они уже около ста лет. Весит он всего 1,4 килограмма, в то время как его братья-акселераты — 2,8—4.

— А вы любите пострелять?

— Думаю, и вы любите это увлекательнейшее дело. Я не охотник и не рыбак. Не могу убивать животных. Не могу и не хочу. Меня интересует стрельба по мишеням. Очень люблю спортивно-стрелковый комплекс «Сапсан», который создал Юрий Андреевич Кизько — прекрасный человек, очень гостеприимный хозяин, коллекционер оружия. Его в Украине знают все, кто имеет отношение к оружию.

— Жизнь прекрасна?

— И удивительна! Но сначала я хочу увидеть реализацию своих идей. Это для меня очень важно. Вот тогда скажу наверняка: жизнь прекрасна и удивительна!