СТРАСТИ ПО КОМПЬЮТЕРУ

Когда Гарри Каспаров вышел на сцену турнирного зала лондонского «Гран при», его соперник не протянул руку для традиционного рукопожатия, потому что не мог этого сделать. Не мог он и отдавать себе отчет в том, что будет играть с самим чемпионом мира. Да и что можно ожидать от шахматиста, который представляет собой хитросплетение проводов: транзисторов и микросхем?

Мы все привыкли одушевлять предметы; нам так легче, привычнее. Электронный шахматист - это все-таки игрок, он ведь как-никак мыслит, и воображение отказывается лишить его облика. Нет: не мерцающий голубоватым светом экран монитора, а именно шахматист, со своим стилем игры, приверженностью к тем или иным дебютным схемам, предпочитающий
атаковать или защищаться - так мы его представляем. И если выигрываем - нам нет смысла вносить коррективы в эту схему. Но стоит проиграть, как самолюбие задевает за живое: как это могло случиться? - он ведь бездушный кусок железа, не более...

Контраргумент: но не могут же люди состязаться с машиной в вычислении произведений многозначных чисел или корней сотой степени? Да, есть, конечно, феномены, но их единицы. Однако эти рутинные операции никогда не сранивали с шахматной игрой совершенно справедливо относя ее к искусству, которое немыслимо без творческого начала.

Все же во всех этих рассуждениях есть некая неувязка. Строго говоря, сам компьютер в шахматы не играет - в него нужно загрузить шахматную программу. Таких программ сейчас великое множество. Раньше, когда технические параметры собственно компьютера (по-английски - hard ware) еще не позволяли перебирать сотни тысяч вариантов в секунду, шахматные программы («software») не были опасны для сильнейших гроссмейстеров мира, хотя казусы иногда случались. Но с появлением сверхбыстрых микропроцессоров «Пентиум» ситуация изменилась. Большинство создателей шахматных программ сделали ставку на то, что компьютер просто «пересчитает» человека, победит его за счет «brutal forse» («грубой силы» - так охарактеризовал игру компьютера Роберт Фишер). В самом деле: зачем изощряться в написании сверхсложных программ, если стоит человеку допустить одну-две малозаметные ошибки - и партия начинает напоминать доказательства теоремы?

Шахматная партия в среднем продолжает 40-60 ходов. Однако дебютная теория так глубоко и всесторонне обходится без помощи компьютеров. Вот свежий пример: в первой партии четвертьфинального матча на первенство мира между Гатой Камским и Владимиром Крамником, который проходил в июне в Нью-Йорке, Камский применил дебютную новинку на 28-м (!) ходу, до этого соперники играли в темпе блиц. А в таких популярных дебютах, как испанская партия и сицилианская защита, некоторые варианты проанализирован буквально до мата. Человек, конечно, не в силах запомнить все разветвления многочисленных вариантов, но для машины это не проблема. В ее памяти хранится такое невероятное количество партий, что начинать теоретическую дискуссию просто не имеет смысла.

Играя с машиной, человек должен отдавать себе отчет, что вся его дебютная подготовка в большинстве случаев нивелируется, что приходится сворачивать в сторону от проторенных путей. Так, на блиц-турнире в США в Мюнхене в мае этого года Гарри Каспаров проиграл компьютеру «Пентиум», в который была загружена программа «Фриц-3», именно из-за того, что попытался добиться
преимуществав досконально изученном дебютном варианте. Не сделав ениальных ходов, мира, который недооценил возможности компьютера за доли секунды просматривать свою дебютную картотеку и находить оптимальные варианты. Эта победа позволила программе «Фриц-3» настичь Каспарова и разделить с ним 1 - 2-е места, что было воспринято как сенсация.

Для определения победителя был назначен дополнительный матч из 6 партий, и тут Каспаров резко изменил тактику: играя белыми, он уже первым ходом пытался сбить машину с толку, передвигая королевскую пешку не на два, а на одно поле, а при игре черными избирал варианты, которые крайне редко встречаются в турнирной практике. И компьютер, что называется, «поплыл» - и проиграл матч с треском. Дело в том, что программа «Фриц-3» ориентирована исключительно на блиц, т.е. ее создатели сделали упор только на тактику в ущерб стратегии, и стоило начать играть в позиционно-маневренном стиле, как чрезвычайно конкретное «мышление» машины перестало справляться с решением глобальных стратегических задач.

Любопытно, что одержав над «Фриц-3» четыре победы, Каспаров согласился сыграть показательную партию для немецкого телевидения, не сомневаясь, что победная серия будет продолжена. Увы, его ожидало разочарование - машина хладнокровно приняла жертву фигуры и «пересчитала» чемпиона мира в тактических осложнениях, оставшись с решающим материальным перевесом. Конечно, блиц нельзя воспринимать чересчур серьезно, но два поражения от компьютера должны были стать для Каспарова предостережением. Однако, как показали партии четвертьфинального матча лондонского «Гран при», в котором Каспаров уступил компьютеру «Пентиум/Джиниус», чемпион мира не извлек уроков из поражений.

То, что произошло в Лондоне, заставляет серьезно задуматься о последствиях участия компьютеров в шахматных состязаниях. Если блиц-турнир - это не более, чем шоу, то «Гран при», имеющие рекордные в истории шахмат призовые фонды, - соревнования совсем другого калибра. Когда шахматные профессионалы борются за большие денежные призы, которые являются достойным вознаграждением за их труд, допускать к участию в турнирах компьютеры не просто неуместно, а несправедливо. «Гран при» - это не показательное соревнование по типу традиционного матча гроссмейстеров с компьютерами на кубок Гарвардского университета. Это - турниры, которые требуют от профессионалов колоссальных затрат сил и нервов. Давать машине фору в виде укороченного контроля времени - это все равно, что соревноваться в беге с гоночным автомобилем. Для человека 25 минут на партию - это «быстрые шахматы», темпо-игра; для компьютера, имеющего сверхбыстрый микропроцессор, это более чем достаточное время. Разве что Висванатан Ананд, отличающийся феноменальной скоростью игры, может состязаться с машиной в «быстродействии», но это исключение, которое подтверждает правило.

Гарри Каспаров всегда слыл «реактивным» гроссмейстером, прекрасно играющим блиц, однако 25-минутки - совершенно особый жанр, требующий от шахматиста умение сочетать, казалось бы, несовместимые элементы игры: здоровый прагматизм и иррациональность. В единоборстве с машиной стремление не просто победить, а найти непременно лучший ход сыграло с чемпионом мира злую шутку. Вспоминается финал нью-йоркского «Гран при», когда Каспаров, имея подавляющую позицию в партии с Крамником, прошел мимо решающего продолжения и упустил шанс на победу, которая была уже в руках. Дело в том, что позиция была из разряда «счетных», требовался перебор нескольких чрезвычайно запутанных вариантов, но в состоянии ли человек все просчитать, клогда до падения флажка на часах остаются минуты?

Компьютер же воспринимает позиции, возникающие на шахматной доске, совсем не так, как люди. Если шахматист, пусть даже высокого класса, увлечен какой-то идеей, он далеко не всегда учитывает все нюансы позиций и о какой-то крайней пешке может и забыть. Компьютер же оперирует числовыми эквивалентами фигур, и малейшее нарушение материального равновесия тут же принимает в расчет. Компьютер никогда не оставит без внимания даже самую малую боевую единицу, и если представиться возможность получить материальное преимущество - тут же ею воспользуется (предварительно убедившись, что это безопасно).

Наблюдая за партиями молодых гроссмейстеров, невольно ловишь себя на мысли, что они постоянно играют с компьютерами тренировочные партии и что-то, безусловно, заимствуют из их арсенала. Не тиолько Вишвантан Ананд, но и Гата Камский, Владимир Крамник, Алексей Широв, Жоэль Лотье и ряд других являются в шахматах представителями новой волный, которая не принимает на веру давно устоявшиеся представления о шахматной стратегии и тактике, а все чаще находят внешне парадоксальные, но на поверку очень интересные идеи. Напрашивается аналогия с шахматными «гипермодернистами», которые произвели настоящую революцию в шахматах в начале нашего столетия. Очень немногие из современников понимали игру Рихарда Рети, Арона Нимцовича, Савелия Тартаковера, Дьюлы Брейера, но время расставило все по своим
местам. В наши дни вырисовывается аналогичная картина, но теперь творцами шахматной истории являются не только люди. Да, шахматы обрели наконец профессиональный статус, в шахматном мире произошли глобальные перемены, но ведь это - вопрос формы, а не содержания. Все реже мы являемся свидетелями вдохновенной, романтичной игры, и это не может не огорчать.

Нет, это не конец шахмат, как многие полагают; точнее, не конец «человеческих» шахмат (к сожалению, уже есть необходимость в эпитетах). Однако сама постановка вопроса - деление шахмат на «человеческие» и «компьютерные» - заставляет о многом задумается. Если в погоне за рекордами и сенсациями кое-кто стремится доказать, что игра компьютера - это будущее древней игры, он тем самым отрицает в шахматах творческое начало, что совершенно неприемлемо. Шахматы, лишенные интуиции и вдохновения, - это уже какая-то другая игра. Оставим ее на откуп компьютерам: пусть соревнуются между собой, пусть бесконечно подсчитывают баланс пешек и фигур, пользуясь двоичной, восьмиричной или какой-угодно другой системой счисления.