СТРАННАЯ СМЕРТЬ ОКСАНЫ ПЕТРУСЕНКО

«Ее отравили», - как гром средь ясного неба прозвучали эти два слова, едва я появилась на пороге дома Александра Андреевича Петрусенко, того самого сына, на восьмой день после рождения которого его мать умерла. Он знал о цели моего визита: пишу о ней, распутываю непростые узлы ее судьбы, но чем дальше иду вглубь, неожиданная, внезапная смерть Оксаны Петрусенко все больше окутывается тайной. В яркой и несправедливо короткой жизни знаменитой украинской певицы очевидное переплелось с таким невероятным, что без помощи сына не обойтись.

Уход из жизни любимой народом артистки в расцвете творческого взлета вызвал много толков, суждений, слухов. С годами они нарастали, как снежный ком. Они живучи и сегодня. В книге воспоминаний о ней ее друзья, известные певцы, дирижеры, соратники по искусству говорят о редкой красоты голосе, поразительном трудолюбии, добром нраве, верном товариществе, бессребреничестве. Все чтут в ней талантливую и неповторимую исполнительницу украинских народных песен. Но всей правды нет и не было ни в одной из заключительных фраз: «ушла безвременно», «замолк дивный голос», «слишком рано покинула этот мир». Искала намеков, подтекстов о причинах внезапной смерти Оксаны Петрусенко. Всюду была пустота. Из бесед с теми, кто ее еще помнил, знал, сквозило невразумительное: были, мол, разные слухи... а официальный диагноз «тромб сердца»... умерла при родах.

Моя задача становилась все очевидней и сложней: этот клубок недосказанности распутать будет непросто. Но ведь работая над «Борисом Годуновым», Александр Сергеевич Пушкин изрек: «История пишется не только по книгам и рукописям, но и по слухам». И вот удача: я в доме ее сына, кого она держала на руках, кормила материнским молоком только 8 дней. Листаю альбом, в который собственными руками сама Оксана вклеивала фото разных лет и ролей, театральные афиши, рецензии, поздравления.

Фотографий много. Но мне уже говорили, что даже лучшие из них не сумели уловить все глубокое обаяние ее личности. Еще раз убеждаюсь: эта судьба неординарна. Рассматриваю ее начало: нищую хатенку матери, скособоченную, едва прикрытую соломенной крышей. Она так убога, что невольно думаешь: может ли быть таким человеческое жилье? И откуда только потом, позже, в Аиде, в каждом движении, в посадке Оксаниной головы явилась гордая царственность? Нужда, голод шли рядом все детство и юность. Была лишь одна радость - песня. Голос рвался из души. А песни были подслушаны рядом, из жизни, то печальные, как судьба ее матери, то раздольные, как безбрежные украинские степи, то разудало искрометные, какими бывают народные праздники. И никто еще не знал, не ведал, что это был не просто голос, а дар Божий. И до Оксаны их пели. Но она одну из этих песен сделала навек бессмертной. Такой жребий выпал на долю вот этой - «Вiють вiтри». Да не только ее. И еще одним важным кладом владела она: жизнерадостным, неунывающим характером. И верой в свою звезду. Но мать, по воспоминаниям, очень убивалась, плакала, умоляла дочку не подаваться в артистки.

А как уехала за своим счастьем - так и началось все невероятное, необычное, непростое.

В первый свой настоящий театр в Херсоне по конкурсному объявлению из самодеятельных спевок пришла восемнадцатилетняя, статная, высокая девушка, в потрепанной шинели и в солдатских сапогах на три размера больше собственной ноги. Но после нескольких песен услышала рядом восторженный шепот:

- Это не голос, а бриллиант. Ей бы хорошего учителя...

В театр сразу взяли, а учиться не пришлось. Уроки вокала брала у известных профессоров. Но это потом. Знаменитость не свалилась с неба, а был тяжкий труд до седьмого пота над каждой новой ролью. В письмах тех лет сквозной мыслью проходят одни и те же фразы: «Извините за задержку с ответом, много работаю... беру уроки актерского мастерства». В том первом своем театре тот самый человек, что назвал ее «бриллиантом», сказал:

- Ты останешься с людьми, даже когда самой на Земле не станет. Ты покоришь время. Но трудись день и ночь. Шлифуй голос.

С тех пор всего хватало с избытком: и жизни на гастрольных колесах, и первых творческих радостей, когда дуэт Одарки и Карася пелся несколько раз под шквал аплодисментов переполненного зала. Так было, когда становилась то Наталкой-Полтавкой, то цыганкой Азой. Но заветная мечта петь на оперной сцене исполнилась не сразу. Первый раз попыталась в Харькове - ей отказали. Зато пригласили в Саратовский оперный. После него русские театры зазывают Оксану Петрусенко наперебой. Она уже сама выбирает свои труппы. Поет в Казани. Из Казани ее переманивает Свердловский театр оперы и балета. Потом - Самарский. Растет мастерство. Она - уже известная всей стране певица. Ее голос часто звучит по всесоюзному радио. Наконец, в сезон 1933 - 1934 года Оксана Андреевна получает сразу два лестных предложения: от Ленинградского и Киевского театров оперы и балета. Конечно - в Киев! Она хочет петь только там, на родной земле - она ее плоть. Ну чем, казалось бы, не счастливая судьба?!

Да ведь рядом с творчеством - судьба женская. И чем дольше я постигала ее - тем больше ей сострадала, тем больше она вызывала в моей душе бесконечную печаль.

Дебют в партии Аиды покорил киевлян сразу и навсегда. Мощный, страстный голос Оксаны Петрусенко перекрывал оркестр и хор. В Киеве, год за годом, ее мастерство поднималось все выше и выше. В Оперный театр уже шли «на Петрусенко». В дни первой декады украинской литературы и искусства в Москве в марте 1936 года Оксана завоевала сердца москвичей. Начались дни, похожие на дивный сон. Ее пришли поздравить с успехом Нежданова, Обухова, Максакова, Барсова. Все лучшие из лучших солисты Большого театра. Иван Козловский обнял, расцеловал, сказал со слезами на глазах:

- Околдовала... Это не пенье - это уже колдовство.

Осталась запись в дневнике: «Все как во сне, чудесном сне... Я достигла славы, о какой не смела мечтать».

Ну почему же ей, такой талантливой, умной, доброй, с такой красотой и женской статью, с такими, чуть ли не в пол-лица, чарующими глазами - не давалась личная жизнь?.. Иван Козловский, мудрый сердцевед, позже вспоминал: «Чем чаще я встречал ее в последние годы, тем больше поражало в ней несоответствие доброй улыбки с печалью, неизбывно застывшей в глазах». Так почему же близкие друзья не увидели эту печаль, а потом, в своих воспоминаниях, умолчали об очень важном: почему яркая, внешне благоустроенная и благополучная жизнь Оксаны Петрусенко завершилась трагическим финалом?

Она была по-человечески, по-женски, по Божьим законам достойна лучшей доли. Бог и природа наделили ее голосом редкой красоты и силы. Она пела о радости, без которой нельзя жить человеку. А в собственном сердце радости не было. Не давалась ей в руки птица счастья даже в самые звездные часы жизни. Вначале разбита на осколки первая любовь. Она ушла от отца Володи, он рассудил за нее, что ребенок свяжет ей крылья и потому ему не следует рождаться. Бездомная, никак не устроенная, мыкалась с малышом по гастролям, полевым станам, клубам, театрам. Мальчика усыновил Василий Москаленко. Они вместе пели, в Казани стали мужем и женой. Но благодарность - это еще не любовь. Творческим людям, чья личная жизнь переплавляется в искусство, где бесконечные гастроли, разъезды и разлуки по нескольку месяцев, нужна особая стойкость или настоящая любовь. Как-то услышала я по радио передачу о Евгении Мирошниченко. Она выступала в прямом эфирном диалоге. И на вопрос о личной жизни ответила мудро и прямо: у нас она нерасторжима с творчеством. Мы - его заложники. На алтарь искусства отдаем все: личную жизнь, собственное счастье, любовь.

Так было и у Оксаны Петрусенко. Но пришла все же и к ней эта ее последняя беззаветная любовь. И опять предчувствие не обмануло: личного счастья не будет. У него семья, дети, два сына, он - главный редактор главной республиканской газеты. Она не посягнет на его карьеру, не станет отнимать у детей отца. И рассудила твердо, стойко, мужественно: у Володи будет брат, у нее - сын от любимого. Ее семьей станут ее сыновья. А самой надежной гаванью уже навсегда - театр. И достойно рассталась с тем, кого могла и хотела бы любить «до последней березки на его могиле».

В Киеве появился отец Володи, Мефодий Семенюта. Приехал к ней, знаменитой, прославленной, обласканной сильными мира сего. И каждый день атаковал своей любовью, обретал заново сына, гулял с ним по городу, водил в цирк, а вечерами умолял: «Вернись ради сына». Она сказала о беременности... Он и эту проблему воспринял легко, просто, мол, Володе будет расти веселей рядом с кем-то, ребенка усыновит.

Какое счастье, что ей не суждено было распрощаться с еще одной иллюзией, пережить это предательство. Узнав о ее смерти, М.Семенюта тотчас забудет о всех клятвах, о ней, об осиротевшем сыне. И уже на следующий день купит обратный билет. И никогда больше не увидит Володю. Не спросит о нем, не напишет близким. Не узнает, что двадцатилетний юноша умрет в эвакуации от туберкулеза. Сам, один-одинешенек будет спасаться от болезни, продавать материнские костюмы, платья, украшения за ту цену, что ему назовут: за полкило масла, за литр молока, за буханку хлеба.

В стотысячной лавине людей, что заполнила всю дорогу до Байкового кладбища и шла за катафалком Оксаны Петрусенко, усыпанном цветами, ее возлюбленных не было. Провожал в последний путь весь Киев, вся Украина - без них.

Что же произошло? Роды были нормальными. На восьмой день Оксану приготовили к выписке. Она попросила сварить дома борщ да побольше положить в него петрушки, мол, малышу это полезно. В полдник ей подали стакан простокваши. И почти сразу - наступила смерть. Сдало якобы сердце - у нее, никогда не знавшей, как оно болит. Вот откуда слухи, домыслы, толки...

На чужих руках остался Алик, восьми дней от роду. Это ли не трагический финал блистательной судьбы звезды? Как удар молнии была весть о внезапной смерти Оксаны Петрусенко в зените жизни. Лучшие поэты Украины отозвались на нежданную беду стихами. Их написали М.Рыльский, П.Тычина, В.Сосюра, А.Ющенко. О ней горевала вся страна, все театры, на подмостках которых она пела... Но какова же судьба крошки-сына? Я смотрю на того, кто, как две капли воды, схож с матерью, особенно глазами, он уже на пятнадцать лет прожил дольше, чем она, он сед и мудр. Поэтому отдаю ему все остальные слова и мысли о матери, о себе. Послушайте исповедь Александра Андреевича Петрусенко:

- Вырастила, воспитала меня влюбленная в маму, в ее искусство, в ее голос молодая девушка, которую считаю своей второй матерью. В паспорте Аллы Георгиевны Педченко вписано: сын - Петрусенко Александр Андреевич.

С трудом сдерживаю нетерпение:

- Но ведь где-то рядом ходил, ел, пил, был жив ваш отец?

Он еле справляется со спазмом, перехватившим дыхание. И слова вырываются с остановками:

- Да, да... Теперь, когда я сам дважды отец, не могу понять ни чувств, ни сердца этого человека... Моего сына послали после окончания военного училища в Афганистан. Пока он там был, я потерял ощущение настоящей жизни, вкус еды, похудел так, что все костюмы болтались, как на жерди. Так вот... Трижды наши судьбы пересекались. Я встречался с ним. Меня он не увидел никогда... Первый раз, в голодный и холодный 46-й. Мне было шесть лет, когда мы с мамой пришли к нему на работу. Она попросила хоть самой малой помощи. Он выгнал ее из кабинета, не взглянув в мою сторону... Вторая встреча - в 68-м. Когда он был в пике своей карьеры, член ЦК КПУ, депутат Верховных Советов Союза, республики, академик. Приехал с делегацией на экскурсию в наш институт. Мне поручили быть гидом. Я попросил директора: «Только не называйте мою фамилию».

Водил его по институту. Рассказывал, показывал экспонаты. А сердце билось так, что готово было выскочить. В конце вдруг явилась мысль: возьму и скажу: «Папочка, здравствуй!» Но не мог простить тот 46-й... Не мог. Наконец, 1972 год. Обмывали мое кандидатство. Среди гостей был его близкий друг. Он позвонил отцу.

- Андрей! Твой сын только что прекрасно защитился...

В ответ несколько слов:

- Спасибо за информацию.

И тотчас положил трубку.

Бедная, несчастная Оксана... При женской красоте, таланте, славе, известности она так и не встретила того единственного, кто был бы с ней до последней березки.

Исповедь в ответ на исповедь. Не могу удержаться, чтобы не поведать сыну Оксаны Андреевны, каким божеством и светом была она для нас, украинцев, высланных сотнями эшелонов в Сибирь. Как среди тоски и печали, слез и обид, бесчеловечности и бесправности, услышав ее дивный голос из черной тарелки, установленной в длинном коридоре барака, куда загнали «спецпереселенцев», наши отцы и матери бросали варку еды, стирку и бежали поближе к этой тарелке, схватив на руки и нас, «кулацкое отродье». Припав плечом к плечу, замерев, слушали ее песни. И никто не смел кашлянуть, даже самые простуженные, когда она пела «Вiють вiтри, вiють буйнi», потом «Стоўть гора високая». И неслись к людям невидимые токи чего-то великого и прекрасного, будили их окаменевшие от горя души. Лица оживали, светлели, а песне «Ой не свiти, мiсяченьку» они уже сами подпевали. А что творила с ними искрометная «Гандзя!»... Она вихрем врывалась в сердце каждого, соединяла всех в единое братство - и уносила в дальнюю даль, в родную Украину. Чудный голос манил, звал туда, к свету, к радости, пробуждал у бесправных рабов надежду, что и они, вчерашние извечные хлеборобы, переделанные бесчестным государством в лесорубов и лесосплавщиков, когда-нибудь увидят свое родное голубое небо, свою землю. И придет еще время, когда сгинут их охранники, и комендатура, и карцер с цементным полом. На печальных лицах появлялись улыбки, смех. И даже когда черная тарелка замолкала - весь барак был в плену Оксаниных песен. И чей-либо голос начинал свой концерт. До полуночи в одном бараке пели «Там, де Ятрань круто в’ється», в другом - «Нащо менi чорнi брови», в третьем отплясывали «Гречаники». Пели, забивая, перекрывая лай овчарок... Но об этих ссыльных хорах, исполнявших за ночь чуть ли не весь репертуар украинских народных песен, она уже никогда не узнает.

Лишь только закончила свои воспоминания, как вмиг помолодели, засветились ярким блеском глаза Александра Андреевича. Он воскликнул:

- Пожалуйста, напишите об этом!

Уже на пороге дома стояла, когда опять услышала те же слова, что и при встрече:

- Да, маму отравили... За долгие годы, что мы ухаживаем за могилой, поливаем, высаживаем цветы, часто подходят незнакомые люди. Вспоминают маму. Однажды, как сейчас стоит перед глазами, славная такая старушка, седая, с добрыми, правдивыми глазами, она твердо заявила: «Я была тогда медсестрой, я знаю, не по своей воле покинула Оксана Петрусенко этот свет». В другой раз об этом же сказала молодая женщина, мол, ей эту тайну поведала бабушка, что работала в больнице нянечкой. Так что это не мой вымысел. Такая вот народная молва.

Пушкин не сбрасывал со счетов истории слухи и толки. А чтим его как пророка и гения. И очерк этот не о прошлом, он обращен к будущему: научимся ли беречь свое национальное достояние, свои таланты?..