«Щоб навіки прийти з небуття». 26 апреля исполнилось бы 50 лет известному журналисту-правозащитнику Сергею Набоке

Их и сейчас можно пересчитать по пальцам обеих рук. Тех, кто, не принимая реалии советского общественного строя, ОТКРЫТО выступал против него. Поплатившись за это своей свободой, а, в конечном счете, и жизнью: Иван Светличный, Вячеслав Чорновил, Василь Стус, Валерий Марченко, Сергей Набока...

…То, что Екатерина Зеленская — один из лучших журналистов журнала «Україна», я знала еще учась на старших курсах полиграфического института. А вот о том, что правозащитник Сергей Набока — ее сын, узнала значительно позже, уже во времена перестройки. И только тогда начала реагировать на его имя, становившееся все более популярным.

Оно звучало в разговорах коллег, в частности тех, которые стали сотрудничать с созданным и возглавляемым Набокой — первым в Украине независимым — информационным агентством «Республіка» (УНІАР); в анонсах передач радио «Свобода», где регулярно звучал его спокойный голос. Позже увидела Набоку по телевизору — в прямом эфире. И вдруг, совершенно неожиданно, узнала о... его преждевременной смерти.

А теперь вот сижу в квартире его матери и расспрашиваю: каким он был на самом деле?

«Хороша то справа — ростити синів»

— Екатерина Михайловна, в одном из интервью ваш Сергей не без гордости рассказывал: «Генеалогия у меня довольно интересная... бабушка по линии матери — едва ли не из первых комсомолок, а прабабушка... едва ли не из первых большевичек... делала революцию... И прадед мой тоже на баррикадах был». Как же человек, выросший на таких революционных традициях, внезапно выступил против того, за что, собственно, боролись его предки, прославляли родители? Откуда у него это умение: по-своему анализировать явления и события, давать им оценки, казалось бы, полностью противоречащие общепринятым, обычным, приемлемым? Одним словом, как вы воспитали такого сына?

— Прежде всего — в любви. Все свободное время проводила с ним: читала сказки и просила придумать другое окончание; возила в Голосеево, где мы представляли, какие зверюшки могли пробежать по этим самым тропкам перед нами; водила на циклы лекций по классической музыке — мне самой это было интересно, а, главное, формировало круг сыновьих — собственно, наших общих — интересов. С детства видела в Сереже интересного человека. Личность. Не во всем такую же, как я. И относилась к этому с уважением, а иногда — с нескрываемым восторгом. Во всех неурядицах разбирались вместе. Пытались понять причину любого поступка, даже плохого. И что бы там ни было, но я всегда была на стороне сына.

— То есть — никаких конфликтов, от природы идеальный во всем ребенок?

— Если бы! Сергей мог на переменке подраться с хулиганами, защищая девочку, а на уроке шутки ради дразнить тех же самых одноклассниц, привязывая их к партам за косы. И учителям, бывало, прямо высказывал свое — не всегда положительное — мнение о них. Да и учился не всегда так, как следовало бы.

— И вы не обращали внимания?

— Напротив. Била по самолюбию: хорошее сочинение, но начало «сыроватое», садись и переделай. Что-что, а сочинения ты способен писать лучше всех одноклассников. Потом появились другие заботы: выпускной вечер, поступление в вуз.

— В несколько одновременно?

— Поначалу в художественный институт, на факультет искусствоведения, но туда приняли всего десять человек. В том же году Сергей сдавал экзамены в университет, хотел учиться на факультете журналистики. И не прошел по конкурсу.

— А дальше — армия?

— Вначале — завод. Ненадолго. И стремление нагуляться на два армейских года вперед. Каждый вечер — компании. Еще в школе подружился с парнишкой, который мне совершенно не нравился. Запретила Сергею приглашать этого парня к нам. Тогда он стал ходить к нему. Я об этом узнала и «наложила» месячный арест: «С работы — сразу же домой». Сын только засмеялся: «Ну и прекрасно. Мне никуда и не нужно. Побыть в одиночестве, когда «светит» несколько лет казармы, это же просто подарок».

— Выдержал?

— Он — да, мы — нет. По выходным все вместе ходили к моей маме на обед. Без Сергея это было неинтересно. Пришлось отменить арест. А если бы догадывалась, что сына ждет настоящее заключение, даже слова такого не употребила бы.

— Кое-кто из наших знакомых пытался «отмазать» своих детей от армии, где уже процветала «дедовщина»...

— Я искренне считала, что это — школа мужества. А, кроме того, от меня мало что зависело. Сергея могли бы и не взять на службу по состоянию здоровья: зрение — минус шесть, сколиоз. И он, оказывается, уже был «на крючке» у органов госбезопасности: с друзьями ездил в Канев, возлагал цветы к памятнику Тарасу Шевченко в Киеве... Тогдашние власти это воспринимали однозначно как проявление украинского буржуазного национализма. Намного позже, когда Сергей получил возможность ознакомиться с заведенным на него «личным делом», увидел на нем резолюцию, собственноручно наложенную военкомом Киева, генерал-майором Спиридоновым: «Забрать обязательно!»

— В сущности, военком не слишком ошибался. Я слышала, что Набока считал себя антисоветчиком, антикоммунистом и буржуазным националистом еще с 13 лет, с тех пор как к нему в руки попал ленинский труд «Государство и революция»...

— Думаю, все-таки в этом возрасте большее впечатление на него произвели рассказы сводной сестры моей мамы, Нюси. Ее отец тоже был старым большевиком и членом правительства. Но в печально известном 1937-м это отнюдь не помешало аресту Нюсиного мужа — директора Харьковского сельхозинститута. А юную — в то время беременную! — Нюсю не спасло от продолжительной ссылки. Вернувшись в Украину, она начала работать неподалеку от Киева, в совхозе. Класс Сергея как раз должен был отрабатывать производственную практику на ВДНХ. Но мой сын пожелал «настоящей работы», хотел увидеть «глубинку» да и подзаработать при этом. По Нюсиной протекции таскал за собой тяжелый резиновый шланг и из него поливал совхозные овощные угодья. При этом немало увидел собственными глазами и из первых уст услышал нечто интересное о жизни советских политзаключенных.

— Вы этого не боялись?

— К тому времени мы все — я, муж и сын — уже прочитали «Архипелаг ГУЛАГ», ходивший по рукам тех, кому друзья доверяли. Понятно, в доме кое-что обсуждали. Жить в Советском Союзе и не знать, что такое давление правительства или партии, было уже невозможно.

Живая история несогласия

Армия принесла юному Набоке одни разочарования: «Нас учили, что это — школа мужества, — писал он матери. — А на самом деле — школа подлости». В первый же день у него украли абсолютно все: от зубной щетки до часов. Командиры разных рангов не упускали возможности поиздеваться над подчиненными. Больше всего придирались к тем, кто был родом не из России (часть дислоцировалась в Ленинграде), в частности к украинцам и азербайджанцам. Так стихийно в полку образовалось маленькое солдатское украинское землячество: «В свободное время мы собирались вместе и вспоминали, как жилось дома, и нам хотелось общаться на родном языке». Самосознание — да, я украинец, и мне есть чем гордиться! — если и не пришло к Набоке именно в армии, то, несомненно, там окрепло.

Он вернулся совершенно другим человеком. Начал настаивать на том, чтобы родители, журналисты и дома общались именно на родном языке. Говорил матери: «Хочу учиться. И пока не поступлю в университет, меня ни для кого нет».

Забурлила студенческая жизнь. Появилась любимая девушка, дочь к тому времени уже покойного писателя-сценариста Юрия Пархоменко, обвиненного в украинском буржуазном национализме. Забегая вперед, отмечу: во время обыска квартиры, где жили молодые супруги, было изъято целых два авто «вредных» книг и рукописей. Большинство из них так и осталось в архивах КГБ.

А еще до свадьбы мать однажды заглянула в комнату сына и остолбенела: стену украшал большой коллаж — вырезки из газет и журналов, наших и иностранных, рукописные стихи присутствующих, того же Сергея, его давнего друга — научного сотрудника Института информатики Леонида Милявского. Сплошная антисоветчина! Екатерина Михайловна лишь горько вздохнула: «Ну, зачем все это? Ребята, вы же рискуете!»

Женившись, Сергей перебрался на Березняки, к Наталье Пархоменко. Друзья собирались уже там. Начали выпускать рукописный художественно-литературный альманах молодежи, сокращенно — «ХЛАМ». Сергей давал матери почитать его: ей даже нравилось — собственные, возможно, еще и не слишком умелые, произведения юных «издателей».

В семье Сергея и Натальи появилась дочурка. Сергей перевелся на заочное отделение, начал работать в издательстве «Мистецтво», где быстро оценили его переводы с английского (изучал его еще с детсада), назначив на более высокую должность...

Все складывалось как будто благополучно. Кто же знал, что в их компанию уже затесались доносчики?

Содержание альманаха было известно КГБ. Знали там и о наличии новосозданной общественной организации — Киевского демократического клуба. Ну, собирается молодежь, так что же? Нужен был более существенный повод для ареста. Он появился 12 января 1981-го, когда международная общественность отмечала День украинского политзаключенного и члены КДК решили внести свою лепту в это дело — призвать соотечественников присоединиться к тем, кто встал на защиту диссидентов. Расклеивали листовки, а по пятам за ними следовали агенты КГБ.

Конечно, Сергей понимал, чем может окончиться такая деятельность. Заранее рассказал матери о своем общении с членом редколлегии сборника «Хроника текущих событий», издававшегося в Москве (а также — членом Хельсинкской группы, членом Международной амнистии) Сергеем Григорьянцем. Во время одного из телефонных разговоров даже передал маме трубку: «Познакомься с хорошим человеком». Когда сына арестовали, Екатерина Михайловна прежде всего позвонила Григорьянцу, имевшему связь с парижскими корпунктами «Голоса Америки», «Би-би-си» и радио «Свобода» (в Украине их еще не было). Буквально через день весь мир заговорил о киевских событиях. О том, что арестованы Сергей Набока и Леонид Милявский, ученый-биолог Инна Чернявская и инженер-математик Лариса Лохвицкая (со временем судьба распорядилась так, что Сергей и Инна, Леонид и Лариса стали супружескими парами).

На суде (который, кстати, состоялся спустя целых полгода) представитель издательства «Мистецтво» сокрушался: «Какого же змея мы пригрели... Какую тень он бросил на весь коллектив...» На работе у Екатерины Михайловны также нашлись желающие «осудить мать, воспитавшую такого сына». Но следует отдать должное многочисленным коллегам Набоки и Зеленской и, прежде всего, тогдашнему главному редактору «України» Николаю Подоляну, который попросил Екатерину лишь об одном: «Ты только появляйся на роботе, чтобы я мог тебе платить, — надо же тебе на что-то жить, да еще и невестку с маленьким ребенком поддерживать» (Наталью на работу никуда не принимали).

Чтобы не подводить его и коллег, не скрывающих своего сочувствия и симпатий, Екатерина Михайловна решила встретиться с тогдашним главным идеологом Компартии Украины Леонидом Кравчуком (анализируя работу журнала «Украина» на недавних партсобраниях, он назвал именно очерки Екатерины Зеленской образцом современной публицистики) и спросить, как ей быть дальше: уволиться, чтобы «не бросать пятно», писать под псевдонимом? Кравчук был немногословен: «Идите и работайте, как и прежде».

Суд завершился приговором: всем — по три года заключения.

«...А я завжди пишатимусь тобою»

На работу «отсиденту» да еще и политическому устроиться было очень сложно. А если Сергей и работал (библиотекарем во Дворце культуры городского трамвайно-троллейбусного управления, дворником в Печерской лавре, грузчиком в гастрономе), то под неусыпным надзором «органов», которые вскоре непременно требовали от руководства этих учреждений избавиться от «неблагонадежного Набоки».

Однажды Екатерина Михайловна попала на подготовку учредительного собрания будущего Всеукраинского историко-просветительского общества «Мемориал» им. Василя Стуса — предтечи киевской организации Руха. И стала одним из его (а потом и Руха) основателей и руководителей. На первой конференции киевской организации Руха (еще до создания Народного руха), куда «отсидентов» не хотели пускать, именно Екатерина Зеленская тайком вынесла на улицу несколько мандатов — для Сергея Набоки, Левка Лукьяненко, Вячеслава Чорновола...

Сергей возглавлял Украинский культурологический клуб, со временем вошедший в Украинский Хельсинкский Союз, начал издавать независимую газету «Голос відродження», стал политическим обозревателем радио «Свобода», соучредителем, совладельцем и генеральным директором Украинского независимого информационного агентства «Республіка» (УНІАР), со временем президентом Украинского медиа-клуба, главным редактором пресс-центра «Гаряча лінія», вел прямой эфир на телекомпании «Эра».

А к Екатерине Зеленской обратились активисты киевского Руха с предложением выпускать новую независимую газету «Вільне слово». То время (когда, находясь в одном помещении — бывшей монастырской келье в Вильнюсе, — мать и сын работали рядом: он готовил в печать свою газету, она — свою, ежесекундно совещались, поскольку делали общее дело) Екатерина Михайловна Зеленская считает самым счастливым в своей жизни.

Позже она активно участвовала в объективном освещении выборов 1994, 1998, 1999 годов. И — оранжевой революции. Той, которая состоялась уже без Сергея Набоки. Он умер в винницком отеле во время очередной командировки два года назад: «В ночь на 18 января 2003-го ушел из жизни правозащитник, журналист, поэт...», сообщала пресса. А она понимала одно: ее сына уже нет! Вместе с ним умирала и она: «Единственное, что держало меня в этом мире, материнская обязанность — поставить памятник на могиле Сергея, собрать и издать его неопубликованные произведения».

В прошлом году, благодаря специалистам журнала «Книжник-ревю», руководителям телеканала «Эра» и газеты «Київський телеграф», уже увидела свет первая книга Сергея Набоки, поэтический сборник под названием «Увага № 0».

* * *

Прошлым летом Екатерине Михайловне приснилось: в головах у нее стоит невидимый Сергей и просит: «Мама, запиши то, что я сейчас скажу». Она встает, подходит к столу, где всегда наготове ручка и блокнот, пишет и возвращается досыпать. А утром сомневается: только ли приснилось? Берет блокнот и, не удивляясь, читает:

Пам’ятай: вже не буде ніякої туги,

Хоч немає мені

на землі вороття-каяття.

Зрозумій, я народжуюсь вдруге,

Щоб навіки прийти з небуття.

Мне кажется, что вот так — по-философски, с подсознательной надеждой на высшую справедливость — материнская душа, наконец, выплеснула на бумагу свою неутолимую боль. Екатерина же Михайловна это отрицает. Она уверена:

Стихи — Сергея. Сама я их не пишу.