РЕТИРАДА ПОЛНАЯ ДРАМАТИЗМА СОВЕТСКАЯ ИСТОРИЯ МОСКОВСКИХ ОБЩЕСТВЕННЫХ ТУАЛЕТОВ НАЧАЛАСЬ С РЕВОЛЮЦИОННОГО ПРАЗДНИКА — 1 МАЯ 1947 ГОДА...

Именно в Международный день трудящихся, с утра пораньше, с очень важным в Москве человеком — Георгием Михайловичем Поповым — произошло немыслимое для руководителя его ранга бытовое приключение. Георгия Михайловича можно было назвать даже москвичом №1, если не считать обитателей Кремля, работавших и живших почти неотлучно в охраняемой каменной крепости. Первый секретарь МК и МГК КПСС, он же председатель исполкома Моссовета, Георгий Михайлович жил в городе вместе с народом, но намного лучше его — в самой просторной квартире дома 4 на лучшей улице города — Горького.

Конфуз, случившийся с москвичом №1, был бы грандиозным и, возможно, вообще окончился бы трагедией, если бы не политическая предусмотрительность и природная аккуратность Георгия Михайловича. Общаясь с самим Сталиным, он поставил себе за правило никогда не спешить, всегда иметь время в запасе. На всякий случай...

Уходя в праздничный день в Кремль, чтобы вместе с вождем народов приветствовать с мавзолея демонстрантов, у вымытого, побритого, исправно одетого Георгия Михайловича при выходе из квартиры оставалось еще лишних двадцать минут, как он...

Как бы сказать культурно, чтобы не оскорбить чувствительность благородных читателей?.. Подыщем выражения поизящнее: выйдя из квартиры, душевно и наружно собранный, чистенький, готовый к встрече с самим товарищем Сталиным, Георгий Михайлович сразу за порогом ступил на что-то живое и мягкое. Это была не кошка — иначе она бы завизжала. То, на что самый почтенный москвич наступил, поддавалось и молчало. Оно отозвалось только густым, непереносимым запахом очень здорового человеческого естества. Весь путь до дверей лифта был густо усеян затаившимися отвратительными «кошками». Как потом выяснилось, «кошки» прилепились на всей лестнице многоэтажного дома — гуще на первом этаже, реже — наверху.

Это не было диверсией, происками международного империализма. Как объявил вызванный шофером управдом по фамилии Моев (история запомнила только его фамилию, которая на этот раз зазвучала символически — подъезд немедленно подвергся тщательной МОЙКЕ), шикарный подъезд дружно и вовсе не по убеждению испортили... солдаты. Те, которые, подобно Георгию Михайловичу, будут участвовать на первомайском торжестве на Красной площади. Неизвестные солдаты дожидались торжества, как и всегда в таких случаях, ночуя в танках. С вечера им определили место на улице Горького, с которого, гремя броней, сверкая блеском стали, они в минуту промчатся мимо мавзолея на радость самого товарища Сталина и членов Политбюро, на зависть зарубежному дипломатическому корпусу, которому предназначено место на трибуне внизу.

Что касается танков, то они ждали утра вполне терпеливо. О неспящих молодых солдатах такое сказать нельзя — они были не такими выдержанными. То были большей частью деревенские парни. Не в пример горожанам, приученным к ограничениям, свободолюбивые деревенские парни по одному и группами входили ночью в спящие дома, находили в их подъездах уединение...

По свидетельству Моева, Георгий Михайлович, потрясенный происшествием, нервно слушал управдома, не переставая с отвращением скоблить подошвы. Может быть, он думал о встрече со Сталиным — не приклеится, не дойдет ли до вождя народов подлый запашок?

— Но почему нельзя пойти в туалет? — гневно спросил управдома главный в городе гражданин. Он вспомнил студенческие времена, когда сам пользовался общественными уголками, — он некогда учился в МВТУ и помнил хлипкие вонючие деревянные избушки с дырами в полу.

— Где он, этот туалет? — ответил Моев вопросом на вопрос. — Где теперь в Москве туалеты?

Странный вопрос задал управдом хозяину города!

— Были же!

— Были, да все сплыли. Из одних квартиры сделали, другие, которые деревянные, спалили в войну — дров-то не было.

Решимость спасла управдома Моева. Но чуть не погубила его начальника — Александра Васильевича Астафьева, главу жилищного управления исполкома Моссовета. То был бывалый человек. Говорили, что начинал он дворником, потом «выдвинулся» — хорошая биография хваткого необразованного человека из простого народа. Окончил только какие-то быстрые курсы, а в войну стал уже заместителем председателя исполкома Моссовета. Располнел, обрюзг, получил квартиру в новом доме напротив, единственном в Москве построенном в военные годы, но на работу ездил на машине — трудно стало ходить.

Полный обиды, Георгий Михайлович после окончания торжеств на Красной площади приехал в Моссовет, позвонил по «вертушке» Астафьеву в его управление, которое находилось тогда на Кузнецком мосту в игривом, с амурами двухэтажном здании, в котором, по уверениям самого старого работника жилищного хозяйства Александра Александровича Горбацевича, до революции был публичный дом. Попову очень хотелось, чтобы Астафьева не оказалось в праздник на работе, но тот, множество раз битый, знал, что именно в такие дни чаще всего проявляются городские упущения и потому надо не отходить от телефона.

Астафьев был тут же вызван. Георгий Михайлович только для порядка поздравил его с праздником и задал вопрос на засыпку:

— А где ты, Александр Васильевич, справляешь нужду, когда ходишь по городу? Да не бываешь ты в городе! Все на машине разъезжаешь — смотри, как раздался.

Астафьев растерялся. Наученный управдомом, Георгий Михайлович простыми народными словами напомнил вызванному о кое-каких свойствах человеческой натуры. Об этом он неотрывно думал несколько часов подряд, стоя почти рядом со Сталиным на мавзолее, и собирался сказать еще прямее.

— Вы правы! — с энтузиазмом отозвался Астафьев, говоривший «вы» только начальству. — Но я гуляю! И знаете, когда прихватит, мигом домой. Надо признать, плохо у нас обстоит с общественными туалетами. Можно сказать, нет их совсем.

Георгий Михайлович понял, что объяснять больше нечего. И приказал:

— Вот что, Александр Васильевич, за месяц открыть в городе двести туалетов.

Он посмотрел на потолок, что-то там увидел и уточнил:

— Двести пятьдесят. К первому июня. Доложишь утром первого июня. Я так себе и запишу. Все. С праздником.

Третьего мая 1947 года в десять утра, минута в минуту, Астафьев приказал своей секретарше Наде Леоновой немедленно собрать всех начальников отделов и всех заместителей.

Всему жилищному управлению стало ясно, что произошло очередное ЧП. Предыдущий раз аврал был назначен, когда в Кривоколенном переулке с шестого этажа обвалился балкон — грохнулся на тротуар вместе с артистом оперетты. Все старались отгадать: какое несчастье случилось теперь?

О нестойких неизвестных солдатах Александр Васильевич не рассказал. Его немного смущало, что среди присутствующих находилась женщина — Анна Ефимовна Филатова. (Кстати, она может подтвердить, что все рассказываемое истинная правда, что автор нисколько не грешит против истины. Анна Ефимовна до сих пор здравствует и живет теперь в США.) Астафьеву так хотелось повторить те народные простосердечные истины о человеческом естестве, но на них он только намекнул. В большом круглом кабинете (до революции здесь устраивались танцы) от намеков возникло веселье. Его Астафьев решительно пресек и строго сказал:

— Ничего смешного не вижу. Я собрал вас в связи с тем, что московская партийная организация поставила перед нами срочную ответственную задачу. Вопрос политически важный.

Он объяснил партийное задание, но, желая перевыполнить его, назвал другие, повышенные цифры: открыть ТРИСТА уборных к 30 мая. Каждому из приглашенных выделялся один район и предлагалось к этому сроку обеспечить возведение 15 туалетов. А в Ленинском районе — 25, в Сталинском — 30 туалетов.

Были прочитаны списки — ответственных по районам. Очень аккуратному работнику, начальнику планово-финансового отдела Анне Ефимовне Филатовой достался ответственный Ленинский район. Она была потрясена доверием, но возразить не успела. Подал голос человек, который за полвека служения Москве — до революции в городской управе, потом в советской исполнительной власти — привык ничему не удивляться. Александр Александрович Горбацевич был на редкость деловым человеком и за выполнение любого задания брался сразу. Весь его вид внушал мысль о необходимости экономии всего. Носил черные нарукавники, чтобы костюм не блестел как можно дольше, череп его был начисто лишен волос, как слоновая кость, — они человеку не нужны. При вызове к начальнику он в одно мгновение снимал с пиджака оба временных черных устройства и, бравый, подтянутый, в кабинет являлся строгий и готовый к любому подвигу, как солдат. Но Александр Александрович всегда хотел четко знать свое задание, и он задал очень существенный вопрос. Его поняли, однако, не все:

— Разрешите спросить: а на сколько «очков» должна быть рассчитана каждая ретирада?

Астафьев разозлился, единственно потому, что не понял:

— Какого черта ретирада? Что за ретирада? Я про туалеты говорю! Про уборные! Вы понимаете по-русски, что такое уборная?

На совещаниях Александр Васильевич говорил всем «вы», даже секретарше Наде.

— Извините, пожалуйста, пусть не «ретирада», — поправился вежливый Горбацевич, который выдал себя неосторожным словом, напомнив тем самым, что служил еще старой, сброшенной власти.

— Я хотел узнать, на сколько «очков» должна быть рассчитана... словом, каждый туалет?

Астафьев растерялся, стал думать — вопрос оказался неожиданным, и предупредительный Горбацевич помог ему:

— На два или три «очка».

Поняв, начальник ответил уверенным голосом человека, который все знал и все предусмотрел:

— Во всех районах — 10 туалетов на два «очка», а 5 туалетов — на три. В Ленинском районе — 15 туалетов на три «очка», а в Сталинском — двадцать.

Почти весь месяц в жилищном управлении было совершенно пусто. Остались только бухгалтерши и машинистки. Посетителям говорили загадочно, намекая на нечто очень важное и секретное.

— Приема нет. Не будет весь месяц.

Некоторые посетители взрывались: в квартире рухнул потолок, а управдом даже не хочет взглянуть на разгром, в доме испортилась канализация, а в квартире живет двенадцать семей, на целой улице не работает водопровод...

Приходилось повторять еще значительнее:

— Вы понимаете, государственное задание — приема не будет. Весь месяц.

Первое понедельничное совещание прошло нервно — ни в одном районе не сумели открыть хотя бы одну уборную. Александр Васильевич негодовал:

— Не хочу слушать никаких оправданий! Материалы есть, фонды отпущены! Нельзя устраивать аврал. Мы создадим приемную комиссию: она обойдет все туалеты. В один день ей не обойти все объекты.

А в следующий понедельник начались рапорты. Естественно, что первым отчитался старательный Горбацевич: в районе открыто три ретирады на три «очка» и две ретирады — на два «очка»... Астафьев был так обрадован, что простил ему старорежимное слово, даже сам усвоил его.

— Итого пять ретирад, — подвел он итог. — Очень хорошо, что больше ретирад на три «очка», продолжайте дальше, Александр Александрович!

Вскоре, однако, успехи Горбацевича поблекли, другие тоже похвастались ретирадами. Даже Анна Ефимовна. Говорили, что до замужества она готовилась в консерваторию. Это было похоже на правду — она говорила дивным певучим сопрано. Однажды она заявила своим музыкальным интеллигентным голосом:

— Пять туалетов на два «очка», четыре туалета — на три.

Она не запиналась, выговаривала новые слова четко и победно. Но отличилась не она, а Гари Сергеевич Терминасьян.

Впрочем, этого можно было ожидать: Терминасьян пришел в Мосжилуправление с должности начальника Советского райжилуправления, всюду имел хорошие связи. За неделю до срока он скромно сказал:

— Задание выполнено. В Сталинском районе открыто тридцать туалетов, из них двадцать — на три «очка».

Все присутствовавшие рукоплескали.

В назначенный день Александр Васильевич с достоинством позвонил Попову в его партийный кабинет на Старой площади и сдержанно сообщил, что готов, как и было назначено, явиться для отчета. Попов коротко ответил: будет ждать через полчаса — в Моссовете. Наверное, первый секретарь горкома и обкома партии, глава Моссовета, хотел подчеркнуть, что давал задание все-таки не по партийной линии, а по советской. Он принял Астафьева без промедления, говорил с ним на «ты», три раза улыбнулся, и по всему было видно, что Астафьев прощен и падение его остановлено.

Попов внимательно просмотрел списки московских туалетов, которые на прекрасной бумаге без единой помарки напечатала Надя Леонова. Обратил внимание на непредусмотренную графу «на сколько очков», спросил:

— А что такое «очко»?

Астафьев объяснил в аккуратных словах, и тогда Георгий Михайлович улыбнулся в первый раз. И вызвался посмотреть хоть один объект. Он сам выбрал его по списку — улица Усачевка, дом №4, управдом Тулякова Софья Александровна, куратор — Анна Ефимовна Филатова.

Кортеж из трех черных машин — Ответственное лицо и сопровождающие лица, игнорируя светофоры, прямиком направился на Усачевку — в самый запущенный московский район, который через десять лет безжалостно снесут как старую, сгнившую деревню и выстроят на ее месте огромный стадион имени Ленина.

У дома №4 кортеж остановился. О чудо, по телефону или каким-нибудь другим спешным способом уже успели предупредить управдома Тулякову! Приветливая хозяйка новой уборной самолично, женщина видная, встречала гостей и провела к ней обоих начальников и сопровождающих, чтобы они не искали.

Начальники подошли к деревянному строению, которое еще пахло свежими опилками. Глава московских большевиков осмотрел его снаружи и, как человек простой, вошел вместе с управдомом Туляковой внутрь. Он ей сказал, указывая на дырки в возвышении:

— Очень хорошо, что сделали два «очка», — и чтобы управдом поняла, за что ее хвалят, научно пояснил: — Больше пропускная способность.

Оставшись с Софьей Александровной в деревянной новостройке с дырками вдвоем, Георгий Михайлович, показывая себя хорошим хозяином, закрыл дверь, проверил, хорошо ли она закрывается и как действует запор изнутри. Когда дверь за Поповым и Туляковой закрылась, сопровождающим вдруг открылась огромная буква «Ж», сделанная черной краской. Сначала все улыбнулись. Но застыдились — получилось бы, что они смеются над Первым лицом в Москве, сделались суровыми, насупились, соображая, заметил ли кто-либо из окружающих невольную улыбку.

С хорошенькой Туляковой Попов распрощался сердечно, задержал руку. Может быть, он раздумывал, поцеловать ли запястье. Он не сделал этого не только потому, что тогда коммунисты не целовали руки женщинам. Возможно, просто потому, что они вышли все-таки из уборной, а в ту пору уборные имели только дырки. Только следующее поколение московских туалетов получило водопровод, но он появился ровно пятнадцать лет спустя.

В начале сентября того же года Москва шумно, с электрическими гирляндами на домах и улицах отмечала свое 800-летие. Накануне праздника обе партийные московские газеты — «Московский большевик» и «Вечерняя Москва» — два дня подряд печатали списки награжденных — имена людей, внесших наибольший вклад в благоустройство любимого города. Из этого списка сослуживцы узнали, как в паспорте написано имя Гари Сергеевича Терминасьяна — оказывается, Гарегин Саркисович. Его поняли и простили — он получил орден Ленина. Так была оценена его выдающаяся работа по открытию в Сталинском районе множества уборных. Анны Ефимовны Филатовой, хотя ее успехи в том же деле оказались еще больше, в списках не было.

Но Ленинскому району была компенсация. Хорошо бы посмотреть в библиотеке старую газетную подшивку, она содержит редчайший, никогда во всемирной истории государственных отличий невиданный факт! Там в одном наградном указе называется фамилия, имя, отчество и должность его носителя два раза! Одно и то же лицо награждено двумя орденами разного значения (кстати говоря, список этот — документальное свидетельство того, что наша полная действительных имен история не выдумка). За заслуги в развитии городского хозяйства управдом Софья Александровна Тулякова награждена орденом Ленина и орденом Трудового Красного Знамени...

Правда, выдали ей только орден Ленина. Сразу два ордена за один подвиг, оказывается, не дают. И объяснили, как произошло повторение: две строчки с Туляковой в юбилейный список отличившихся к 800-летию Москвы внес сначала Астафьев, оценив вклад управдома в орден Трудового Красного Знамени, а потом вписал в подготовленный проект постановления сам Георгий Михайлович Попов, оценив труд управдома гораздо выше. Когда Георгия Михайловича Попова сняли со всех постов, Александр Васильевич заочно припомнил ему свои страдания и насмешливо, при людях сказал: «Это он так ее поблагодарил за то, что сидел в одной с ней ретираде».

Если говорить совсем честно, он сказал не «ретирада», а совсем просто, по-народному...