Путешествие в средневековье. Очерки бурша

Аристократизм, изысканные манеры и витиеватые приветствия, сюртуки, шляпы, колюще-режущее оружие, титулы — одним словом, феодализм. Как вы думаете, о каком веке идет речь? Вот и я раньше думал, что невозможно такими словами описывать XXI столетие. Однако даже в наиболее развитых европейских странах можно без волшебства совершить путешествие на машине времени. О своем визите в ту историко-общественную формацию, которая обычно недоступна не только для туристов, но и для большинства иностранцев, постоянно проживающих в Германии, я и хочу рассказать.

Когда все расселятся
в раю и в аду,

земля
итогами подведена будет —

помните:

в 1916 году

из Петрограда исчезли
красивые люди.

Владимир Маяковский, «Надоело», 1916 г.

Студенческие объединения ведут свою родословную даже не со времен все сокрушавших Фридрихов и солнцеподобных Людовиков, а с эпохи Карлов и Генрихов. К картине о веселящихся и неунывающих студиодизах, радостно распевавших «Гаудеамус», можно добавить один штрих: их зачастую ненавидели обыватели средневековых городов. В те времена «равенства людей перед законом» не существовало, а университеты обладали юридической автономией от городов, церкви и крупных землевладельцев. Поэтому пострадавшему, например ремесленнику, крайне сложно было привлечь к суду совершивших преступление студентов. Чем последние и пользовались. До смертоубийства доходило редко, но вот драки, воровство, а то и изнасилования со стороны «представителей думающей прослойки» были тогда едва ли не в порядке вещей. Талантливому и состоятельному пройдохе, в чем-либо провинившемуся перед городом, университетский суд мог назначить дисциплинарное взыскание вроде двух недель уединенной диеты на хлебе и воде. Среди студентов развивались такие чувства, как высокомерие к горожанам, воспевались храбрость и озорство, умение напроказить, а количество выпитого пива было одним из поводов для уважения. По ряду причин студенты обладали тогда привилегией ношения оружия. Господст­вовал дух хитрого, лихого и умного мужчины, к слову, относящегося к женщинам как к существам низшего порядка. С тех пор ситуация вокруг студенческого сообщества весьма изменилась, и сей дух вылился в фарс.

В эти организации входит меньшинство европейских студентов, но все же — заметное меньшинство. Такие корпорации в Германии известны под названием «буршеншафтов», а их члены — как «бурши». Но это не всегда так — ряд подобных объединений не называют себя буршеншафтами («бурсачествами»), хотя, по сути, мало чем от них отличаются. Например, в протестантских буршеншафтах распространены дуэли на шпагах — до шрамов на лице. (Некоторые «умельцы» даже запихивают в свежие шрамы конский волос, чтобы след был виднее.) Напротив, в католических объединениях категорически запрещено употребление холодного оружия, так как за подобные забавы можно быть отлученным от церкви. (В том союзе, где побывал я, рапиры использовались, но исключительно как антураж.) Католики в Германии обычно настроены консервативно. Среди немецких лютеранских буршеншафтов немало либералов, но встречаются и объединения неонацистов, хотя подчеркнем — это меньшинство в меньшинстве.

Больше всего буршеншафты распространены в континентальной германоязычной Европе — ФРГ, Австрии, Швейцарии, Голландии. Нечто подобное встреча­ется до сих пор и в романской Ев­ропе, и Британии, и Скандинавии. Удивительно, но даже паровой каток социализма не смог сломать некоторые базовые ментальные особенности в Европе Центральной — сейчас между западной границей ЕС и бывшей советско-американской границей (железным занавесом) наблюдается массовое воссоздание буршеншафтов — в том числе и Прибалтике.

Объединяет все эти студенческие корпорации несколько черт. Во-первых, стремление жить совместно довольно большими группами — от десяти человек и больше, что, в принципе, довольно экономично и удобно, хоть и напоминает порой об очередном сне Веры Павловны из бессмертного романа Н.Чернышевского. Во-вторых, подчеркиваемая элитарность, какая-то самоизбранность. Важен и патриотизм, следование ряду обычаев старины глубокой, в том числе ориентация на времяпре­провождение за алкоголем. В одном из буршеншафтов, куда случайно на вечеринке занесло мою знакомую, она видела в подвале чан — специально для тех, кто выпил слишком много. Эту емкость не опустошали до тех пор, пока она не была заполнена. Традиция.

Если в традиционной студенческой коммуналке обычно встре­чается иностранец, а в общежитии — сразу несколько, то в таких сообществах наблюдается скопище «арийцев». В том доме я был первым иностранцем за несколько лет и ощущал себя то ли засланным казачком, то ли казачком сосланным. Насмешли­вое и патерналистское отношение к жен­щинам вызывает у представи­тельниц слабого пола ответную реакцию, поэтому довольно редко в таких домах можно увидеть и студенток. Вечера бурши предпочитают проводить в своей собственной компании за бесконечными разговорами за пивом, а также распеванием песен, восхваляющих это самое объединение. В иных случаях католическая компания сидит перед телевизором и смотрит боевики, при этом дымя как паровозы — надо полагать, во славу Божию. В закоулке сознания возникает вопрос: может быть, они и рады бы провести вечер как-то иначе, но не могут?

Один раз в неделю в том объединении, где я находился, устраивали совместный прием пищи. Чтобы отплатить за гостеприимство, я накормил соседей борщом, который они с удовольствием съели. Обряда инициации, то есть посвящения в члены сообщества, мне удалось избежать, так как жил я там всего два месяца, первоначально сказав, что остаюсь на полгода. Страшно представить, в чем этот обряд мог состоять.

Свято соблюдают и другие заветы предков. Например, ежеквартальные собрания, на которых произносятся речи о величии немецкой истории и собст­венной значимости, а завершает­ся все это, как правило, попойкой. На таких мероприятиях бур­ши носят средневековые костюмы. Бывают и другие маскарадные ритуалы. Например, во время одной из пьянок глава объединения может выйти на балкон, обратиться к коллегам, выпить пиво и бросить стеклянную кружку вниз. Одно объединение может спереть флаг у другого, и те должны выкупать его или каким-то образом похитить назад.

От коммуны наблюдаемое студенческое объединение отличало наличие горничной – очень простой дамы неопределённого возраста, обладающей чуть стеклянным взглядом. Она была адептом радикальной протестантской секты и, как только в поле ее зрения попадал бурш, она начинала настойчивую проповедь: всё, что происходит в корпорации, – смертный грех. Очевидно, считать дом цитаделью зла у нее были и личные причины, помимо религиозных: бурши регулярно заливали пол бара пивом, засыпали битым стеклом и окурками, гостинную и кухню заставляли грязной посудой и объедками, да и другие места общего пользования превращали в свинарник. Все члены корпорации имели странные клички – «Рио», «Гумми» (Резинка), Бламба и т.д.

Как я попал в компанию к буршам, если столь скептически к ним отношусь? По работе мне нужно было отправиться в небольшой городок на юге Германии, где квартиру найти достаточно сложно. Поэтому брал что попало, тем более по бросовой цене. Несмотря на хорошее качество жилья и отличное расположение особняка, немногие хотят жить в такой компании. Оплачивая одну комнату, я жил сразу в двух — в таких объединениях наблюдается хроническая нехватка кадров. Да и они меня взяли без проверки документов, и, предполагаю, вопреки внутренним правилам, а также без особых условий и процедур — чтобы жилье не простаивало бесплатно.

Приятно удивило то, что многие из них были хорошо осведомлены обо всем, что касается Восточной Европы: с ними можно было беседовать об украинских казаках, сарматах, русских императорах, Ющенко, Путине и Лукашенко и многом другом. У одного — бывшая русская подруга, у другого — украинский дед (из остарбайтеров), у родителей третьего — бизнес в Подмосковье. На что одна местная русская знакомая сказала: «Может, с их стороны все это и не такой здоровый интерес. Одно буршеподобное общество по изучению Центральной Европы тщательно занималось исследованием земель, которые были отторгнуты у Германии в 1919-м и 1945 годах». Впрочем, на общегерманскую политику такие братства влияют мало.

Количество студенческих корпораций постоянно идет на спад. Все видят, что это процесс неумолим, и поэтому многие еще больше иронизируют над буршеншафтами и их чудаковатыми членами, воспринимаемыми как некий отживающий реликт, постфеодальные динозавры. Да и сами бурши относятся к себе довольно трезво. Помню, я увидел, что картошка у них хранится на подоконнике и поэтому моментально приходит в негодность, становясь зеленой. Указав на это буршу, я получил насмешливый ответ: «Да в этом доме все как-то... Хм... Все как-то...» И уточнять не стал.

В каком-то смысле ребятам можно посочувствовать — многие из них имеют физические недостатки. Из 15 человек нашего общежития трое страдали от ожирения, еще у троих был избыточный вес (вероятно, следствие неумеренного потребления пива); у одного из них проблемы со слухом и шрам на голове (и то и другое — результат несчаст­ного случая, парень по пьянке упал на бетонную плиту); у другого заячья губа, третий был косоглазым и одновременно хромым; один — с нестабильной нервной системой, другой двигался как-то медленно, курил много травы, и когда его уже хотели исключать из товарищества за неуплату аренды, выяснилось, что мать забирает его в клинику, так как у него прогрессировала болезнь мозга. Еще один член сообщества был приятен на вид, но когда он начинал говорить, выяснялось, что у него зубы растут в одном месте — пучком, в другом — вразнобой. Политически некорректно указывать на такие детали. Но без них не будет ясна и сила саморазрушения буршей, добровольно загоняющих себя вредными привычками в нишу общественного отчуждения.

Порой казалось, что находишься во французском фильме «Багровые реки», в котором полицейский, расследуя загадочное убийство в престижном колледже в Альпах, попадает в сообщество надменных интеллектуалов, увлеченно занимающихся евгеникой — выведением лучшей породы людей. Однако в результате вместо лучших колледж оказывается заполнен странными людьми.

Помню разговор с моим другом Дэницем, студентом, который никогда не входил в буршеншафт, потому что ему и так хватало общения. Еще до своей поездки на юг Германии я, не зная о буршах ничего, поинтересовался его мнением. Он указал на относительную закрытость этих объединений, а потом добавил со швабским акцентом: «Когда я смотрю на них, мне приходит в голову Entartung». Этого слова я не знал: «Что значит энтартунг?» «Ну, — Дэниц прищурился и перешел на таинственный шепот, — это когда все в большой семье или маленькой деревне начинают выглядеть одинаково и страдают от одинаковых болезней». Моя догадка почти подтвердилась, когда я заглянул в словарь. Предполагал, что речь шла о кровосмешении. Но имелась в виду следующая стадия того же процесса: «Entartung» по-немецки значит «вырождение».