Пароходные романы длиною в тысячу миль

Рандеву с трех кабельтовых

Турбоход «Леонид Собинов» шестые сутки молотил Индийс­кий океан, направляясь из Ко­ломбо курсом на австралийский порт Фримантл (Перт). Затяжной переход утомителен даже для пассажиров, не говоря о команде, и потому сообщение о том, что завтра лайнер разминется с земляком одесской приписки «Тарасом Шевченко», было встречено с воодушевлением.

— Дай фонарь, — попросил меня заранее моторист Ш. Правая рука и часть ребер были у него загипсованы, Ш. сорвался в машинном зале с верхних решеток и был переведен на легкий труд. Я ему помог усилить свет.

Как и было обещано, в первом часу дня в известной штурманам точке на траверсе Боль­шого Барьерного рифа от горизонта отделилась точка и стала на глазах оформляться в силуэт, напоминавший логотип пароходства. Девятьсот с лишним человек облепили левый борт; лайнер, имевший запас устойчивости утюга, дал крен. Мы с волнением разглядывали в бинокли наэлектризованную толпу на кормовой швартовой палубе «Шевченко».

Сотовые телефоны тогда были в диковинку, и потому выразительная мизансцена воспринималась будто кадры из немого кино. Неуемный Ш. ухитрился при помощи одной руки вскарабкаться на марсовую площадку и мигал оттуда казенным фонарем. С «боут-дек» «Тараса», где суперлюксы, ему отвечал в таком же неистовом ритме дорогой ему огонек. Я видел в бинокль, как она вытирала слезы. Скорости наложились, и суда разминулись на встречных курсах до обидного быстро, чтобы снова стать тающими точками.

Ш. вернул фонарь, я плеснул ему технического спирта. Его история была известна. Он раньше работал на «Шевченко» четвертым механиком. Увлекся каютной номерной из суперлюксов. А дома в Одессе двое детей. Паро­ход­ный треугольник дополнил стармех, которого наяда не жаловала. Дело закончилось любительским боксом, и Ш. был разжалован в мотористы. На «Соби­нов» же он напросился, чтобы пересечься с ней хоть в стране кенгуру. Обрученные морем, они находились в поле зрения полторы минуты, рейс же длился восемь месяцев.

Сожительство украдкой

В обществе с двойным дном, а пароход — модель такого общества, не положено было влюбляться на рабочем плавучем месте, и все тут! Моральную чистоту блюли особисты и комиссары. Ответственные товарищи хоть и окружали себя привилегированными любовницами, но изредка получали откат. Так пылкий помполит «Максима Горького» К. из-за неразделенной любви вскрыл себе вены, еле откачали. Прояви такую слабость кто-то из комиссаров лет на сорок раньше, не избежать бы расстрела. На том же «Максиме Горьком», куда нагнали выпускников мореходок, молодые командиры дружили семьями, флюиды поголовной влюбленности насыщали кондиционированный воздух.

Запрещалось плавать семейным, как принято говорить, парам, чтобы в судовой роли не колола глаза одна и та же фамилия. Нижние чины плавали десятилетиями под разными фамилиями, сожительствуя украдкой. В увольнения семейных ни в коем случае не записывали в одну группу, чтобы не провоцировать к семейной контрабанде, но и здесь находили выход. Скажем, перед увольнением гражданская жена, работающая официанткой, заряжала своего суженого неучтенными чаевыми и списком поручений.

Один капитан-директор китобойной флотилии оборудовал мини-бассейн на стандерсе для молодой лаборантки, ставшей впоследствии его законной женой. Когда капитанская избранница плескалась в корыте, раз­дельщики для смеха включали сирену-тифон.

Интерроманы

Но особо тяжкой аморалкой с политическим подтекстом выглядели пароходные романы с иностранцами на борту. В этом случае смягчающие обстоятельства не принимались во внимание, провинившиеся карались по всей строгости с пожизненным закрытием визы-светофора. Так, на «Иване Франко» одной итальянской синьорине очень приглянулся молодой моторист Г. Он лихо плясал в самодеятельности, скакал выше головы и играл на гармони с бубенцами. А она с сестрой училась в Миланс­ком университете на отделении славистики, ходила в расшитой гуцульской юбочке и разучила «ти ж мене підманула». Перед окончанием круиза восемнадцатилетняя студентка сделалась задумчивой, даже сестра-славистка не могла рассеять ее меланхолию, и потому их папа, член политбюро или секретариата Компар­тии Италии, лично просил помполита отпустить Г. для посещения их виллы в окрестностях Генуи. Помполит дал «добро», но по приходе в Одессу Г. все равно списали. Он потом работал мясником на рынке Южный.

Правда, известны интерроманы и со счастливым концом. Так, на «Леониде Собинове» классной номерной приглянулся пассажир. Пароход вез переселенцев из Саутгемптона в Австралию. Пассажир же с югославскими корнями нацелился на бокситовые рудники в заливе Карпента­рия, где работают переселенцы из славянских анклавов. Она обещала ему написать, когда он устроится в модуле-общежитии. Он приготовился ждать ответа и с легкой грустью махал лайнеру с причала. Но она, расчувствовавшись, сиганула за борт и поплыла назад к любимому. Он прыгнул навстречу, они трогательно обнялись в воде. Влюбленных подобрал буксир, сиднейские газеты украсились фотографиями, а помполит лишился должности.

Возможно, на крылечке в Карпентарии она рассказывает смешанным сербско-украинским детям, до какого абсурда доходили идеологи в совдепии. А австралийские чада ей не верят, и она обижается.