Несказочные истории «Шахерезады». Игорь Моисеев как зеркало советской эпохи

Для начала замечу: если вы когда-нибудь видели выступление московского ансамбля народного танца под руководством Игоря Моисеева, то вы согласитесь, что это высокое искусство. Мне видеть доводилось, и это оставило впечатление, пожалуй, на всю жизнь. Всего Моисеев создал триста танцев — своего рода энциклопедию мирового фольклора. Когда в прошлом году в Большом театре отмечали 80-летие творческой деятельности Моисеева, а заодно и его 98-летие, одна газета процитировала Майю Плисецкую: «В его ансамбле все отточено, доведено до совершенства. Его танцовщики танцуют, как один человек». Вспомнили и о том, что ансамбль Игоря Моисеева, первый и единственный из ансамблей танца, выступал на сцене парижской «Гранд-опера». Из жизни Моисеева легче составить путеводитель, чем биографию. Он объездил со своими подопечными более шестидесяти стран мира. Во многих они были более десяти раз. Восемь месяцев в году ансамбль проводил на гастролях, и большей частью — за рубежом. Ансамбль Моисеева первым выступил в США, и артисты ни разу не остались за границей (а это для советского времени редкость — даже не верится!). Первым коллективом, который включил в программу запрещенный в СССР «буржуазный» рок-н-ролл, был ансамбль Моисеева. Современная труппа ансамбля — 140 артистов, а также малый симфонический оркестр.

Но меня как историка интересует сам Игорь Моисеев. Знаете, как его называл один писатель? «Шахерезада» — за умение рассказывать, вспоминая прошлое, те его детали, которые не вычитать ни в каких книгах. Впрочем, начну с даты, о которой вряд ли кто в эти дни будет специально вспоминать. А мы вспомним. Итак, 10 февраля 1937 года был создан Государственный ансамбль танца СССР под руководством Игоря Моисеева.

Биография

К моменту основания ансамбля Моисеев был известен как солист балета Большого театра (он стал им с 1924 года, после окончания Московского хореографического училища) и как штатный балетмейстер (с 1930-го). Ансамбль народного танца появился в 1937-м, а Моисеев появился на свет в январе 1906 года в Киеве. Так что ему недавно исполнилось 99 лет.

«Мой отец, — вспоминал Моисеев, — был юристом. Он принадлежал к обедневшему дворянскому роду, а юридическое поприще, можно сказать, досталось ему по наследству от дедушки, который был мировым судьей. Великолепно владея французским языком, отец часто бывал в Париже, где чувствовал себя в своей стихии. Там он встретил и свою будущую жену, мою мать. Она, полуфранцуженка, полурумынка, по профессии была модисткой. Вскоре после знакомства мои родители уехали в Россию: у отца была адвокатская практика в Киеве».

В Большой театр Моисеев попал в 18 лет. Отец отвел его к бывшей балерине театра Вере Мосоловой, урок которой оценивался в 10 рублей и в два полена дров. Через пару месяцев Мосолова сказала, что ей нечему Игоря учить, и привела в школу Большого театра. Тут надо заметить, что отец Моисеева симпатизировал анархистским взглядам, придерживался принципа, что всякая власть есть насилие. Видимо, что-то передалось и сыну, в котором забурлила тяга к справедливости, когда ее нужно было отстаивать. Он подписал коллективное письмо в защиту молодого хореографа Касьяна Голейзовского. Результатом стал приказ об отчислении из труппы молодых артистов, в том числе и Моисеева. Кто-то посоветовал обратиться к большевистскому вождю «культурного фронта» Анатолию Луначарскому.

Последний принял отчисленных артистов, среди которых был и Моисеев, и вскоре справедливость восторжествовала. Моисеева восстановили в Большом, но, как выяснилось, делать ему тут, собственно, было нечего: ему перестали давать роли. Опять процитирую Моисеева: «Я ежедневно приходил в театр, выполняя со всеми класс, и потом оказывался свободным. У другого опустились бы руки, но я продолжал заниматься, а в свободное время читал книги по искусству».

Опала завершилась неожиданно. Прима-балерина Большого театра Екатерина Гельцер осталась без партнера: ее партнер Иван Смольцов надорвал себе спину. (Гельцер была уже в возрасте и имела довольно плотное телосложение, поэтому поднимать ее становилось затруднительно.) Нужно было срочно искать замену. Ее выбор пал на Моисеева.

А вскоре он попробовал свои силы в роли балетмейстера. В 1926 году его работы на драматической сцене в сотрудничестве с актерами театра Вахтангова стали событиями театральной Москвы, и год спустя ему предложили принять участие в постановке балета «Футболист» В.Оранского на сцене Большого театра. С тех пор все пошло успешно, причем настолько, что Моисеев аж до конца 50-х еще занимался балетными постановками. Среди его достижений — балеты «Саламбо» по рассказу Гюстава Флобера (1932) и «Три толстяка» по сказке Юрия Олеши (1935). Он был отмечен различными наградами, включая Ленинскую и Государственную (трижды!) премии.

Но все это было впереди. В середине 30-х годов Моисеев понял, что его выживают из Большого театра. Дело в том, что Сталин поменял московскую дирекцию Большого театра на ленинградскую. Моисеев оказался единственным балетмейстером-неленинградцем, и его начали выживать. «Меня, — рассказывал впоследствии Моисеев, — предупредили, чтобы я даже не надеялся что-то поставить. Но только актерское поприще меня больше не устраивало… Сегодня, с высоты прожитых лет, о Большом театре я мог бы сказать словами Пьера Корнеля на смерть кардинала Ришелье: «Он слишком много сделал мне хорошего, чтобы я мог сказать о нем плохо, и слишком много сделал мне плохого, чтобы я мог сказать о нем хорошо».

Еще в начале 30-х, когда он пешком обошел и верхом объездил Памир, Белоруссию, Украину, Кавказ, собирая образцы танцевального фольклора, у Моисеева сформировался серьезный интерес к народному творчеству и народному танцу в особенности. До поры до времени он вынужден был сдерживать этот интерес, поскольку нужно было на что-то жить. И он совмещает работу над балетами с постановкой ежегодных концертов в честь Дня Красной Армии. В первом отделении выступают профессионалы, а во втором — отобранная им во всех уголках Советского Союза художественная самодеятельность.

В 1936-м был основан Театр народного творчества, главным режиссером которого стал знаменитый актер Николай Охлопков, а Моисеев — главным балетмейстером. Вскоре он организовал фестиваль народного творчества, имевший большой успех. Тогда-то и родилась идея создать ансамбль народного танца, с которой Моисеев пришел к тогдашнему председателю комитета по делам искусств Платону Керженцеву. Тот посоветовал сделать письменную заявку главе правительства Вячеславу Молотову. Последний дал добро, и дело закрутилось.

С вождями

Моисеев вспоминал: «...За всю историю существования ансамбль не знал «моментов неуспеха» — с первого же выступления в сентябре 1937-го, которое прошло на ура. Вскоре нам предложили выступить в Кремле на очередном приеме... И если бы мы не понравились, история ансамбля могла быть совершенно другой, нас и разогнали бы, но я бы просто не вышел из Кремля».

Дело в том, что Моисеев как сын дворянина был лишенцем — была такая категория людей в СССР. Он не только был лишен многих прав, но ему в эпоху диктатуры пролетариата могло грозить нечто посерьезнее. Ансамбль был как бы способом подчеркнуть свою лояльность власти, а та, в свою очередь, вскоре начала защищать Моисеева от неприятностей. Но защиту эту нужно было отрабатывать.

В 1936 году Моисеева втянули, кроме прочего, в постановку спортивных праздников на Красной площади. Сначала он успешно поставил выступление учащихся Малаховского физкультурного техникума, затем белорусских спортсменов: «Белоруссию я очень любил, и из белорусского фольклора мог почерпнуть многое для ансамбля, над созданием которого уже начал работать. Каждую неделю я ездил в Минск на два дня для подготовки выступления, которое задумывалось мной в нетрадиционной для парада театрализованной форме. Называлось оно «Граница на замке».

Красная площадь превращалась в березовую рощу, из нее выходили танки, выбегали солдаты. Исполнители вышли на площадь с маленькими березками, заранее привезенными из Подмосковья, чем создали иллюзию Белоруссии. После парада техникум переименовали в институт, исполнителей наградили орденами».

Моисеев рассказывал, что его тогда забыли наградить орденом. Он расстроился, но еще большее огорчение было впереди: его вдруг вызвали на Лубянку. Естественно, шел с очень малой надеждой вернуться. Но приняли его необычайно вежливо и предложили ознакомиться с каким-то документом, оказавшимся представлением к ордену. В списке представленных к наградам значилась и фамилия Моисеев. Однако она была перечеркнута, а вместо нее вписана другая. Оказалось, это сделал председатель комитета по физкультуре Белоруссии. Правда, бывший, к тому времени уже арестованный: «Меня спросили, знаю ли я что-нибудь о представлении к ордену. Мне об этом не было известно… Чекисты меня отпустили. Я обрадовался, что так легко отделался, и дал себе слово никогда больше не связываться с парадами».

Но не все в СССР решало желание человека. Даже самое искреннее. Накануне следующего парада Моисееву позвонил секретарь ЦК ВЛКСМ Александр Косарев и попросил срочно приехать к нему. Речь зашла опять о параде: «Дело в том, что товарищ Сталин поинтересовался, почему Институт физкультуры имени Сталина уже третий год не получает наград за свои выступления. Ему ответили, что первое место присудили белорусам. Иосифу Виссарионовичу тоже понравилось это выступление, и он спросил, кто его готовил. Когда назвали вашу фамилию, товарищ Сталин сказал: «Пусть он и сделает». Поэтому мы попросили вас приехать».

Ничего другого не оставалось, как вновь заняться физкультурой. К тому же Косарев пообещал: «Даю вам честное слово, если выступление будет удачным, вы наверняка будете отмечены». Моисеев поставил номер под названием «Если завтра война». Институт занял столь желанное Сталиным первое место. А обещанный орден Моисеев не получил, так как еще до окончания работы Косарев был объявлен «врагом народа».

В 1939 году Моисеева отозвали из отпуска и снова пригласили в НКВД. Принял его бериевский соратник Мильштейн (после войны он, кстати, работал в Украине). Принял и сказал: «У нас сейчас очень сложная ситуация. Товарищ Берия сейчас принимает дела и разбирается в тех безобразиях, которые натворил враг народа Ежов. Он забраковал план выступления общества «Динамо», разработанный до него, и потребовал полной перемены. Ответственным за проведение парада назначили меня, и я вспомнил о вас».

Моисеев попытался отказаться, мотивируя сложностями и отсутствием необходимого для подготовки времени, на что получил такой ответ: «Дорогой товарищ Моисеев, если вам понадобится сто помощников, у вас будет сто помощников. Если попросите сто тысяч рублей, вы их получите. Но отказывать нашей организации?.. Вы будете первым, кто это себе позволит». Словом, согласиться пришлось. Парад прошел успешно, Моисеев получил 25 тысяч рублей, двухмесячную путевку в дом отдыха НКВД и личную телефонную благодарность Лаврентия Берии.

У Моисеева множество рассказов, но лично мне интересны те, которые характеризуют, отражают нравы и поведение вождей. Например, ансамбль начали приглашать в Кремль на так называемые интимные приемы, например, дни рождения кого-то из руководителей. Собиралось человек 100—150, но для Георгиевского зала Кремля это был интим — каких-нибудь восемь столов по 15—20 человек за каждым. Присутствовали все наркомы, все члены политбюро. Стол президиума, где в центре сидел Сталин, располагался параллельно сцене, другие столы — перпендикулярно к нему. За столом президиума сидели лицом к залу, но когда выступали артисты, вожди поворачивали стулья и смотрели на сцену.

За крайним столом справа у стены возле выхода в соседний зал, как правило, сидел Моисеев. Он рассказывал: «Первое, ближе к сцене, место всегда занимал охранник — за любым столом, — и попробуй кто-нибудь сделать хоть шаг в сторону президиума… А рядом с охранником всегда сидел я — такое место мне определили. Сталина я тоже встречал много раз, и для меня это не было событием. Каждый раз он здоровался, и я его не боялся — может быть, потому, что знал, что он любит наш ансамбль; конечно, тогда я не понимал — по своему легкомыслию что ли?.. — насколько он страшен для других».

И вот однажды в конце одного из таких приемов на Моисеева набросился новый председатель комитета по делам искусств Михаил Храпченко (Керженцева к тому времени репрессировали). Оказалось, Моисеев показал танец, не утвержденный в комитете. Во время гневного монолога Храпченко за его спиной появился Сталин. «Я, — рассказывал Моисеев, — вижу его и начинаю улыбаться, а Храпченко уже кричит в голос: «Что вы улыбаетесь?! Что вы улыбаетесь?! Я серьезно говорю!»

Я не успел ответить, как на плечо Храпченко легла рука Сталина.

— Что вы все о делах, о делах, — сказал он. — Сегодня надо гулять».

Естественно, Храпченко просто потерял дар речи, впал в транс. Он хотел что-то сказать, но ничего не получалось — губы от страха не подчинялись. А далее цитирую Моисеева: «Сталин понял, что с ним присходит, и сказал:

— Потанцевали бы.

— Иосиф Виссарионович, дамы нет! — плачущим голосом откликнулся Храпченко.

— Да вот тебе дама, — сказал Сталин и показал на меня.

И тогда случилось вот что: Храпченко схватил меня и начал со мной скакать по залу... Сталин поглядел, потом брезгливо махнул рукой и пошел».

Представляете себе эту веселенькую картину? Да, все могут вожди, даже заставить наркома танцевать с мужчиной. Причем без музыки, ибо музыки никакой в тот момент не было. Сталин ушел, а Храпченко вскоре обратил на это внимание и понял, свидетелем какого его унижения стал Моисеев. Руководитель сталинских искусств оттолкнул свою «даму» и убежал. Тем не менее это не помешало ему прожить длинную жить и войти в историю известным советским литературоведом, исследователем творчества Николая Гоголя и Льва Толстого…

Кстати, когда артисты ансамбля Моисеева были в отпусках, а тут как раз назначали прием в Кремле, их на самолетах на один день привозили в Москву, а потом, после выступления, развозили обратно по курортам.

Да, много видел и слышал Моисеев на таких приемах, но один эпизод для меня как историка особо важен. Осенью 1939 года на одном из приемов Сталин подошел к Моисееву и спросил, почему нет новых номеров в концерте. «Что скажут, то и делаем», — ответил Моисеев. Тогда Сталин сказал:

— Все равно то, что нам нужно, ты не поставишь.

— А что нужно, Иосиф Виссарионович?

— Ну, разгром Англии и Франции ты же не поставишь? — и он улыбнулся».

Воистину эти слова стоят многих томов. Перефразируя Окуджаву, воскликну: «Как обаятельно для тех, кто понимает!» В августе 1939-го Сталин с Гитлером вступили в сговор, поделили Европу. В сентябре началась война. Диктаторы растерзали Польшу. Англия и Франция за нее вступились. И тут вождь проговорился, раскрыл то, о чем втайне думал и о чем не прочитать в его произведениях: он мечтает поставить разгром будущих союзников, мечтает о том, чтобы нацисты сокрушили Англию и Францию.

Словом, вы уже поняли, как интересно было в то время Игорю Моисееву руководить своим ансамблем. Впрочем, и позже тоже. Тем более что в партию он так и не вступил, хотя ему 18 раз предлагали в райкоме. Упрямый был. Себе на уме. Тем и интересен. Впрочем, не только этим, но и своими рассказами. Не зря ведь его прозвали Шахерезадой.