Митрополит Константин: «Я принял решимость…», или О провале одного эпохального дела

Дело митрополита Киевского и Галицкого, Экзарха всея Украины Константина (Дьякова) никогда не казалось простым и ясным. Но лишь в последнее время мы получили возможность говорить о масштабности готовившейся операции НКВД, в которой митрополит должен был сыграть ключевую роль.

До своего киевского служения владыка Константин (в миру Константин Григорьевич Дьяков, 1864—1937) с ноября 1927 г. был архиепископом, с мая 1932 — митрополитом Харьковским и Ахтырским, экзархом Украины. Его новое назначение совпало с переездом правительства из столицы «первой» в столицу древнюю. 26 июня 1934 святитель получил сан митрополита Киевского и Галицкого; он был нездоров, шел ему 71 год…

В начале 90-х при сборе биографических сведений о митрополите Константине для рассмотрения вопроса о его канонизации полученные данные оказались мизерны, иногда и ложны. Свидетельством тому помещенное на сайте Харьковской епархии «Житие священномученика Константина (Дьякова)». Скудность и неточность сведений биографического свойства объясняются как личной скромностью самого владыки, так и разбросанностью документов, в том числе и следственных дел, по архивам.

Среди Новомучеников Черкасских, канонизированных Церковью, засвидетельствовавших мученической смертью веру во Христа в 1937—38 гг., есть группа православных священников из с. Городище, репрессированных именно в связи с делом святителя. В их следственных делах, хранящихся в Черкасском госархиве (куда попали они после упразднения КГБ) имеются документы, которые высвечивают, порой даже как бы и в инфракрасном излучении, выявляя тайное, «дело патриаршего экзарха», заставляют пристальней вглядеться в уже ранее известные документы и как бы добавляют резкости и красок к портрету киевского святителя. В одном из следственных дел (протоиерея Александра Цыбульского) обнаружен текст обращения владыки к новой пастве, из которого мы узнаем о человеческих переживаниях, предчувствиях митрополита, связанных с переездом: «…меня смущала мысль, с одной стороны, о необходимости оставления и горечи предстоящей разлуки с харьковской паствой, где свыше сорока лет проходил я свое служение Церкви Христовой, а с другой — опасение, смогу ли я в настоящее время понесть бремя святительства на новом месте служения, столь ответственном…»

Прочитав привычный оборот «в настоящее время», мы замечаем: к тому моменту, когда митрополит Константин принял решение о переезде в Киев, по стране уже прокатились, по крайней мере, три-четыре волны репрессий против духовенства — «бессистемные» расстрелы 1917—1920 годов; системные по доносам «обновленцев» в
1922-м, «мягкие посадки» 1923—1928 гг. и не менее «мягкие» в 1929—1931 годах. Помним мы и о «зачистке» в 1933-м, когда областной центр Киев перелицовывался в образцовую столицу — духовенство тогда массово высылалось за 50-й км, позже за 101-й. В результате чего в таких городах, как Черкассы и Умань, в то время входивших в Киевскую область, появилось значительное количество нищенствующих монахов и белого духовенства. Их, лишенных своих монастырей, скитов, приходов, «зачистят» и на Черкасщине; в 1938-м уж ни одного не останется.

Самого владыку арестовывали дважды. В страшной харьковской тюрьме он провел два месяца в 1923 г. в числе «27 человек-церковников за борьбу с обновленцами в городе Харькове» и три недели в 1926-м. В таких деморализующих условиях митрополит Константин и писал: «…всецело предавая себя воле Божьей и с любовью взирая мысленно на многочисленный сонм тех моих предшественников, дивные образы которых доныне озаряют трудный путь крестоношения, я принял решимость по мере своих сил следовать их благочестивым трудам по устроению Церкви и духовной жизни возлюбленной паствы киевской…»

Он «принял решимость»… Это не стилистическая неточность. Конечно, человека посещают разные чувства — в том числе и растерянность, страх... Но и решимость — которая здесь синоним смиренной отваги. Прочее душой отвергнуто. Голгофой ему станет кабинет № 164 Лукьяновской тюрьмы.

Когда 29 марта 1935-го владыка перебрался в Киев, ему оставалось жить два с половиной года. В числе первых, с кем он познакомился, был священник Василий Кедреновский из района им. Петровского (ныне Городищенский район Черкасщины). В честь 55-летия о. Василия митрополит пригласил его в Киев для назначения протоиереем, после чего по обычаю угостил обедом. Осенью 1937-го это событие роковым образом скажется на судьбах разных людей в Городище.

16 сентября 1937 г. о. Василий Кедреновский был арестован… Дата эта заставляет вспомнить, что 15 сентября 1937 г. «Правда» опубликовала обширный материал Сталина «Беседа с первой американской рабочей делегацией 9 сентября 1937 г.» В «Беседе» вождь высказался на интересующую нас тему почти откровенно: «Партия не может быть нейтральной в отношении носителей религиозных предрассудков, в отношении реакционного духовенства, отравляющего сознание трудящихся масс. Подавили ли мы реакционное духовенство? Да, подавили. Беда только в том, что оно не вполне еще ликвидировано. Антирелигиозная пропаганда является тем средством, которое должно довести до конца дело ликвидации реакционного духовенства». Мы еще вернемся к последней фразе об «антирелигиозной пропаганде». А пока заметим, что к моменту выхода статьи «партия», проанализировав результаты январской переписи 37-го (в стране 75% верующих!), заложила теоретический фундамент для исправления в деле перековки отсталого сознания. Аналитическая «Записка» Маленкова начинается так: «Известно, что в последнее время серьезно оживилась враждебная деятельность церковников». И тут же было разработано практическое руководство (Оперативный приказ № 00447 от 30 июля) для проведения массовых репрессий, в соответствии с которым в семи существовавших областях УССР (без учета Молдавской АССР) расстрелу, при проведении следствия в ускоренном порядке, подлежали 7800 человек, в Белорусской ССР — 2000, в краях и областях РСФСР (без учета национальных АССР) — 42500. То есть на территориях традиционно православных уничтожению подлежали 53,3 тысячи человек. Кроме того, в лагерях НКВД этим же приказом приговаривались к смерти 10 тысяч; во всех остальных республиках СССР — еще 15550 человек. Порядка 175 тысяч (вторая категория) — отправленные в лагеря на восемь—десять лет.

Революционное государство приготовилось к решительной перековке общества, наделенного все еще устаревшим сознанием, для получения человека завтрашнего дня. Перековка, как мы понимаем, в значительной степени удалась, ошеломляющий удар по религиозному и в первую очередь по православному миропониманию ощутим и через семь десятков лет. Сталинская «Беседа» явилась командой «фас!», щелчком хлыста…

Вчитываясь в текст следственного дела, сопоставляя даты, мы понимаем, что к митрополиту Константину начали подбираться, вероятно, еще весной, когда буквально через четыре дня после его переезда в Киев арестовали его зятя — Бориса Дьякова. Такие приемы призваны подавлять волю жертвы, а со временем — заставить мечтать о том, «чтобы поскорее все кончилось».

В ходу у вскользь упомянутой Сталиным «антирелигиозной пропаганды», на которую возлагалась задача «довести до конца дело», были различные приемы. Как известно, очень неплохо зарекомендовал себя такой боевой метод пропаганды, как открытый судебный процесс — на котором враг кается и саморазоблачается. В прежнее время это действовало на общество очень убедительно. Наверняка многие «режиссеры в синих бриджах» мечтали организовать подобный открытый процесс «над церковниками» (опыт «суда над Церковью» 1922 г. был), после которого с чертовски чистой совестью можно было пустить все «реакционное духовенство» под стволы, благо прогрессивного духовенства как-то вокруг уже и не наблюдалось. Патриарший экзарх митрополит Константин как один из крупнейших иерархов вполне подходил на ключевую роль в процессе. Для раздутия дела до масштабов, соответствующих эпохальному замыслу, взялись в свое время и за провинцию.

Конечно, при встрече в 1935-м между священником и митрополитом состоялась доверительная беседа, в которой гость не мог не рассказать о закрытии храмов в своей округе. Это неудивительно. В то время многие инстанции были завалены просьбами прихожан об открытии храмов. Удивительно другое — как интерпретировал следователь их беседу и какими словами изложил ее в 1937-м. Вот небольшой пример из его «творчества». На сетование о. Василия о закрытии храмов владыка якобы изрек следующую сентенцию: «Нужно во что бы то ни было предотвратить этот процесс, отыскивать верных людей и добиваться открытия храмов». К своим словам, верным по духу, следователь присочинил еще и то, чего явно быть не могло. Отец Василий якобы показал: «Прибыв в село, я в первую очередь связался с бывшим церковным старостой Акимом Коваленко и другими активистами и дал им задание подбирать надежных людей, при поддержке которых добиваться открытия церквей и потом, как я рассчитывал, — для контрреволюционной деятельности…» Протокол допроса завершался явно поддельной подписью, которая отличалась от личной подписи о. Василия в анкете арестованного.

О том, как цинично подделывались подпи­си, мы узнаем из пояснения государственной комиссии по другому следственному делу, хранящемуся в областном архиве: «…при исследовании подписей выявлены следы копировальной бумаги, при помощи которой они были переведены и затем обведены чернилами... Перекопированы подписи путем нанесения их с анкет на протоколы поддельных допросов». В некоторых делах следователь без излишней «скромности» расписывался собственноручно за обвиняемого, не утруждая себя даже изменением почерка. Поправку на это и подобные этому «липования» (их термин) необходимо делать при оценке признательных показаний в делах того времени. У о. Василия была очень своеобразная, резкая полная подпись с характерной, необычной, начальной буквой «К», скопировать которую оказалось непросто.

Дело о раскрытии «расширенной сети» явно не клеилось. В НКВД сделали выводы, и 8 октября в районе им. Петровского арестовали еще пятерых священнослужитей. От благочинного о. Александра Коломацкого, как и от других арестованных, бесцеремонно потребовали показаний против митрополита. И тут уже, не вникая в реалии, видя в деле непростительную заминку, наверняка подгоняемый из Киева, черкасский следователь вновь взялся за сочинительство: «Будучи в 1933 г. в Киеве, встретился с митрополитом по церковным вопросам и в беседе упомянул о том, как люди голодают. «Нужно воспользоваться этим для укрепления религиозных чувств верующих», — якобы воскликнул митрополит. Вероятно, следствие надеялось в будущем на то, что кто-то из городищенцев сможет озвучить эти показания на открытом суде. В обвинительном заключении мы читаем: «Стало известно, что упомянутая группа священников под руководством Коломацкого А.П. в период с 1933 г. проводила контрреволюционную работу… Одновременно подбирались лица для проведения террористических актов на случай интервенции…»

Для городищенских священников подготавливалась роль участников управляемого из Киева антисоветского повстанческого движения «церковников». В черкасском протоколе заседания «тройки от 16.10.1937 г. об этой группе сказано: они «были участниками контрреволюционной группы бесприходных священников, что была связана с митрополитом Дьяковым Константином, ныне осужденным». Если бы на открытом процессе действительно состоялось подобное «признание», то к радости властей это явилось бы публичным дезавуированием Декларации митрополита Сергия (Страгородского) о лояльности Церкви, что и дало бы правовое основание для полного ее уничтожения. Однако все «липования», известные нам и неизвестные, рассыпались в одно мгновение...

Следователь — помощник начальника 4 отдела УГБ младший лейтенант Перцов так описывал свое фиаско: 9 ноября 1937 г. «на 22 часа мной был вызван на допрос в комн. 164 арестованный Дьяков. Дьяков был доставлен около 24 часов…» Чем была вызвана двухчасовая задержка — мы не знаем. Митрополит не мог идти? Его где-то предварительно обрабатывали? Неизвестно. Далее читаем. «По прибытии на допрос Дьяков попросил дать ему воды, указав, что он плохо себя чувствует и просил дать ему отдохнуть пять—десять минут. Еще через две-три минуты Дьяков побледнел и упал со стула на пол… Несмотря на то что был принят ряд мер по приведению Дьякова в чувство (уколы, а затем искусственное дыхание), подследственный скончался...»

Планы рассыпались: погиб главный фигурант. При этом в деле из черкасского архива, как мы помним, указано, что митрополит Константин был осужден. В чем же дело? Значит, в то время имелся «липовый» приговор «тройки» о его расстреле, что и нашло отражение в «Житии». При проверке дела в 1940-м (после замены Ежова на Берию) бездарная «липа» открылась и была как-то подправлена. Но в черкасском деле «липа» об осуждении («тройка» была одна на Киевскую область) как была, так и осталась, до всего не доходили руки. Следователь, проваливший дело, был строго наказан — даже исключен из партии и «вычищен» из НКВД. До этого он успел описать свои достижения: «По показаниям арестованных архиепископов Линчевского, Делиева и монаха Промлева, Дьяков является руководителем антисоветской фашистской организации церковников (тихоновцев), широко разветвленной по Украине, давал указания епископам о подготовке кадров для вооруженного восстания в случае войны с Германией, создании фашистских групп на периферии…» и т.д. Городищенские священники здесь поименно не упоминаются, а лишь косвенно — они «сеть»… Вероятно, не стоит доверять протоколу, хранящемуся в черкасском деле, и в той части, где указывается, что городищенские мученики Василий Кедреновский (1880—1937), Александр Коломацкий (1882—1937), Иоанн Андриевский (1878—1937), Симеон Бондаренко (1886—1937), Самуил Кучеренко (1882—1937) были расстреляны 2 ноября 1937 г. Еще был жив митрополит, и дело не было абсолютно провальным. Просто в НКВД потом — задним числом — заметая следы, постарались развести во времени фигурантов по несостоявшемуся «громкому делу».