Марина Захаренко-Корнейчук: «Его смогли обвинить только в том, что он был «придворным драматургом». 25 мая Александру Корнейчуку исполнилось бы 100 лет

Когда-то имя драматурга Александра Корнейчука было известно всем без исключения. Сегодня об авторе пьес «Гибель эскадры», «Платон Кречет», «Память сердца», «В степях Украины» сознательно забыли. Но есть человек, в сердце которого Александр Евдокимович жив всегда, — его вдова Марина Захаренко-Корнейчук.

Сегодня Марина Федотовна живет в Санкт-Петербурге, перебралась поближе к старшему сыну, режиссеру Владимиру Бортко («Собачье сердце», «Афганский излом», «Цирк сгорел, а клоуны разбежались», «Бандитский Петербург», «Идиот») — она в том возрасте, когда без помощи родных людей уже не обойтись. В квартире на Шелковичной, с которой у нее связано много счастливых воспоминаний, живут чужие люди... А начиналась эта история в далеком 1941-м, когда Марина Захаренко ушла добровольцем на фронт.

— После ранения я осталась в Москве, поступила в украинскую театральную студию при ГИТИСе. Вскоре нас эвакуировали в Саратов.

На дипломный спектакль к нам приехал Александр Евдокимович Корнейчук, который был тогда председателем комитета по искусству при Совете министров. Посмотрел он на нас и говорит: «Да это же готовый театр! Вас надо забрать на Украину». А нашу студию хотели оставить в Москве, там были в восторге от наших спектаклей. ГИТИС даже выделил деньги, чтобы мы сняли себе квартиры. Но Александр Евдокимович все-таки наш Молодежный театр отвоевал: перевез в Киев и даже выхлопотал в доме по улице Артема каждому из нас по большой комнате — неслыханная роскошь!

— Когда же вы снова увидели Корнейчука?

— Проработал наш Молодежный театр недолго. Вскоре группу молодых актеров, в том числе и меня, «влили» в труппу театра имени И. Франко для подкрепления: там молодежи не было. Как-то театр был на гастролях в Херсоне, и Корнейчук приехал туда читать свою пьесу «Сторінка щоденника». После читки Александр Евдокимович, как всегда, устроил банкет, а затем были танцы... Мы с ним танцевали, как вдруг он мне говорит: «Давай удерем отсюда!» Ушли и гуляли по Херсону целую ночь. Он спросил про «Сторінку щоденника», и тогда я призналась, что плохо слушала пьесу: когда он читал, его стул стоял на помосте под наклоном, и я все время боялась, что он упадет. Мы даже не заметили, как пролетела ночь. Корнейчук признался, что обратил на меня внимание еще в дипломном спектакле, и я давно ему нравлюсь. Но он был тогда женат на Ванде Львовне Василевской, и это делало наши отношения невозможными.

Прошло совсем немного времени. Я отдыхала с детьми на море и там узнала, что умерла Ванда Львовна. А мы с Александром Евдокимовичем договорились встретиться в Киеве.

Мы начали встречаться. Потом он сделал мне предложение, а я, хоть он и безумно мне нравился, отказывалась с ним расписываться. Мне казалось, что между нами слишком большая разница. Не в годах — годы я не ощущала, а в положении. И потом я боялась: а вдруг у него это всего лишь увлечение, и оно быстро пройдет?

— Как вы стали Мариной Корнейчук?

— Это произошло через несколько лет. Как-то мы ехали в очередной раз за границу, и Александр Евдокимович говорит: «Слушай, ну в какое положение ты меня ставишь? Почему я всем должен объяснять, что ты моя жена, если в документах это не написано. Давай распишемся!» Я согласилась. Понесли мы заявление в Ленинский ЗАГС, и нам, как всем гражданам, дали месяц на размышление. Приходит время идти расписываться, Александр Евдокимович говорит: «Марина, сядь. У меня к тебе просьба». «Ну вот, — думаю, — раньше я отказывалась, теперь он передумал». А он и говорит: «Две мои предыдущие жены отказались взять мою фамилию. Может, ты возьмешь?» Я ответила: «С удовольствием!» Он так обрадовался!

— Вы помогали ему в работе?

— Писал он очень быстро. Он работал на первом этаже, а я на втором, в нашей спальне, перепечатывала. Бывало, беру у него листок с текстом, а там так написано, что еле-еле можно разобрать, а некоторые слова — по полслова. Спрашиваю, почему, а он отвечает: «Они (и я понимаю, что он говорит о своих героях) очень быстро говорят, я не успеваю за ними записывать». А однажды я услышала, что он с кем-то громко разговаривает, через некоторое время слышу — плачет. Вбегаю к нему, а он сквозь слезы говорит: «Пат умер, пришла телеграмма...»

— Вы были счастливы с ним?

— У меня женского счастья хватило бы на троих. Как-то в гостинице «Москва», в которой мы всегда останавливались, когда приезжали в Москву, я совершенно случайно подслушала разговор горничной и дежурной по этажу. «Как Марина Федотовна хорошо выглядит!» — сказала одна из них. «Так чего же ты хочешь, — ответила другая, — под хорошей крышей и дом долго стоит». Так что у меня была хорошая крыша.

Когда Александр Евдокимович умер, мне было всего 50 лет. Но даже если бы мне было 20, я бы не вышла больше замуж. После такого счастья этого делать нельзя.

— А как долго длилось ваше счастье?

— Восемь лет. Болел Александр Евдокимович с 1965 года (тогда анализ крови показал чрезмерное количество лейкоцитов), полтора года он носил в себе страшную мину — рак, но никто этого не видел и не подозревал. Он много работал, ездил по стране и за границу. Даже я забывала о его болезни, так азартно и яростно он жил. Я всегда верила в его выздоровление. И все-таки в марте 1972 года Александр Евдокимович почувствовал себя плохо, начались боли...

Решено было положить Корнейчука в онкологический институт, но ему при этом сказали, что хотят подлечить радикулит. Однако и в больничной палате он наладил жизнь так, как она шла у нас дома. Каждый день привозили почту. Пишущая машинка тоже отправилась с нами в больницу...

Лежа в институте онкологии, он мечтал... написать комедию. Разумеется, он ни минуты не верил в рассказы про радикулит, но об истинной его болезни до самой смерти между нами не было сказано ни единого слова. Только однажды, увидев слезу на моей щеке, сказал: «Мы мужественно с тобой держимся. Давай так держаться до конца. Иди умойся».

После его смерти я нашла под подушкой его фотографию с надписью: «Мила Марина, пам’ятай, не забувай». Прошло почти тридцать лет, но я ничего не забыла.

Когда я жила в Киеве, то раз в неделю ходила на Байковое кладбище. Обязательно. Меня тянуло: приду, бывало, все ему расскажу — как прошло время, кого видела, кто что сказал. Ходить старалась не по выходным и праздникам, а в будние дни, когда людей мало — можно что-то сделать, да просто постоять спокойно, чтобы за спиной не шептались. Помню первое время, только он умер, проходят мимо женщины, и одна другой говорит: «Смотри, а она плачет!» А другая отвечает: «Конечно, он такие миллионы с собой забрал, как же ей не плакать!»

— У Александра Евдокимовича было много званий и наград...

— Он был Героем Социалистического Труда, лауреатом трех Сталинских и двух Государственных премий, Ленинской премии мира — единственный в Украине. Кстати, ее он отдал в Фонд мира. За Сталинские премии купил во время войны танк (все покупали в складчину, а он — один) и назвал его «За Радянську Україну!» — в Плютах в музее Корнейчука хранится за это благодарность от Сталина и фотография, где он с танкистами, которые на этом танке воевали. Когда в 1947–1948 годах в Киеве был сильный голод, он целый год отдавал свою зарплату вдовам погибших на войне писателей. Учредил три стипендии студентам театрального института, и даже после его смерти они продолжали ее получать (кстати, первой стипендиаткой была известная актриса Лариса Хоролец). Одно время он содержал в Киеве детский дом.

Он был человеком скромным и не кричал на каждом углу о своих добрых делах, поэтому в свое время много говорили о богатстве Корнейчука. Рассказывал, как однажды на встрече с рабочими одного из заводов его спросили: «А правда, Александр Евдокимович, что вы миллионер? Говорят, что у вас открыт счет в банке». Зал замер, а секретарь партбюро сказал, что вопрос, дескать, не по существу. Но Корнейчук сказал: «Ничего, я отвечу. Должен вас разочаровать, дорогой товарищ, я не миллионер и быть им никак не могу. Я получаю хорошие деньги за пьесу, если ее напишу, но над каждой пьесой я работаю два года. Разделите мой гонорар на два года, учтите, что я больше нигде не получаю денег — все мои «посты» выборные. Как и все люди, я люблю принимать гостей в праздники, и не только. И я хочу так накрыть стол, чтобы мои гости были довольны. Так что я, конечно, не бедный, но и не миллионер».

Когда Александр Евдокимович умер, у него на книжке было 200 тысяч, которые... государство забрало, чтобы построить дорогу в Плюты. И одну из двух квартир на улице Карла Либкнехта (ныне Шелковичная) забрали. Я осталась, как говорят, гол как сокол, но ничего — не пропала!

— Корнейчука по сей день называют «придворным драматургом». Вероятно, имеется в виду его знакомство со Сталиным.

— О его встречах со Сталиным часто спрашивают... Однажды Александр Евдокимович достал из шкафа старую папку, вытащил из нее листочек, вырванный из блокнота, и сказал мне: «Читай». Синим карандашом, четким почерком там было написано: «Многоуважаемый Александр Евдокимович! Читал Вашу «В степях Украины». Получилась замечательная штука — художественно цельная, веселая-развеселая. Боюсь только, что слишком она веселая, и есть опасность, что разгул веселья в комедии может отвести внимание читателя-зрителя от ее содержания. Между прочим, я добавил несколько слов на 68 странице. Это для большей ясности». И подпись: «Привет! И.Сталин 28.12.1940 г.»

Они познакомились, когда Корнейчук написал пьесу «Фронт». Сталин ночью вызвал к себе Корнейчука (у вождя народов была бессонница, и он любил работать по ночам) и попросил привезти текст. Александр Евдокимович попытался было отказаться, сказал: «Пьеса написана от руки, а у меня плохой почерк — вы не разберете», на что Сталин ответил: «Ничего, мои машинистки любой почерк разбирают!» Через сутки звонит: «Товарищ Ка-арнейчук, приезжайте, поговорим». И попросил убрать из текста сцену суда над Огневым: «Дураки все поймут однозначно и начнут стрелять всех Огневых». Александр Евдокимович попытался было возражать, но Сталин не слушал: «Надо, товарищ Ка-арнейчук, надо».

Пьеса вызвала недовольство той части военачальников, против которых была направлена. Спустя какое-то время к Корнейчуку пришел адъютант Сталина и принес пакет. В нем — телеграмма с таким текстом: «Автора пьесы «Фронт» судить трибуналом и расстрелять. Того, кто разрешил публикацию в «Правде», — судить». Ниже от руки было написано: «Изучайте «Фронт» Корнейчука — воевать лучше будете. И. Сталин».

Александр Евдокимович говорил, что Сталин — фигура воистину трагическая. И добавлял: «Никогда не стал бы писать о нем — для этого нужен Шекспир!»

— Марина Федотовна, вы обижены на то, что вашего мужа предали забвению?

— Есть у древних такое изречение: «Зависть подобна молнии, она поражает вершины». При жизни ему завидовали тихо, сегодня, даже мертвому, завидуют открыто. Искали на него компромат в архивах КГБ, не нашли. Пришел как-то ко мне покойный Левада и говорит: «Марина Федотовна, был сейчас в Союзе писателей. Стоит группа молодых писателей и один со злобой говорит: «Ездил на Короленко, пересмотрел весь архив — ничего нет на Корнейчука!» Да если бы Александр Евдокимович подписал хоть один донос, об этом написали бы все газеты, но его смогли обвинить только в том, что он был «придворным драматургом».

Раньше я очень переживала, много плакала. А потом поняла: чтобы дождаться справедливости, нужно время. И я надеюсь до этого дожить.