ЛЮБОВЬ И ВИКТОР АНИСИМОВЫ: «РАДИ ЭТОГО СТОИТ ЖИТЬ»

Сначала они не знали, что это интервью. Мы сидели в артистическом буфете, попивали кофе и вели неспешную беседу в жанре «треп на свободную тему». Диктофон, случайно обнаруженный на столе под газетой, заставил Виктора слегка заволноваться.

Виктор: У вас очень серьезная газета. Я прочитал в ней несколько интервью. Все понравились. Особенно со Жванецким. Даже не то, что он говорит, а то, что между строк. Какой-то странный для нашего времени безудержный оптимизм. Я бы хотел, чтобы в нашем интервью такая мажорная нотка тоже звучала.

Любовь: А мы такие и есть. Я даже не сомневаюсь.

Аркадий Гарцман: У Ильфа в «Записных книжках» есть такая фраза: «Он вел горестную жизнь плута». Какую жизнь артиста вы ведете? Подберите эпитет.

Любовь: По крайней мере, не скучную.

Виктор: Трудную, но интересную. Я всегда умиляюсь, когда знакомые или родственники говорят: «Боже! Какая у вас тяжелая жизнь. Поезда, вокзалы, гостиницы, репетиции»... А я тогда думаю: конечно, у водителя трейлера или, скажем, сталевара у мартеновской печи жизнь гораздо легче и интересней.

Любовь: У врача-реаниматора тоже просто ужас, какая легкая и веселая жизнь, или у шахтера. Даже если бы мне сейчас сказали: «Сбылась мечта твоего детства — ты принята продавцом в магазин». А я ведь в детстве мечтала работать продавцом в отделе кукол...

Виктор: Еще не все потеряно!

Любовь: Есть в нашей профессии что-то такое — если попробовал выйти на сцену, потом уже не бросишь. Тянет туда, как магнитом.

Виктор: Это, знаешь, наркотичек такой легкий: ты вдруг начинаешь ощущать, что имеешь влияние на людей. Попробуй от этого откажись добровольно.

Любовь: Представь себе — выходишь на сцену. В зале — сотни или тысячи людей, все вроде бы серьезные солидные люди, вдруг от простого сочетания звуков: «Ау-уа-до-ре-ми» они впадают в неистовство и требуют еще. До сих пор не могу привыкнуть.

Аркадий Гарцман: Разъезжаете много?

Виктор: Раньше ездили много. Теперь — месяца так три в году в общей сложности.

Аркадий Гарцман: С такой цыганской жизнью важно отношение к этому родных и близких.

Виктор: Ну, у Любы муж сам человек «нашей тусовки» — композитор и аранжировщик — Юра Васильковский, сын уже взрослый — в третьем классе учится, так что с ней все ясно.

Любовь: А у Вити жена совсем молодая, недавно школу закончила, сыну три с половиной года, скучать он ей не дает.

Аркадий Гарцман: Витя живет в Киеве, Люба — в Виннице. Как же вы работаете — репетируете, записываетесь?

Любовь: На гастролях. Да и что там репетировать? Готовимся каждый в отдельности, потом приезжаем на студию — раз-два, голоса быстро разложили...

Аркадий Гарцман: Ну у вас еще и совместимость...

Виктор: Я думаю, что у нас, как раз, несовместимость...

Аркадий Гарцман: НЕсовместимость мне писать вместе или отдельно?

Любовь: Вместе.

Виктор: Отдельно. Просто у нас это, как плюс или минус...

Аркадий Гарцман: Кто из вас плюс, а кто — минус?

Виктор: Думаю, она плюс. Женское начало — всегда положительное.

Любовь: А я думаю — наоборот. Я — маленькая бяка, а он — чистый и одухотворенный.

Аркадий Гарцман: Незадолго до встречи с вами я брал интервью у Кати Семеновой. Она сказала, что у нее нет денег для того, чтобы выйти на ЦТ...

Виктор: Ну, еще бы! Нам о таких деньгах даже подумать страшно.

Аркадий Гарцман: Нет, я о другом: почему вас на УТ не видно?

Любовь: Да нет, нас показывают, просто ты не смотришь...

Виктор: Вообще, не в обиду будет нашим коллегам-телевизионщикам сказано, смотришь передачу, в которой снялся, и вдруг — раз! — пропал звук, раз! — размылась картинка... А ведь это как бы наше центральное украинское ТВ...

Любовь: Вот именно, что как бы! Идет плохое подражание «Останкино», только на украинском языке и с ужасным качеством.

Аркадий Гарцман: Кстати, о ТВ. Полчаса назад видел, как вы мучились, давая интервью для УТ-1 на украинском языке...

Любовь: Знаешь, когда перед этим тридцать лет общаешься на русском...

Аркадий Гарцман: Так, может быть, естественней вам было бы отвечать на русском?

Любовь: Думаю, что да.

Виктор: Думаю, что нет. Мы сейчас живем в суверенном государстве и обязаны хорошо знать государственный язык.

Любовь: Но разве это наша вина, что до этого все говорили на русском? Это наша беда, скорее.

Виктор: А это уже сейчас никого не волнует. Вообще, никогда не надо сетовать на обстоятельства. Режим — режимом, а человек остается человеком. И вокруг каждого — своя аура. Заметьте себе, что даже во времена русскоязычного засилья в культуре, когда здесь боролись с «украинским национализмом», всегда у нас были люди, которые бережно хранили традиции украинской культуры, те же Ивасюк, Поклад, Рыбчинский... И тогда в Москве на «Песне года» выходили на сцену москвичи или алмаатинцы и пели, скажем, ту же «Червону руту», коверкая при этом украинские слова.

Любовь: А теперь, при нашей всеобщей украинизации, в Москве наших песен не поют, потому что все идут на поводу у «Останкино». Спрашивается, а что если петь не на украинском, а на русском, тогда быстрее прорвешься в Европу?

Виктор: Ну в Европу можно пробиться в наше время только с англоязычным репертуаром, поэтому в тех же Даниях и Швециях есть коллективы изначально созданные для англоязычного репертуара. Тот же итальянец Майк Френсис, который к нам недавно приезжал, он тоже пел по-английски. Это европейский стандарт.

Любовь: Вообще я считаю, что каждый сам должен чувствовать что «его», а что нет и петь на том языке, на котором он может полнее выразиться. Для нас это русский и украинский.

Виктор: В принципе, где бы мы не пели, нас везде понимали. Без проблем.

Аркадий Гарцман: Я помню вас еще совсем молоденькими, в ту пору, когда впервые увидел по телевизору на всесоюзном конкурсе «С песней по жизни». Было это лет пятнадцать назад.

Виктор: Четырнадцать. Это был восемьдесят первый год. С тех пор так и шагаем с песней по жизни.

Любовь: Еще шесть лет и можем уходить на пенсию.

Аркадий Гарцман: Чем вы теперешние отличаетесь от тех молодых Анисимовых?

Любовь: Повзрослели.

Виктор: Знаешь, если мы заговорим о композиторах или поэтах, то для них «пора цветения» начинается где-то так года в сорок три. В этом возрасте они еще считаются «молодыми авторами», а вот с исполнителями все иначе. Исполнителю важно начать как можно раньше, потому что в возрастном диапазоне, скажем, от двадцати до двадцати восьми, ты можешь делать то, что тебе потом не позволят делать вкус, опыт, возросшее мастерство, да и сам возраст, в конце концов.

Любовь: Я тогда смогла выйти со скрипкой, и это зрителей где-то по-хорошему шокировало. А теперь поем под инструменталку, потому что время скрипки прошло.

Виктор: Тогда мы, может быть, были ближе даже к бардовской песне, но где теперь сами барды? Или «колотят бабки» на вечерах воспоминаний, или поют у костра.

Аркадий Гарцман: Что вам теперешним больше по душе — «попса» или романс?

Виктор: Романс.

Любовь: Попса.

Виктор: А чего ж ты поешь тогда одни романсы на концертах?

Любовь: Потому и пою, что нет интересной «попсы».

Виктор: Вообще-то мы просто такие люди по своему складу, что романс — это наше, а если запоем, к примеру, «Піду втоплюся у річці глибокій», нам никто не поверит.

Любовь: Мне кажется, что в любом человеке заложены разные грани, поэтому хочется попробовать все. Даже рок-н-ролл, который, кстати, мы тоже поем. Правда, только одну песню.

Аркадий Гарцман: Имиджу уделяете внимание?

Виктор: Искусственно подчеркивать ничего не хотим. Можно было бы выходить на сцену в какой-нибудь фуражке с прибабахом или еще я не знаю в чем, но, думаю, это только отвлекало бы от музыки.

Любовь: А вот в жизни, в быту у нас есть имидж. Мы — артисты. И этим много сказано.

Виктор: Она права. Мы свою профессию не поменяли бы ни на какую другую, потому что мы постоянно находимся в потоке жизни, потому что никакая другая профессия не выводит на такой круг общения...

Любовь: А президент?

Виктор: Думаю, президент тоже ограничен в общении каким-то кругом. Вот, скажем, пять лет назад мы были в Англии, подружились с одной семьей и до сих пор поддерживаем с ними отношения, как с родными.

Любовь: То же самое на Кубе, в США, в других странах...

Виктор: Многие говорят, мол, наши артисты едут в США, как в один большой кабак. А нам просто интересно. Интересно бывать и видеть. Когда мы впервые попали за границу в капстрану, для нас это был шок: то же небо, те же деревья и все другое.

Аркадий Гарцман: А именно?

Любовь: А именно — уклад жизни. Они, как метко сказал Жванецкий, украли наш лозунг: «Все во имя человека, все на благо человека» и нагло им пользуются.

Аркадий Гарцман: Что мы все о хорошем, да о хорошем?

Любовь: Да потому что плохого и так в жизни хватает. Например, всякие свинцовые мелочи, они же мерзости нашей жизни...

Виктор: Или моменты такой, знаешь, легкой дискриминации, когда какой-нибудь режиссер, а скорее распорядитель концерта, в последний момент решает выкинуть тебя из программы...

Любовь: Разные виды мелочного интриганства, свойственного нашей профессии...

Виктор: Но об этом сейчас, честно говоря, не хочется...

Аркадий Гарцман: Хорошо, не будем об этом. Как и когда вы начинали?

Виктор: Мы выросли в армии. Вернее, в авиации. Наш отец был начальником ТЭЧ — техническо-эксплуатационной части полка. Это место, где ремонтируют самолеты, и мы с Любой выступали на всех праздничных мероприятиях для солдат и офицеров.

Любовь: Как начали в детстве, так и продолжаем до сих пор.

Аркадий Гарцман: А кто из вас старше?

Любовь: Витя на три с половиной года. Поэтому он ведущий в нашем дуэте.

Виктор: Однажды, во время исполнения на концерте для солдат песни о юном барабанщике, я так увлекся, что не уступил место даме — начал петь Любину партию. Она меня — локтем в бок, а мне — по барабану. В общем, кончилось все потасовкой. Песню мы недопели, но всем было очень весело.

Аркадий Гарцман: Подозреваю, что разных «случаев из жизни» у вас — пруд пруди.

Любовь: Как у всех артистов. Когда работали в Тернопольской филармонии, приходилось много выступать в клубах, не приспособленных для выступлений ВИА. Однажды выходим на сцену, занавес поднимается и... застряет на уровне наших талий. Так и пели весь концерт, видимые зрителю только по пояс снизу.

Виктор: Да вот один из последних случаев. У нас есть афиша, где фамилии написаны наискосок. В прошлом году привезли нас на концерт в эвенкийский поселок. Смотрим — афиша на щите приколота наискосок, зато фамилии расположены ровно.

Аркадий Гарцман: Когда было интереснее жить — во времена расцвета филармоний или сейчас?

Любовь: Сейчас.

Виктор: Раньше было как? Вскочил, образно говоря, в какую-то лодочку и плывешь себе по течению, а теперь только успевай вертеться. Это стимулирует.

Аркадий Гарцман: Можете назвать аналог — брат и сестра на эстраде?

Виктор: Был такой совершенно потрясающий дуэт американский — Карпентерс в конце семидесятых. Боюсь обмануть тебя, потому что есть вероятность, что это были муж и жена, но, по-моему, все-таки брат и сестра.

Любовь: А совершенно уникальные сестры Берри?

Аркадий Гарцман: Но ведь это все-таки не брат и сестра.

Виктор: Знаешь, когда на сцене родственники — это уже много. Бог дал им так много общего и такую голосовую вибрацию, которой не добьются никакие партнеры, как бы этого они не хотели.

Аркадий Гарцман: А вы чего хотите?

Любовь: Чистого неба, добра, любви...

Виктор: Цветов, чтоб никогда не болели дети, чтоб люди ходили почаще на концерты.

Любовь: И слушали нас.

Виктор: Как видишь, последнее слово осталось, как всегда, за Любой, а я могу только присоединиться и пожелать счастья всем читателям «ЗН».

Любовь: От нас обоих.