ЛАРИСА ХОРОЛЕЦ: «ЦЕНТРОМ КУЛЬТУРНОЙ ЖИЗНИ КИЕВА СТАНОВИТСЯ УКРАИНСКИЙ ДОМ. КОЕ-КОГО ЭТО РАЗДРАЖАЕТ» ТРИ ЖИЗНИ ОДНОЙ ЖЕНЩИНЫ

Каждое время творит свои мифы и легенды. Колесо Фортуны: одних оно возвышает, других безжалостно сбрасывает. И только очень немногим удается вновь подняться после падения: тем, кто это заслужил по-настоящему. Когда очень уже известная актриса и драматург Лариса Хоролец стала вдруг министром культуры, многие пожали плечами: мол, случай, популистские игры в демократию. Когда, не продержавшись и полутора лет, была снята — покачали головами: не по Сеньке шапка, разве с ними можно тягаться, особенно женщине? Но когда, став директором Украинского дома, подняла его на небывалую высоту и заставила признать в контексте всей нынешней культуры, — начали присматриваться: кто же она, эта хрупкая женщина, с таким диапазоном талантов, с таким внутренним огнем? Интерес этот подогревается отзвуками борьбы, ведущейся против Украинского дома и его хозяйки — народной артистки Украины Ларисы Ивановны Хоролец.

1. Актриса
и драматург

«Отец назвал меня в честь Леси Украинки»

— Я родилась в Киеве. Мама была инженером-химиком, отец — преподавателем украинской литературы, очень хорошим преподавателем. Еще ребенком он приобщил меня к литературе, я встречалась и с Павлом Тычиной, и с Владимиром Сосюрой, и с Андреем Малышко, не говоря уже о шестидесятниках. Жили мы небогато — сами знаете, какая была зарплата у интеллигенции. Всю школу проходила в формочке и не чувствовала себя обойденной, ущемленной. Значения вещам не придавала. Зато занималась музыкой, получила образование по фортепиано, по классу бандуры и по вокалу.

— Как вы пришли к выбору профессии актера?

— Волей случая я оказалась на съемочной площадке кинофильма «Партизанская искра» по повести Олеся Гончара, в роли юной партизанки Тани. Училась я тогда во втором классе и об актерстве не думала. Это была моя судьба. Мои первые встречи со зрителями, первые выходы на сцену — на просмотрах фильма «Партизанская искра». Помню: мертвая тишина в зале. Потом аплодисменты.

Параллельно со школой я каждый год снималась в каком-нибудь фильме. Менялась, набиралась опыта. Всегда пыталась объять необъятное — кроме музыки и кино выучила немецкий язык. Спортом занималась — гимнастикой, фигурным катанием, лыжами. Помню морозные дни на Трухановом острове, и мы, замерзшие, раскрасневшиеся. При всем при этом я очень увлекалась физикой. Немного писала стихи. Появилась секция гребли — и я стала тренироваться.

— Вы такая тонкая, воздушная — и вдруг гребля. Я не представляю вас в роли девушки с веслом...

— Это только кажется. Плечи-то у меня широкие. Вон даже Министерство культуры на них взвалила... Наверно, так бывает и в театре: надо не роль «натащить» на себя, а прожить жизнь своего персонажа. После восьмого класса поступила было в знаменитый физико-математический интернат при Киевском университете, чуть не стала физиком, но одумалась.

— Все-таки актриса в вас победила?

— Знаете, что тогда смущало моих родителей — отношение к работникам искусства как к обслуге, которую надо держать в идеологической узде. Они хотели, чтобы я имела твердую профессию, не завязла в этом ужасном существовании, характерном для большинства актеров и музыкантов. И все-таки они не стали мне мешать. Я продолжала сниматься в фильмах, занималась в драматической студии Владимира Губатенко. А после школы поступила в театральный институт, на актерский факультет. Мне повезло, потому что у меня принимал экзамены Дмитрий Алексидзе, «Додо», потом мы с ним встретились в работе над пьесой Коломийца «Камень русина» (а наши режиссеры не рисковали ее ставить, боясь получить ярлык «националиста»).

— Я помню вас по телепередаче «На добранiч, дiти»...

— Я вела ее двенадцать лет, со второго курса института. Я обожала эту передачу. Кроме всего, это были мои приработки. Я ведь получала стипендию 28 рублей, потом повышенную — 35. А как актриса, юная восьмилетняя, получала
4-50 за выход, потом 8-50, потом надбавку, как заслуженная и как народная актриса Украины — 18-50. Я обожала телевидение, там я научилась драматургически мыслить. Надо было отвечать на письма маленьких зрителей, вести какую-то канву с продолжением от передачи к передаче. Тогда и появились мои первые пьесы — «Сирены», «Мне тридцать лет» и другие.

— Вы не сразу попали в театр им.И.Франко?

— Нас всем курсом взяли в театр «Слово». Каждый театральный курс, каждый выпуск мечтает создать свой театр. ...Когда я играла в спектакле «Давным-давно» («Гусарская баллада») роль француженки Жермен, мой партнер Вася Яковец как меня поднял да как «шарахнул» головой об колонну... Прямо на госэкзамене... А в зале сидела моя мама и слышала звон от удара... Со временем я поняла, что искусство — это не профессия. И профессия — но и состояние души. Миссия. Да, конечно, мастерство, чтобы донести людям свое понимание вещей, но и миссия. Мне грех жаловаться на судьбу. Я играла и играю в прекрасном театре, с прекрасными актерами. Надо жить так, чтобы каждый спектакль был для тебя как бы в последний раз. У меня нет пресыщения. Для меня каждый выход на сцену, поверьте, праздник.

Мне везло на режиссеров. Дмитрий Алексидзе, Ирина Молостова, Владимир Лизогуб, Владимир Оглоблин, Марк Нестантинер. И, конечно, работа с Сергеем Владимировичем Данченко. У нас в театре есть великолепные актрисы, и я бесконечно благодарна Данченко, что он доверял мне самые разные и трудные роли.

2. Министр

«Они думали, что мной можно управлять...»

— Лариса Ивановна, как, несмотря на необычайно удачное, стремительное начало творческой жизни — и актерской, и литературной, — вы решились все это оставить и уйти в казенные кабинеты? Все-таки: как получилось, что вы стали министром культуры?

— Да, до этого я не занимала никаких должностей. Но с конца восьмидесятых сотрудничала в комиссии по работе с творческой молодежью, и в комиссии по доработке проекта закона о культуре. На общественных началах — как актриса, как член Союза писателей, как человек, имеющий опыт работы и в кино, и на радио, и на телевидении. Я встречалась со многими политическими и государственными деятелями. Видимо, мою деятельность заметили.

В начале девяносто первого года меня пригласили в Торонто, на Всемирную конференцию женщин-драматургов. Я отпросилась у театра на десять дней, взяла за свой счет. Это же интересно: Канада, Торонто, встречи с литераторами. Оказалось, что на конференции кроме чисто творческих вопросов дискутировались проблемы сексменьшинств, выступали феминистки и т.д. И тут выхожу я и поднимаю проблему Чернобыля. А мне говорят: пусть напишет на доске, что это за страна такая — Украина. И я рассказываю, что Украина — государство молодое, но на основе древней цивилизации, и что поле самых страшных экспериментов в двадцатом веке — это Украина. И о Чернобыле, и о вырождении нации. И когда я все это чуть не выкричала, там все «отпали». Подходили, расспрашивали. И на второй день — мне бы хоть чуть-чуть посмотреть Канаду, пообщаться! — я вдруг получаю из Киева приглашение баллотироваться на пост министра.

— Неужели с вами заранее никто эту тему не обсуждал?

— Нет. Может, кто-то с кем-то и обсуждал мою кандидатуру, но со мной — нет.

— Это же потрясающий случай!

— Я могу рассказать вам свою версию. Ни с кем об этом не говорила. Искали творческого человека. Обсуждались кандидатуры Роговцевой, Мокренко. С ними даже беседовал премьер. Но им помешало то, что они отреклись от партии (а это было еще до путча, весна 91-го!). А я никогда не стремилась в «первые ряды», интеллигенцию вообще туго принимали в коммунисты. И я вступила в партию только в 84-м, хотя мне уже много лет это рекомендовали настоятельно. Я никогда не была партийным функционером. Меня окружали коллеги, умные, порядочные люди, и я никогда не соотносила их с голодомором, с лагерями, с Афганистаном, это были совершенно разные пласты жизни. Находиться рядом с ними было для меня честью. И от этой партии я никогда не отрекалась. После ГКЧП все произошло само собой.

А Роговцева и Мокренко продемонстрировали свой выход. В тогдашнем парламенте это не могло понравиться. И их кандидатуры постепенно отпали. Стали искать творческого человека, который бы всех устроил.

— Обычно кандидат в министры приводит с собой свою «команду». Не кажется ли вам, что на сей раз «команда» избирала вас, что ваши помощники собирались вершить все дела, оставив вам только представительские функции?

— Это точный вопрос. Даже диагноз. Именно тогда, когда я не смирилась с этой ролью, и началась борьба со мной. Мне так и не дали создать свою «команду». Это был тихий ужас. Сколько сил мне стоило хотя бы взять себе первым замом Гнатенко, тогдашнего директора театра Франко! Да, «команда» не хотела моего вмешательства в ее деятельность, а я из тех людей, кто все вопросы решает сам, не передоверяя никому. Они думали, что мной можно управлять. На меня можно влиять, но в разумных пределах. Я могу пойти на компромисс, но если я убеждена в недопустимости какого-то действия, я на него не соглашусь. Я никогда не «сдам» друзей, не пойду против совести для политической игры или из самосохранения. Я могу допускать ошибки, потом их признавать. Но заведомо идти на сделку, на преступление — поверьте, у меня такого не было. Надеюсь, и не будет. И потому, когда мне были предложены кадровые изменения «в угоду», таким, мол, образом я сохраню себе кресло, я ответила: нет. А вы знаете, какие у нас мастера закулисных дел, умеют создать обстановку, поднять вопрос. Я всю эту мясорубку прошла.

— Расскажите, что вы хотели сделать и что вам удалось?

— При мне приняты Основы законодательства по культуре. Собственно, мой проект назывался Законом. Это уже сама комиссия ВС переименовала его в Основы. А если это не Закон, а только Основы, то, значит, нужны еще всякие подзаконные акты, указы, трактовки. Тут есть где развернуться чиновникам от искусства, есть возможность для всяких манипуляций. У нас так сплошь и рядом: есть закон, и есть акты, которые его перечеркивают. Вот и выживай, попробуй. Далее, законы о музеях, о библиотечном деле, об авторских правах, об охране памятников культуры — все это было разработано в мою бытность министром. Конечно, я пользовалась эскизами своего предшественника — ведь это все долгий процесс. Так вот, я считаю, что на каком-то этапе он прервался, скособочился. Тогда кричали, что паралич культуры. Я не знаю, как назвать то, что происходит сейчас.

— А как вас сняли? Объявили и все?

— По радио я услыхала, что «оголошена вакансiя мiнiстра культури». И только Виталий Карпенко спросил на Верховном Совете: ведь есть у нас министр, единственная, кстати, женщина в правительстве! Его не соизволили услышать. Я просила и Кравчука, и Плюща дать мне три минуты на Верховном Совете: просто перечислить то, что сделано, и уйти. Не дали.

— Это были аппаратные игры?

— Чистые игры, под которые могли подверстать что угодно.

— Кого же не устраивала ваша деятельность?

— Тех, кого устраивает нынче Яковина.

— Но ведь перед ним этот пост занимал еще и Иван Дзюба, очень достойный, энциклопедических знаний человек.

— Яковина сразу «шел» на министра. Но Николай Жулинский проявил максимум мудрости, чтобы не дать свершиться подобному назначению. Дзюба был на переходный период, как бы держал место для Яковины. Мне в свое время было четко сказано: берите его первым замом, он нужен для Украины. Я на это не пошла. И вылетела из кресла министра. Несколько месяцев была без работы. Мне не на что было жить, да еще мама тяжело болела... Постепенно начала вводиться на свои старые роли в театре, приходить в себя. Стало легче, когда позвонил Николай Жулинский и предложил должность директора Украинского дома.

— Вы, с вашим темпераментом, эмоциональностью, такая талантливая актриса, и вдруг — эта бумажная работа, сметы, планы, канцелярия, а потом надо выходить на сцену — как вы с этим справляетесь?

— Загадка для меня самой. Стараюсь. Договариваюсь, чтобы спектакли были в субботу и в воскресенье. Может, все дело в том, что я актриса, и мои руководящие должности — это как большая роль, в которую я вживаюсь и хочу сыграть хорошо. А потом играю другие роли. Знаете, актер должен захватывающе прочитать и телефонную книгу, чтобы все «обалдели» как от детектива или от шедевра. Но главное, за всеми этими планами и сводками я вижу живых людей и их дела.

3. Директор

Портрет в служебном интерьере

— Будучи министром культуры, я отстаивала всю недвижимость, оставшуюся от компартийного наследства. Когда огромное количество первоклассных зданий, в момент ставших как бы бесхозными, растаскивалось разными структурами, коммерческими и государственными (которые потом акционируются и становятся частными), я попыталась сохранить для министерства хоть что-нибудь, имевшее отношение к культуре. С предложениями о бывшем музее Ленина в 91-м году я вышла на премьер-министра Витольда Фокина. А тут уже все было решено: его намеревалась «отхватить» биржа. С другой стороны, здание хотел купить целиком известный миллиардер и меценат Сорос. А к тому времени бывший музей дал приют многим творческим организациям: двум прекрасным симфоническим оркестрам, Государственному и Национальному, художественным галереям, постоянно предоставлял залы коллективам филармонии, находящейся на ремонте.

— Как вы сумели отстоять Украинский дом от биржи?

— О, это долгая нервная история. Весь 91-й год ушел на нее. Те, кто создавал биржу, а это очень крупные структуры, готовили государственное постановление о передаче здания. Все было, как говорится, «схвачено». Но об этом детективе лучше расскажут мои помощники, через которых проходили все документы. Когда же здание мы отстояли, за него началась борьба между музеями. Но еще в мою бытность министром было решено, что Украинский дом должен стать межмузейным центром. Ну, отдадим мы его под картинную галерею или под экспонаты Историческому музею. Остальные музеи обидятся. И опять это будет каноническая музейная работа. А сама архитектура бывшего музея Ленина обладает колоссальным культурным потенциалом, не использовать ее возможности было бы преступлением. Грандиозный центральный мраморный холл предназначен для самых торжественных государственных событий. Отдавать его только под картины — да они потеряются на мраморе! Как и исторические ценности. А великолепный концертный зал! Нет, с самого начала Украинский дом замышлялся как полифункциональный центр — и культурный, и политический, и даже экономический — для встреч деловых кругов. Чтобы здесь было тепло, чтобы все музы нашли тут себе место, все национальные общества, все религиозные конфессии Украины.

Кроме того, было понятно, что государству содержать такую махину трудно. Дом должен стать хозрасчетным, а не висеть гирей на бюджете. Нищее Министерство культуры должно быть освобождено от такого прожорливого сыночка, который в состоянии и сам себя прокормить. Поэтому в апреле 93-го здание, являющееся общегосударственной собственностью, передано Кабинету министров Украины и на его базе создан тот Украинский дом, которым я нынче руковожу.

— Но, как государственное учреждение, он кому-то подчиняется?

— Конечно. Был создан наблюдательный совет из руководителей всех творческих союзов Украины. Мы перед ним отчитываемся, и у нас никаких проблем и трений не возникало: мало где работают с творческими союзами так, как в Украинском доме, разве что внутри самих союзов. Украинский дом для всех — действительно, как дом родной. Невозможно перечислить все, что у нас происходит: выставки, концерты, презентации книг, встречи с интересными людьми. У нас проводят свои мероприятия и творческие союзы, и Французский культурный центр, и Гете-институт, и два русских общества: «Русское собрание» и «Русь», и литературный клуб «Лик», и Американский дом, и национальные общества: еврейское, корейское, армянское, татарское, бурятское и так далее, и так далее. Я уж не говорю о заседаниях общества «Украина».

— Что меня поражает в работе Украинского дома — это потрясающая многогранность. Казалось бы, само название «Украинский дом» позволяет концентрировать внимание только на проблемах украинской нации, ее культуре. А вы, идя в авангарде возрождения, не забываете и остальные народы, живущие в Украине. Такого культурного сообщества, как Украинский дом, нет больше в Киеве, в Украине, и я подозреваю, что и в мире ничего подобного больше нет. Как вы все это успеваете, как вам это удается?

— Спасибо за оценку и хороший вопрос. Это успевают мои коллеги, мой творческий коллектив, который удалось не столько создать, сколько сохранить. Уникальные высококлассные специалисты, искусствоведы, философы, организаторы, представители деловых кругов и различных конфессий — их всех объединяет Украинский дом. Съезды, симпозиумы, круглые столы, выставки, концерты, колоссальный культурный и деловой обмен — вот наша работа. Коллектив почувствовал настоящее дело, и я ему очень благодарна за поддержку и доверие.

Сейчас я пытаюсь создать филиалы Украинского дома в Крыму, в Донецке, в Кривом Роге. Я опираюсь на энтузиастов, на подвижников, на которых и держится украинская культура.

— Вы не обижены вниманием прессы...

— О да, у нас всегда есть о чем написать или снять телерепортаж. Только за последнее полугодие было около ста публикаций о проводимых нами акциях — чаще чем через день, а телевизионщики разных компаний снимают почти ежедневно. Пожалуй, чаще пишут только о парламенте.

И вот тут я должна сказать об очень важной проблеме. Такая активная деятельность Украинского дома кое-кого сильно раздражает. Он на перекрестке многих интересов, и нас хотят видеть во второстепенной, подчиненной роли.

— Вот передо мной документ — копия письма Президенту Кучме от творческой общественности Украины. Творцы просят преобразовать Украинский дом в Национальную галерею современного украинского искусства. Стоят печати правлений и советов десяти творческих союзов...

— Факт появления этого письма весьма загадочен. В нем не анализируется работа Украинского дома, не утверждается, что он плох. Это было бы невозможно. Просто декларируется желание создать Национальную галерею вместо Украинского дома. Но! Чтобы поставить печать правления или совета творческого союза, нужно как минимум собрать эти правление или совет и принять на нем текст письма. Насколько мне известно, во многих случаях этого сделано не было. Как же появились подписи и печати, тем более печать несуществующей уже организации — Союза фотохудожников СССР. Да и подписали это письмо часто отнюдь не руководители творческих союзов. А вот настоящая творческая общественность, многочисленные художники, писатели, композиторы об этом письме не знали, были возмущены и собрали сотни подписей против преобразования действующего Украинского дома в гипотетическую Национальную галерею. Более того, инициаторы письма не посоветовались ни с Министерством экономики, ни с Минфином: кто, за какие дотации сможет содержать вновь создаваемую структуру. А ведь наши ежемесячные затраты только на содержание Дома составляют 1,5 млрд. карбованцев. Да на разноплановые общественные и благодеятельные мероприятия за год затрачено свыше 4 млрд. карбованцев. И все это — из заработанных нами средств. Где их возьмет будущая галерея?

— Насколько я знаю, это не единственная попытка преобразовать работу Украинского дома?

— О да! Он многим — как кость в горле. И начинаются закулисные игры, кабинетная борьба, которая выливается в различные прожекты. Я знаю как минимум четыре таких документа, ходящих нынче в высших инстанциях. Это превращение Украинского дома в Дворец Наций — хотя наша деятельность и так включает все, что декларируется в проекте. Создание Инвестиционного фонда — ну это от всемогущих финансовых структур, они думают, что можно все купить. Музей украинского декоративно-прикладного искусства, находящийся в Лавре в действительно стесненном положении, требует отдать Дом ему. А Национальный художественный музей «вышел» на Президента с предложением на время ремонта передать ему помещение галерей Украинского дома.

— Ну и аппетиты! То есть, любой из этих проектов подразумевает прекращение реальной, нормальной деятельности Дома и по сути разгон его уникального коллектива?

— Да. Именно в этом смысл предложений, «озвученных» в статье Ирины Лукомской в газете «Вечерний Киев» от 29 ноября прошлого года, о превращении Украинского дома в Национальную галерею.

— Лукомскую особенно возмутила выставка котов.

— А ведь к нам тогда набежало множество детей, потом они придут и в картинные галереи, и на вечера — будут знать, что у нас интересно.

— А почему бы, к примеру, не предложить тому же Национальному художественному музею: на время ремонта, наоборот, стать филиалом Украинского дома? Это было бы логичней. Представляю, как бы это не понравилось его сотрудникам! А более цивилизованный путь состоит в создании совместного предприятия или в договоре о совместной выставочной деятельности.

— Но для этого надо обращаться не к Президенту, а непосредственно ко мне. В том-то и дело, что во всех этих проектах есть одна общая деталь: передача здания новому владельцу. И инициируются они именно Министерством культуры. Главное — создать впечатление, что Украинский дом — нечто бесхозное и что его можно безболезненно отдать. И во всех этих предложениях обходится основной вопрос: как, на какие деньги Минкульт будет содержать Дом? Вот хотят претворить его в Дворец Наций, наподобие Центра Помпиду. Но, позвольте, его содержит государство, и не бедное — Франция. А мы сами себя кормим, при тех же функциях.

— «Вечерний Киев» упрекает вас, что вы впустили под крышу Дома коммерческие структуры.

— Это нормальное цивилизованное партнерство. Благодаря их арендной плате, и немалой, мы можем проводить свои акции, а они поставлены в такие рамки, что нам не мешают. Зато и у них есть выгода: к нам приезжают представители делового мира со всей планеты.

Мы, кстати, собираемся расширять экономическую программу нашего Дома: встречи предпринимателей, бизнесменов из разных стран с украинскими коллегами должны войти в систему и стать третьим из китов, на которых, по нашему замыслу, должен стоять Украинский дом: культура, политика и экономика.

— И последний вопрос, Лариса Ивановна. Если бы у вас выпало свободное время, какую пьесу вы бы написали и какую роль сыграли?

— О!.. Эта пьеса называлась бы «Тишина». Это был бы этюд-мечта о свободном парении, о безмятежности. Я «Лариса», а это означает «чайка». И мне хотелось бы хоть не в жизни, а на сцене немного побыть свободной чайкой.