Кто стучится в класс ко мне?

На бескрайних просторах СНГ — и в Украине в том числе — фактически уже началась новая школьная реформа, возможно, самая радикальная за последние 90 лет. Имя ей — инклюзивное образование: это когда дети-инвалиды учатся вместе со здоровыми сверстниками.

Мы пойдем другим путем

В Украине их порядка 150 тысяч — детей с особыми потребностями, или, как это еще называют, с ограниченными возможностями для обучения. И идея инклюзивного (включенного, интегрированного) образования, о которой пойдет речь, — в том, чтобы все эти дети могли сесть за одну парту со здоровыми сверстниками. Впрочем, на новшество можно взглянуть и с «другой стороны баррикад»: впервые здоровые дети садятся за одну парту с некоторыми категориями сверстников-инвалидов.

Современной педагогике известны три различных подхода к обучению детей с особыми потребностями. Первая модель, скандинаво-американская по происхождению, предусматривает, что такие дети учатся в обычных учебных заведениях — при создании специальных условий и наличии подготовленных педагогов и медиков. Вторая — украинская, российская, словом, постсоветская — предполагает такое обучение в специальных школах или школах-интернатах.

В условиях первой модели, как показал опыт, детям труднее учиться, зато легче адаптироваться к последующей жизни, в условиях второй — все с точностью до наоборот. Есть и золотая середина, европейская модель, сочетающая элементы первых двух. Этим третьим путем и движутся сегодня де-факто Украина, Россия, да и другие страны СНГ.

Благо, законодательство наших стран предоставляет родителям детей-инвалидов право выбора — учить ребенка в массовой школе (классе), специальной школе (в том числе интернате) или на дому.

А в чем же собственно реформа, где тут собака зарыта? — спросите вы. Да, выбирать между специальным классом в массовой школе, специальной же школой или надомным обучением родители детей-инвалидов могут уже давно. Но речь идет о следующем шаге — устранении барьеров между специальными и обычными классами в массовой школе, а также между спецшколой и той же массовой школой, куда доступ некоторым категориям больных детей прежде был закрыт.

Странно, вы не находите: наше якобы самое лучшее в мире советское, а теперь и постсоветское образование без конца реформируют, причем по ущербным (тоже якобы) западным калькам? Создается ощущение, что гордятся этим образованием одни люди, а рулят им совершенно другие.

Но в случае с инклюзивным образованием у идеи практически нет влиятельных оппонентов, зато есть влиятельное либеральное лобби, прежде всего из неправительственных международных организаций, а, стало быть, прежняя спецшкола с ее опытом и традициями — обречена. И идея «образования без барьеров» уже вовсю овладевает массами под видом эксперимента, а то и просто явочным порядком.

Вот минувшей осенью на базе киевских детсадов №№ 661 и 662 открылись группы, где дети с синдромом Дауна обучаются вместе со здоровыми сверстниками. Кроме того, в двадцати украинских школах открыты 49 экспериментальных интегрированных классов. Что касается России, то здесь подобные процессы начались еще несколько лет назад.

Но дела инициаторам такой «ползучей» реформы, что называется, не пришьешь: равные права граждан на образование, дарованные Конституцией, в наших странах еще никто не отменял.

Ждать или догонять?

Между тем процесс перехода к инклюзивному образованию в наших странах получает ускорение в последние годы на самом высоком уровне. Пару лет назад в Москве состоялся форум, посвященный проблемам образования детей-инвалидов, на котором представители 25 общественных организаций из пяти стран «большой восьмерки» выработали рекомендации лидерам своих стран по обеспечению доступа к образованию для детей с особенностями развития. А в нынешнем году в Женеве под эгидой ЮНЕСКО состоится всемирная конференция министров образования «Инклюзивное образование: путь в будущее».

Итак, представим, что наиболее развитые страны мира прислушаются к мнению международной общественности и поддержат декларацию ЮНЕСКО, призывающую обеспечить доступ к образованию всем детям. И прежде всего — детям с синдромом ВИЧ/СПИД, детям-инвалидам, сиротам, беспризорникам, детям, принадлежащим к национальным меньшинствам, иммигрантам. Кто знает, может, следуя рекомендациям московского форума, «восьмерка» согласится ежегодно выделять на программу инклюзивного образования 10 млрд. долл.

Но здесь сразу возникнут вопросы, естественные для стран, которые оказываются в роли догоняющего процессов мировой интеграции.

Во-первых, в каком объеме мы хотим внедрить инклюзивное образование уже сегодня? Действительно ли мы намерены через какие-нибудь несколько лет открыть двери массовой школы для всех категорий детей-инвалидов?

Во-вторых, насколько мы готовы принять на веру в этом вопросе западный опыт?

И, в-третьих, что во многом вытекает из «во-первых» и «во-вторых», — а не слишком ли мы спешим?

На рунетовском сайте «Обра­зование инвалидов» можно ознакомиться с мнением об американской системе инклюзивного образования московской студентки Юлии Симоновой. Юля — колясочница. Получив спортивную травму в десятилетнем возрасте, она до выпускного класса училась на дому, пока не смогла выехать по обмену на годичное обучение в США.

— Моя американская школа оказалась абсолютно доступной для таких, как я: там работал лифт, а ширина дверей в классах и других местах предполагала передвижение на инвалидных колясках, — рассказывает Юля. — Здесь успешно обучались еще два колясочника, а также незрячие, неслышащие дети, дети с синдромом Дауна, аутизмом. Для незрячих имелась вся литература по Брайлю или наговоренная на аудиокассеты. В классах, где присутствовали дети с нарушением слуха, находился сурдопереводчик. Детям с синдромом Дауна или аутизмом предоставлялся личный помощник. Все это не шокировало детей без инвалидности, наоборот, они оказывали всяческую поддержку сверстникам-инвалидам.

В Америке и те и другие дети уже с детского сада учатся общаться друг с другом. Я наблюдала, как ребенок с синдромом Дауна активно участвовал во всех проводимых в детском саду мероприятиях, общался со здоровыми детьми и чувствовал себя вполне комфортно...

Даже такой локальный опыт инклюзивного образования, как у Юли, хочется представлять более объемно — глазами не только российской школьницы, но и ее американских соучеников, а также их родителей, педагогов, психологов, медиков. Когда-то, еще во времена «баррикад идеологических боев», в советской педагогической науке существовала отдельная область исследования, называемая сравнительной педагогикой. Интересно, чем живет она в наши дни?

Между тем плоды успешной интеграции вчерашних детей-инвалидов в жизнь американского общества ощущаются буквально на каждом шагу. «В американских супермаркетах вас часто обслуживают дауны: помогают укладывать купленные вами продукты в пластиковые пакеты, — рассказывает российская писательница Татьяна Толстая. — Он вам мил, вам его жалко, его дружелюбные глазки и плоский затылочек заставляют сжиматься ваше сердце…»

Но еще каких-нибудь тридцать лет назад корректного термина «альтернативно одаренный» (differently abled) вообще не существовало, и многие граждане в Америке не понимали, зачем это даунам и прочим детям-инвалидам нужно учиться вместе с остальными сверстниками. Вот бы узнать: через какие же этапы, через какие трудности пришло потом к тамошней общественности это понимание… Уж нам-то, «новым европейцам», задумавшим путь в три десятка лет преодолеть буквально в три прыжка, без соответствующей подготовки общественного мнения и подавно не обойтись.

Зачем им учиться вместе?

Время от времени российские сторонники идеи инклюзивного образования выходят на улицы, где проводят акции в защиту прав детей-инвалидов на образование. Как-то они даже собирали на Пушкинской площади в Москве подписи под обращением к министру образования и науки, где требовали создать условия для обучения больных детей в массовой школе. Был среди манифестантов и 9-летний Филипп со своей мамой.

Педагоги обычной, государственной школы вынесли этому мальчугану с синдромом Дауна вердикт: необучаем. Пришлось родителям устраивать ребенка в школу частную, что стало обходиться им почти в 300 долл. ежемесячно. «Сын уже знает все буквы, понемножку начинает читать и считать, — радовалась мама Филиппа. — К тому же в этой школе помогают адаптации ребенка в обществе».

Но платить за обучение такую сумму могут далеко не все семьи, особенно те, где приходится еще ставить на ноги и других детей, здоровых. И в таких семьях не понимают, почему больной ребенок не может учиться в бесплатной школе вместе с обычными детьми: ведь дома он играет со своими здоровыми братьями и сестрами, иногда они даже дерутся и никто не замечает, что ребенок-инвалид ущербен.

Однако участие таких родителей в пикете вызвало не только реакцию сочувствия и поддержки.

— Эта публичная акция — просто бред доведенных до отчаяния родителей, — категорична Наталия, мать двоих детей и, кстати, психолог-педагог, много лет работающая со школьниками-аутистами. — Мамы здоровых детей тоже будут протестовать, если в одном классе с их ребенком будет учиться сверстник с синдромом Дауна или ДЦП…

Для детской психики видеть страдания других — сильный стресс, а уж учиться вместе с ребенком, у которого синдром Дауна, — это просто издевательство над остальными детьми. Да здоровые дети в средних и старших классах будут просто смеяться над инвалидами! Думаю, мамы, участвовавшие в акции на Пушкинской площади, не отдавали себе отчета в том, чего хотят, подвигая своих и чужих детей на бесполезное преодоление трудностей в и без того сложной современной жизни…

Встречных аргументов со ссылками на практику работы с российскими детьми-инвалидами в массовой школе, на зарубежный опыт Наталия не приняла, посоветовав организаторам акции «снять свои розовые очки»:

— Давайте определим границы понятия «инвалидность»: ребенок с бронхиальной астмой, диабетом тоже может быть на инвалидности — как и ребенок с ДЦП, с синдромом Дауна, ребенок-аутист. Так вот, ребенок с астмой или эпилепсией в школе будет адекватен (один такой ребенок учится с моей дочерью десять лет), а что вы скажете об аутисте и дауне? Эти дети склонны к асоциальным действиям, например, могут заниматься онанизмом на глазах у всех: они ведь не понимают, что они инвалиды.
И Запад нам здесь не пример: там легче получить статус инвалида. Если у ребенка аллергия — он уже инвалид, а где вы видели у нас ребенка с диатезом на инвалидности?

Действительно, мы — уникальная страна, где всегда почитались только юродивые, а не нормальные люди. Пусть мои слова жестоки, но я не хочу, чтобы адекватные дети учились с даунами и аутистами…

Полагаю, что мнение опытных педагогов мы не должны игнорировать хотя бы после истории с недавно открытым СДВГ — синдромом дефицита внимания с гиперактивностью. Оказывается, по-своему правы были наши мариванны 70—80-х, негуманно зачислявшие в разряд необучаемых и мечтавшие отправить в «школу для дураков» своих, на первый взгляд, просто непослушных, неусидчивых вовочек, не способных к прилежному учению. Учителя-ветераны хорошо помнят, как в те времена их заставляли проводить воспитательные беседы с «трудными» и вести тетрадочки с отчетностью, а еще таких детей в профилактических целях с энтузиазмом ставили на учет в детские комнаты милиции.

И вот сегодня, наконец, медики выяснили, что асоциальность и неуправляемость «трудных детей» — не что иное, как заболевание, проявляющееся уже в первый год жизни у 5—7% от общего числа новорожденных.

Скольких же нервов стоило это явление в свое время педагогам (у проверяльщиков был даже лозунг: «Учитель, ставящий двойку, ставит ее себе!»), да и здоровым соученикам детей с СДВГ... Но государство неплохо сэкономило тогда благодаря удачно придуманным им такого рода псевдогуманистическим слоганам.

Что касается самих «трудных», то, не будучи признаны нуждающимися в специальной помощи и, соответственно, не получившие таковой, многие из них так и не смогли потом адаптироваться в обществе. И до сих пор, по данным ученых, 80—90% контингента в российских колониях для несовершеннолетних составляют подростки с явными признаками СДВГ.

Куда и как исчезнут пятерки

— На мой взгляд, идиллическая картина школьного класса, где учатся вместе здоровые дети и дети с ограниченными возможностями без разбору, слишком уж неправдоподобна, а пропаганда такого обучения нелепа, — считает Ольга Зайкина, кандидат биологических наук, член Союза литераторов РФ, много и продуктивно работающая с творчески одаренными инвалидами. — Ведь, скажем, у слепых и глухих, несмотря на их подчас более высокое умственное развитие, другие методы восприятия информации, что делает их обучение среди обычных детей неэффективным.

А вот астма, диабет, тяжелые кожные заболевания, морфологические дефекты, сердечные пороки, врожденные и приобретенные патологии почек, печени, щитовидной железы — не преграда для обучения в обычной школе, но для таких детей надо делать скидки на быструю утомляемость и физические ограничения. При этом ребенок с вынужденными ограничениями в движении часто умственно развивается быстрее, учится прилежнее (особенно дети с бронхиальной аст­мой и синюшными пороками сердца), зажигая своим примером здоровых сверстников.

И дети-колясочники или дети на костылях (недоразвитие нижних конечностей, гидроцефалия, миодистрофия, спинальные повреждения, ДЦП) вполне могут учиться со здоровыми детьми. Не тратя время на беготню и дворовые игры, такие дети тоже часто обгоняют по умственному развитию своих бегучих-прыгучих сверстников и могут «подтягивать» их на свой интеллектуальный уровень…

— Насколько, на ваш взгляд, будут отталкивать или даже шокировать здоровых детей физические недостатки их сверстников-инвалидов?

— Обычно к ребенку с «не такой внешностью» дети быстро привыкают и вскоре почти не замечают нехватку пальцев на руке, «винное пятно» на лице или рябоватость, — говорит Ольга Зайкина. — Хотя, к примеру, мокнущие дерматиты могут вызывать брезгливость и неприязнь: дети могут вообразить, что это «заразно» и избегать такого ребенка.

Дети, страдающие ДЦП с нарушениями речи, мимики и гиперкинезом верхних и нижних конечностей, иногда производят впечатление идиотов: лицо имеет странное и отталкивающее выражение, взгляд бессмыслен, руки-ноги дергаются, изо рта вырываются какие-то малопонятные звуки, да еще слюна течет. Но умственно такой ребенок может быть вполне нормален, способен к учебе и даже талантлив. Печально, что некоторым из таких отказных детей уже в раннем детстве навесили ярлык «олигофрения в стадии дебильности», лишив полноценного образования.

Лично у меня сомнений по поводу целесообразности совместного обучения со здоровыми детьми сверстников с физическими недостатками, но сохранным интеллектом возникало как раз меньше всего. По российской статистике, кстати, таковых не так уж и много: лишь у 16% от общего числа детей-инвалидов наблюдаются нарушения слуха, зрения, речи, опорно-двигательного аппарата и т.п., не сопровождающиеся «ментальными ограничениями». А вот задержкой психического развития страдают 64% детей-инвалидов плюс еще у 20% медики отмечают серьезные умственные отклонения.

Не знаю, как в Украине, но едва ли, конечно, у нас, в России, уже завтра потребуется «распределить» по обычным классам все 1,3 миллиона детей, нуждающихся в специальных условиях обучения, в том числе 70 тысяч учеников из почти двух тысяч наших специальных (коррекционных) школ, да еще 40 тысяч надомников, да 140 тысяч учеников коррекционных классов, не говоря уже о детях, изолированных в социальных психоневрологических интернатах, и об отказных ВИЧ-инфицированных детях-сиротах из инфекционных больниц, и об упомянутых в декларации ЮНЕСКО беспризорниках, детях иммигрантов и т.д. и т.п. Но понятно, что даже один такой ребенок на школу, почувствовавший себя обузой — уже слишком много…

Помните, за счет чего, в частности, добился в свое время столь впечатляющих успехов в обучении донецкий педагог Виктор Шаталов, автор книги «Куда и как исчезли тройки»? За счет формирования одноуровневых по своим способностям классов А, Б и В в каждой параллели, то есть дезинтеграции. Благодаря этому он сумел дифференцировать методику и, соответственно, проходить учебную программу быстрее и эффективнее.

Но разве в интегрированных классах не произойдут с очевидностью обратные процессы? Так не обрушит ли это новое здание нашей школы — украинской, российской — и без того во многом перестраиваемое методом проб и ошибок?