Кризис веры в других

Ни одна политическая партия Украины не удовлетворяет до конца наших сограждан. Тут, в каком смысле ни истолковывай, все будет правда.

Призывы политиков поучаствовать в партийном творчестве вызывают все меньше ответных реакций и множат ряды злорадных «протывсихов». Люди изучают и копируют успешное поведение, но последние двадцать лет окрест не наблюдалось граждан, излучающих удовлетворенность и безмятежность вследствие такой активности, кроме самих новоизбранных депутатов. Социология подтверждает, что на повестке дня обратное: мятежность и неудовлетворенность. Но даже из этих сумрачных состояний разноцветные политические ловкачи пытаются слепить некие идеологии в ожидании выборов 2012 года. Все предельно духовные и нравственные. Но сколько бы ни говорилось о приоритетах высокого, поведение-то наше в целом определяют естественные биологические и социальные потребности. И они не так замысловаты, как принято считать, благодаря идеологам.

Жаждущий ищет источник воды или другой жидкости; звук приближающегося автомобиля вынуждает посторониться; потребность в сексе резко снижает эстетические критерии противоположного пола. Эти принципы суммировал академик П.Анохин примерно полвека назад в теории функциональных систем. Желаний бывает много, но в действие будет преобразовываться лишь одно в один отрезок времени. Иными словами, если вы одновременно хотите позавтракать и проголосовать за любимого кандидата, то завтрак как доминирующая потребность победит. А если духовность и прогрессистские взгляды преодолеют зов желудка, то реакция потом возьмет свое с помощью вероятного гастрита.

На фоне этих низменных реакций даже как-то неловко говорить об отсутствии идеологий у украинских партий. Справки из Минюста и «говорящие головы» политиков в телевизоре (и в суде) здесь не помогут. Последо­ватели партий - суть верующие в их вождей. Вряд ли кто-то сможет навскидку повторить, не запутавшись в истории политических мутаций, идеологические принципы своих кумиров.

Назвать короля голым в ХХI веке уже совершенно не зазорно, а местами даже технологично. Идеологий нет. Есть унылые клише начала ХХ века, разбавленные непереводимыми англоязычными терминами, напоминающие результаты первых опытов по пересаживанию органов и переливанию крови, когда еще ничего не знали об иммунитете, группах крови и резус-факторе. Мы видим свежие политтехнологические стежки по некогда живой плоти идей, слышим бодрые рапорты орговиков-новаторов и одновременно обоняем гнилостный запах начинающегося разложения.

Остальной мир не исключение. О конце эпохи идеологий написана не одна диссертация. Политическая идеология - это заменитель религии, то есть некритичного восприятия действительности с обязательством вести себя строго определенным образом. Социальная потребность в религии, благодаря внешним маркетам-амулетам, позволяла различать людей. И таким образом предполагать, как с ними лучше торговать, как их лучше убивать и вообще - съедобны ли они.

Попытка окончательно вытеснить религию идеологией привела к оглушительному краху еще во времена Великой французской революции и откату в совершенную дикость и безнравственность. Поэтому, хотя идеологии крестовых походов и испанской реконкисты преследовали вполне политические и очень светские цели, упаковано это было (как и у нас в 90-х) в весьма духовную оболочку. Что-то, видать, в этой религии было и остается неподвластным рациональному мышлению. Термин «идеология» ввел французский философ и экономист Дестют де Траси в начале XIX века для обозначения учения, которое позволит установить твердые основы для политики и этики. Светское общество отделило религию от себя, то есть с переменным успехом пыталось ее уничтожить, запугать и купить, что продолжается и по сей день. Так ведет себя завистливый подросток из проблемной семьи по отношению к состоятельному ровеснику.

Идеология списывала у религии целые абзацы и упражнялась в каллиграфии человеколюбия, но в результате проиграли обе. Есть веские материальные свидетельства присутствия религии и политики вокруг. Но нет веры и идеологии.

Потребность в идеологии можно сравнить с чувством голода как субъективным ощущением дискомфорта. Восполнить его может только нечто съедобное, а лучше - вкусное. Организм сообщает мозгу, что нуждается в определенном сочетании входящих сигналов. Это сообщение запускает мотивационные центры мозга, которые генерируют соответствующее возбуждение. И вы идете за пищей. Духовной, если говорить об идеологии. Но обоняние говорит вам, что, вопреки яркой упаковке, вас хотят накормить отбросами, а разум - что при этом собираются еще и взять сверхплату.

Вы начинаете вспоминать все случаи, связанные с потреблением идеологии вами лично, вашими близкими и знакомыми. Пе­ред внутренним взором проходят разные чудища - КПСС, Дем­платформа, УХС, Рух, УРП… Да­лее вслух уже неприлично… И тут в вашем сознании происходит то, что является кошмаром для политиков. Мотивация превращается в действие только на определенных условиях, определяющихся стратегией видового выживания. То есть, когда от вас требуют непосредственного политического действия, ваш организм, будучи неизмеримо умнее, начинает выдумывать все что угодно, лишь бы вы сами не оказались чьей-то электоральной пищей.

Мы можем изо всех сил, политического возбуждения ради, вспоминать украинскую историю. Но символами идеологий будут, опять же, лишь личности, носители определенных социальных практик - Л.Троцкий, В.Жа­ботинский, Н. Махно, С.Бандера, а не концепции. Интеллектуалы же, вроде В.Липинского и Д.Дон­цова, вопреки (а может и благодаря) их беспощадным оценкам были отвергнуты современниками, тоже искавшими именно духовной пищи, а не рецептов ее приготовления.

Либерализм, коммунизм и фашизм, три последних кита, на которых покоился концепт идеологии, издыхали в обратном порядке, и сейчас мы в Украине присутствуем при разложении либерализма. Все попытки политкорректно переназвать и перелицевать эти идеологии, приспособив их к новой украинской реальности, выглядят либо невежест­венно, либо глупо. Либе­рализм просто оказался самым живучим, потому что наименее активен, но выжил не из-за ка­кого-то особого человеколюбия, а по причине взаимоуничтожения конкурентов. Еще более живучим оказался миф не в смысле выдумки, а в значении архетипа. Ведь Украина состоялась как иллюстрация ми­фа, вопреки всякому «здравому» политэкономическому смыслу. Конечно, не явив миру себя обновленную, но все же и не вымерев окончательно от войн, голодоморов, диктатур и демократий.

Может ли страна существовать без мифов, особенно исторических? Истинно украинский ответ - категорическое «нет», ведь так обрушатся все духовные стропила, порвутся тонкие астральные нити и дальше, по Екклезиасту, «отяжелеет кузнечик, и рассыплется каперс», пропало все, от крещения Руси до референдума 1991 года.

Если события становятся просто событиями, а не символами веры, крах института идеологии неизбежен. Следовательно, нужно лелеять старые мифы, хоть бы и в тепличных условиях, иначе государство не состоится?

Но опыт двух совершенно разных стран, Финляндии и Тур­ции, говорит об обратном. Фин­ны, получив независимость в начале ХХ века, будучи людьми весьма прагматичными, фактически официально объявили о том, что строят страну с нулевой отметки. Хотя шведская часть их истории могла послужить в качестве красивого идеологического мифа. Не захотели. И великолепно без этого обошлись.

Турция, обладая богатейшей историей, неразрывным сплетени­ем культур, вер и идеологий, скло­­нилась перед требованием военного героя Кемаля Ататюрка немедленно стать светским современным государством. Один запрет на красные фески и ритуальные танцы чего стоит! Предс­тав­ляете себе реформатора, который приказал бы запретить в Украине вышиванки и гопак? То-то же.

Команда, находящаяся сейчас у власти в Украине, по счастливому совпадению обстоятельств, не обладает никакой внятной идео­логией, и Западу проще с ней общаться, говоря исключительно о деньгах. Пред­шест­венники - те были вообще непереводимы, а несколько вменяемых политиков второго эшелона лишь оттеняли многозначительную спесивость первых лиц. Сложилась ситуация невозможности как идеологического реванша, так и предложения чего-то нового.

У нас была предпринята достаточно дерзкая попытка: представить трагедию Голодомора в качестве новой протоидеологии (по аналогии с темой Холокоста). Но на освещение и информационную подпитку темы Холокоста работало огромное количество высокообразованных людей, делая это солидарно и сообща исправляя допущенные впопыхах ошибки. Что, тем не менее, так и не сняло десятки безответных вопросов, в итоге превратив Холо­кост из неоднозначного исторического факта в символ веры.

Но не меньшее количество вопросов задавалось и по Голодомору. Не важно, с каким умыслом. И если бы наши политики по-умному поддержали диалог историков, русская версия о всеобщности голода легко развернулась бы в правдивую ил­люст­рацию людоедского большевистского режима, чьим правопреемником назначила себя Рос­сия. И дальше разговор о сущест­вующих идеологиях был бы весьма интересен и в итоге полезен для Украины.

Но Украина, делая какой-то совершенно «сионистский» упор на исключительность происходящих в ней процессов, замечательно дополняет российскую имперскую картинку. А в российской идеологии нет места, например, собственно русской проблеме в РФ, но есть вечные «гетманы-предатели» по соседству. Очень удобно, и не дорого.

Россия не остается в долгу и оказывает нашим идеологам поистине братскую помощь, изо дня в день грозя присоединением, поглощением и слиянием в разных видах энергетического, промышленного и политического экстаза. Благодаря этому украинская идеология уже многие десятилетия уютно развивается в системе координат «а они нас…» - «а мы их…»

«Они», «чужие», «другие» - краеугольный камень украинского национального мышления. Это место последовательно заполняли татары, евреи, поляки, немцы, русские. Не люди, а их действия. Реальные или выдуманные действия - для идеологии это неважно.

Налицо нарастающий уход большинства от участия в политической жизни страны - в реальную эмиграцию, во «внутреннюю», в другие групповые интересы. Это означает, что все больше люди интересуются самими собой, а не «другими». Вторая составляющая - общее падение уровня образования и, как результат, - воинствующее невежество в области истории. В сумме получается необратимый кризис веры в «других» - подлинная трагедия для идеологов, паразитирующих на интерпретациях событий прошлого. Примеча­тельно, что по-гречески слово «кризис» означает «суд», и, здраво рассуждая, можно лишь принять его итоги, но не бороться и не преодолевать.

Украинские итоги кризиса веры в «других» и перспективы двояки. С одной стороны, усилится рост позитивистского мышления, особенно в молодежной среде, если появится хотя бы намек на то, что «социальные лифты» заработают. С другой - усилится мракобесие всех цветов и оттенков, с осквернением памятников и мемориалов, кликуши забьются в истериках вокруг языкового вопроса. Поскольку второе явление финансируемо, а первое - естественно, остается ждать либо появления критического количества свободно мыслящих, либо перекрытия спонсорских финансовых краников. А после этого уцелевшие (в политическом смыс­ле слова) смогут поговорить об идеологии.