КОСТЮМЫ ОТ ЛЮБИВОГО НОСИЛИ САМЫЕ-САМЫЕ… ОДЕЖДА, СШИТАЯ В «КОММУНАРЕ», БЫЛА В СОВЕТСКИЕ ВРЕМЕНА ПРИЗНАКОМ ПРИНАДЛЕЖНОСТИ К «ВЫСШЕМУ ОБЩЕСТВУ»

Этот седой худощавый человек с негромким голосом и скупыми жестами знает о руководителях республики, стоявших у кормила власти в течение сорока лет, больше многих историков. Он шил всем первым секретарям ЦК КП Украины, начиная с Мельникова и кончая Ивашко. Клиентами Валерия Дмитриевича были высшие партийные «иерархи», министры, председатели комитетов и другие представители славной советской номенклатуры. Самым большим начальникам он шил по долгу службы. Для руководителей менее высокого ранга, а также многих писателей, художников и артистов попасть к нему было делом престижа. Но это явилось, так сказать, уже следствием его популярности у «сливок» советского общества. Главная причина успеха Валерия Любивого была очень простой. В своем деле он лучший из лучших. Мастеров, равных ему, в Украине можно перечесть по пальцам одной руки.

Валерий Дмитриевич родился и вырос в Киргизии. Шить начал с 15 лет. Вскоре после войны переехал с матерью в Киев. В 1951 году пришел в государственные мастерские «Коммунар» и «задержался» на целых полвека. Вскоре ему присвоили квалификацию мастера 1-й категории. Закройщик с гордостью показывает удостоверение №175, выданное 47 лет назад. Оно свидетельствовало, что уже тогда он входил в две сотни лучших портных СССР.

В советские времена всех старались выстроить по ранжиру, даже клиентов спецмастерских. В «Коммунаре» было три подразделения. «Нулевое» обслуживало исключительно членов политбюро и, естественно, их домочадцев, первое — заведующих отделами ЦК, министров, секретарей обкомов и председателей облисполкомов, ну а второе — всех остальных начальников, так сказать, 3-го ранга, не вошедших в высшую номенклатурную обойму. Окончив в 1957 году курсы закройщиков, Валерий Дмитриевич стал напрямую общаться с людьми, по мановению руки которых простого смертного могли и возвысить, и уничтожить — с первыми лицами республики.

Сейчас нередко можно услышать, что даже портных, парикмахеров и массажистов, обслуживающих партийных бонз, принимали на работу «по анкете». Мне кажется, если подобная установка и существовала, то из общего правила все же делались исключения. Иначе бы представители советского истеблишмента носили мешковатые пиджаки с рукавами разной длины. Но многие из них были одеты с иголочки. Учитывая, что их обслуживали мастера, подобные Любивому, это понять нетрудно. Скорее всего, в «Коммунар» его и впрямь приняли не по анкете, а «по рукам». Хотя отец Валерия Дмитриевича в Киргизии был человеком известным. Он воевал с басмачами и погиб за становление советской власти.

Но, конечно, когда молодого закройщика-модельера мужской верхней одежды переводили в «нулевое» ателье, тут уж его проверили, что называется, по всем статьям. Тем не менее, следует признать, что делалось это довольно тактично. Во всяком случае в КГБ его не вызывали и заполнять особые «вопросники» не предлагали. К чести сотрудников спецслужб, с которыми сталкивались закройщики и мастера «Коммунара», чекисты не пытались выдать себя за санитарных или пожарных инспекторов. Они не скрывали, что работают в «органах».

Вскоре после того, как Валерия Дмитриевича определили в «нулевое» подразделение спецмастерской, директор привел его в кабинет первого секретаря ЦК. С этого дня он начал обслуживать Подгорного. Мой собеседник рассказывает о том, что шил костюмы всем первым секретарям ЦК с нескрываемой гордостью. Не потому, что он общался со всемогущими властителями республики. Нет, это было отнюдь не тщеславием. Здесь мне видится нечто другое — профессиональное достоинство высококлассного специалиста. Коль ему доверили обшивать первых лиц, значит, он в своей профессии был тоже первым, лучшим из лучших.

После Николая Подгорного клиентом Любивого стал Петр Шелест. Но человеческого контакта с высоким партийным руководителем у закройщика никогда не было. Услышать из его уст похвалу мастеру так и не пришлось. Шелест, по его словам, был человеком неулыбчивым. О таких говорят: всегда надутый, важный, как гусь. Вымолвить слово «спасибо» для него являлось тяжкой обязанностью.

Полной противоположностью Шелесту, по мнению Валерия Дмитриевича, был Владимир Щербицкий. Обходительный, приветливый, интеллигентный, умевший внимательно слушать и прекрасно рассказывать, он внушал многим людям, с которыми ему приходилось общаться, уважение и симпатию.

«Однажды в «Кремлевке» В.В. сшили зимнее пальто, — рассказал закройщик, — но вещь получилась какой-то зауженной, и Щербицкому не понравилась. Он решил пальто перешить. Но я возразил, что, по моему мнению, оно переделке не подлежит. Ну, думаю, сейчас Владимир Васильевич мне выдаст. Однако он только улыбнулся и развел руками, мол, вам виднее — на нет и суда нет. Столь же приветливой с закройщиками «Коммунара» была жена Щербицкого Рада Гавриловна. Перед праздниками она всегда заходила ко мне в ателье и вручала пакет — бутылку коньяка, коробку конфет, еще что-нибудь вкусное. И непременно открытку с поздравлением».

Много хорошего вспоминает Валерий Дмитриевич о таких руководителях, как Юрий Ельченко, Александр Ляшко, о маршале авиации Александре Покрышкине. Легендарный ас продолжал шить у него костюмы даже после переезда в Москву. Для этого он старался использовать каждый свой визит в Киев. В конце концов у мастера установились с его знаменитым клиентом столь теплые неформальные отношения, что их правильнее было бы назвать дружескими. Ежегодно приезжая в столицу на всесоюзное методическое совещание, Любивый непременно звонил Покрышкиным. И жена маршала авиации Марья Кузьминична неизменно говорила: «Ждем вас вечером к чаю». «Я привозил с собой «Киевский» торт, а для них в Москве пекли фирменный торт «Полет». Но Покрышкину наш, украинский, нравился больше, — вспоминает мастер. — Чай чаем, но часто Александр Иванович ставил на стол и бутылку коньяка. Жаль только, что я не записывал наших бесед. Вы даже не представляете, сколько интересного рассказывал Покрышкин о том, как воевал, о своих боевых товарищах. Он был просто редким, великолепным рассказчиком».

— Как, — интересуюсь у Любивого, — знатные клиенты вашего привилегированного ателье расплачивались за сшитые вещи? Деньги в кассу «Коммунара» они вносили?

— А то как же? — искренне удивился моему вопросу Валерий Дмитриевич. — Правда, аванса с них не требовали. Заказчики рассчитывались полностью, когда получали готовую вещь. Цены у нас были государственными. А вот «чаевых» закройщикам клиенты «Коммунара», как правило, не давали — вели себя как истинные коммунары. Впрочем, нам платили здесь больше, чем в других городских ателье, в том числе высшего разряда. Наша мастерская была на госдотации. Ну и, наверно, можно не говорить, что заказчикам тут предлагали самые дефицитные, в основном заграничные материалы, которых многие посетители обычных городских ателье не только никогда не видели, но и, пожалуй, даже не представляли, что они существуют.

Люди, с которыми сталкивался в течение многих лет Валерий Дмитриевич Любивый, — разного рода начальники и те, кто относился к так называемой обслуге, — немало знали о закулисной стороне жизни сливок общества. Сильные мира сего были очень разными. А поэтому с ними происходило много и трагического, и смешного: на любой вкус, от драмы до фарса. Невыдуманные истории, которых за 50 лет наслушался мой собеседник, могли бы стать «хитами» у лучших наших сатириков, ведь это своеобразная летопись нравов советской эпохи. Чего хотя бы стоит анекдотический эпизод, о котором в свое время ему рассказал председатель Винницкого облисполкома Леонид Бугаенко.

Однажды Лазарь Каганович (еще в то время, когда он работал в Киеве) принимал партийную делегацию Грузии. Разговор коснулся украинской пшеницы. И тут кто-то из южан возьми и скажи, что у них, мол, пшеница не только ничем не уступает украинской, но и во многом ее превосходит. На следующий день Каганович вызвал наших лучших специалистов, но, как выяснилось, те ничего о грузинском феномене не знали. «Тогда езжайте и познакомьтесь с их передовым опытом на месте», — решил Лазарь Моисеевич.

Поскольку грузины — народ чрезвычайно гостеприимный, украинских гостей прямо из аэропорта доставили в ресторан, где уже был накрыт стол. Потом повезли к морю. Здесь украинцев ждал шикарный обед. Потом то же повторилось в горах. Всюду посланцев нашей республики принимали с исключительным радушием. В конце недели они начали интересоваться, когда же им покажут знаменитую грузинскую пшеницу. «Какую еще пшеницу? — искренне удивился сопровождающий гостей представитель местного ЦК. — Пшеница — у вас, на Украине, а у нас в Грузии — виноград…»

Валерию Дмитриевичу по складу характера приятнее говорить о хорошем, нежели о плохом. «Но ведь не все ваши контакты с секретарями ЦК были праздником души. Наверно, — говорю ему, — не раз после встреч с этими людьми приходилось принимать валидол?» «Бывало и такое», — грустно согласился старый мастер. Одним из самых строгих партийных начальников он считал Алексея Титаренко, для которого слова «нет» просто не существовало. В Запорожье ему сшили пальто, но он решил его переделать. Кроме этой вещи, я должен был принести на примерку костюм, который и вручил ему в комнате отдыха. Уже начав надевать брюки, Алексей Антонович вдруг вспомнил, что это не все. «А где, — спрашивает, — пальто?» Я объясняю, что перешить его не успел. Тут секретарь срывает брюки и со злостью швыряет их в мою сторону…

— Однажды прихожу к нему на примерку, — продолжает Любивый, — и, о чудо, Титаренко в хорошем настроении: чем-то чрезвычайно доволен и благосклонно мне улыбается. «Ты, Валерий Дмитриевич, критику любишь?» — вдруг спрашивает он. «Если честно, то нет, — отвечаю. — Кому же она нравится!» Тут на столе замечаю газету с написанной им статьей. «Ага, — думаю, — вот откуда у вас хорошее настроение». В этот момент раздается телефонный звонок. Титаренко берет трубку, и его лицо начинает мрачнеть. Мне показалось, что разговор шел об этой самой статье, и он услышал не то, что ему хотелось. Через некоторое время Алексей Антонович нажимает кнопку селектора и, ничуть не стесняясь меня, начинает на все лады распекать своего помощника. «А вы, уважаемый товарищ, критику тоже отнюдь не жалуете», — подумалось мне.

Но еще менее приятным в общении оказался второй секретарь ЦК Иван Соколов. Как-то известный в республике ученый по уважительной причине опоздал на 15 минут к нему на прием, и Соколов покрыл его матом. Об этом случае говорили тогда во многих киевских приемных. Оскорбленный академик пожаловался Брежневу. «Соколов был человеком резким, требовательным, с колючим, недоверчивым взглядом, — вспоминает о нем Любивый. — С людьми, стоящими ниже его на общественной лестнице, часто обращался пренебрежительно, как с обслугой».

Однажды в последний день работы — накануне отпуска — Валерий Дмитриевич должен был привезти на Владимирскую костюм, сшитый им для председателя КГБ Виталия Федорчука. Нужно сказать, заказчик был человеком довольно грузным, со «сложной» фигурой. Брюки требовалось чуть-чуть переделать, но он стал настаивать, чтобы сшили новые. А у Любивого путевка в Болгарию. Отложить отъезд невозможно. Что тут делать? «Брюки все-таки переделаю, шить новые не стану, — решил закройщик. — Иначе просто не успею». На следующий день во время примерки Федорчук хитро на него смотрит и говорит: «Валерий Дмитриевич, а ты мне покажи старые брюки». «Так я попался, — улыбается закройщик. — И понял, что провести председателя КГБ невозможно. Недаром же говорят, что чекисты всех видят насквозь».

— И что, — спрашиваю, — у вас были неприятности?

— Не сочтите бахвальством, но я в принципе начальников не боялся, — ответил мастер. — Однажды, когда Титаренко решил со мной строго поговорить, я ему сказал: «А знаете, Алексей Антонович, еще ни один закройщик не умер с голоду...».

…Сегодня «Коммунар» стал вполне рядовым городским ателье мод. И это тоже одна из примет нового времени. Но, превратившись по статусу в обычное предприятие обслуживания, бывшее элитарное ателье остается необычным по уровню мастерства людей, которые в нем пока еще работают. Это профессионалы самого высокого класса. Я говорю — пока, потому что дел у них сегодня немного. В последние годы «Коммунар» перебивается с хлеба на квас. «Сейчас мы не живем, а скорее существуем, — с горечью говорит Валерий Дмитриевич. — Складывается впечатление, что от нас хотят тихо, без лишних хлопот избавиться. Может, махнуть на все рукой и уйти на «заслуженный отдых»? Как-никак мне пошел 74-й год».

Но, несмотря на возраст, он еще полон энергии. Великолепный мастер, специалист, каких у нас теперь почти не осталось, и может, и хочет работать, но… Разве Любивый призван обслуживать только власть имущих? Понятие «сливки общества» можно рассматривать в самом широком значении.

— Мне многие говорят: если бы вы жили за рубежом, давно бы стали миллионером, — делился со мной старый мастер. — А зачем те миллионы? Мне нужны моя страна, близкие люди и моя работа.