Евразийское наследие Украины-Руси и творчество Омеляна Прицака

Построение национальной идентичности, адекватное позиционирование в системе цивилизационных координат сегодня невозможно без постижения всего разнообразия своих культурных истоков. Эта, казалось бы, очевидная но, к сожалению, которой так часто пренебрегают, аксиома в который раз получила подтверждение в ходе проведенной 28—30 мая на базе Национального университета «Киево-Могилянская академия» международной научной конференции «Наследие Омеляна Прицака и современные гуманитарные науки».

Именно изучение научного наследия Омеляна Прицака (1919—2006) — выдающегося украинского историка, одного из фундаторов отечественного востоковедения — позволило ее участ­никам (а это свыше ста исследователей из Украины, России, США, Турции, Канады, Грузии и других стран) сфокусировать свое внимание на всегда актуальном и получившем большой резонанс ныне вопросе, как общеевразийская историческая традиция. Поэтому вполне закономерно, что центральным событием конференции стали презентация книги Омеляна Прицака «Ко­ли і ким було написано «Слово о полку Ігоревім» (Киев, «Обереги», 2008) и круглый стол «Киевская Русь и Евразийская Степь». Собственно, своеобразным камертоном этих мероприятий стало иск­реннее стремление известных ученых не допустить профанации и забвения специфики Восточной Европы (в частности и украинских земель) как перекрестка различных культур, а также вклада кочевых цивилизаций в формирование нашей идентичности.

Действительно, прецеденты замалчивания или искажения влияния Большой Степи на украинскую этническую идентичность — едва ли не наибольший недостаток отечественной науки. Уже хотя бы потому, что украинцы с полным на то правом могут считать своими предшественниками не только древних землепашцев, но и некоторые номадические сообщества континента, начиная с непосредственных соседей поздних трипольцев — творцов так называемой ямной культуры медной эпохи. В отличие от тех же трипольцев с их «материнскими» культами, скотоводы поклонялись воинственно-патриархальным символам костра, ветра и меча. Эти два типа мировоззрения и общественной организации определенно противопоставлялись на наших землях еще в ІІІ—ІІ тысячелетиях до Рождества Христова.

Кстати, в итоге влияние кочевников распространилось на большую часть посттрипольского пространства, где частично и ассимилировалось автохтонное население. Следовательно, наши этнические контакты со Степью — в форме то ли противостояния, то ли плодотворного диалога — уходят корнями в седую древность. Ну а о наличии «степных» элементов (от праиндоарийских до татарских) в антропологическом составе современного украинского этноса имеются вполне достоверные научные сведения. Такая двойственность генетической и культурной наследственности сделала украинцев в чем-то действительно уникальным народом. Не случайно в свое время казачество старалось обосновать свое право на власть, ведя собст­венную родословную от «благородных» кочевников прошлого — сарматов или хазаров.

Вероятно, где-то на тер­ритории Украины впервые был приручен конь — и это событие теперь смело можно рассматривать как важнейшую историческую предпосылку формирования евразийского геополитического пространства. Сказанного должно быть достаточно, чтобы понять, что игнорирование богатейшего восточного культурного слоя автоматически обрекает нас на самомаргинализацию, на заранее периферийное положение в рамках межцивилизационных взаимодейст­вий. На­обо­рот, только в общеконтинентальной перспективе, через осознание своей ведущей (а не только транзитной) роли в Старом Свете, мы имеем шанс преодолеть как ошибочные внешние стереотипы относительно Украины, так и провинциальную ограниченность отечественного украиноведения. Сам Омелян Прицак акцентировал внимание на соответствующей идее в своем программном выступлении «Що таке історія України?» на І Конгрессе украинистов в 1990 году.

Возвращаясь к представленной на конференции книге, следу­ет отметить, что, доказывая с помощью структурального метода аутентичность текста «Слова...», О.Прицаку удалось в значительной степени опровергнуть аргументы исследователей-скептиков, усматривавших здесь признаки более поздней фальсификации. Более того, в своей книге он доказывает, что автор этого выдающегося литературного памятника был родом именно из Юго-Западной Руси, вероятно, даже из Руси Червоной — нынешней Гали­чины. Это, между прочим, лишний раз свидетельствует, что наши западные земли постоянно находились в контексте общерусской жизни и, в частности, этнокультурных контактов со Степью. К тому же особое значение этот факт приобретает сегодня, когда отдельные политики и «ученые» пытаются доказать искусственный характер нынешней государственной территории Ук­раины, противопоставляя в природно-географическом отношении прежде всего горно-лесистый Запад и степную «Новороссию».

Хотелось бы коснуться еще одного крайне важного аспекта творческого наследия О.Прицака, которое, как мне кажется, сегодня является даже более значимым, чем его востоковедческие изыскания. Дело в том, что «Слово о полку Игореве» — один из объектов научных поисков нашего выдающегося соотечественника — является хрестоматийным образцом славянского мировосприятия как органического продолжения общей древнеарийской и — шире — евразийской мировоззренческой традиции. Именно благодаря этому каждый внимательный читатель не может не отметить внутренней силы, целостности и жизнеутверждающего характера сказания об абсолютно провальной, на первый взгляд, авантюре новгород-сиверского удельного князя. В исследуемом Омеляном Прицаком произведении едва ли не самыми выразительными среди других литературных памятников Древней Руси звучат мотивы высшего осмысления трагического опыта, очищения и духовного преобразования через поражение, а не через победу. Известный популяризатор индоевропейского наследия Хаустон Стюарт Чемберлен в книге «Основы ХІХ века» справедливо отмечал: «Только через трагическое получает история свое чисто человеческое содержание, но сущность этого «чисто человеческого содержания» заключается не в несчастье как таковом (и тем более не в мазохистском смаковании своего несчастья, не в позе «вечно обиженных»), а в самоочищении и самоуглублении, которые может осуществить — через несчастье — человеческий дух, говорим мы о современниках события или об их потомках». Даль­ше, анализируя известные ему образцы поэтического творчества славян (в частности сербов, поскольку с текстом «Слова...» Чемберлен, очевидно, знаком не был), он писал: «Разнообразие поэтических мотивов, связанных с гибелью, смертью, разлукой влюбленных... составляет первичное наследие славянской души — подобно тому, как беда Нибелунгов, «венец всех страданий», а не «успех Нибелунгов», составляет немецкое наследие; подобно тому, как кельтские и франкские поэты оставили без внимания сотни прославленных победителей, чтобы посвятить себя какому-то побежденному Роланду».

Аналогии с героем западного эпоса Роландом, как и отмеченные многими участниками конференции многочисленные параллели древнерусских текстов с северным (скандинавским) эпосом, убедительно подтверждают единство традиции, в рамках которой наши общие предки ставили трагический опыт выше победного. Причем, по мнению участницы круглого стола «Киевская Русь и Евразийская степь», российского историка Оксаны Мельниковой, русской литературе присуща постепенная эволюция от сугубо мифоэпического творчества к преобразованию в исторический источник, чего нет в норманнских сагах. Впрочем, как справедливо подчеркнул член-корреспондент НАНУ Николай Котляр, исследователям не следует сосредоточивать свое внимание преимущественно на вопросах фактологической достоверности древних литературных текстов. Ведь они несут прежде всего мировоззренческую нагрузку, будучи (как в случае «Слова...») своего рода идеологическим ответом на степной «вызов» как системный фактор общественного развития той эпохи.

Идеологический аспект до сих пор является одним из ключевых при прочтении и осмыслении нами духовных заветов прошлого. Так, установление аутентичности «Слова о полку Игореве» легитимизирует сферу трагического (и соответствующий опыт) в нашей исторической памяти. Отбросив скептические замечания к «Слову...», мы сможем уберечь от политических нападок героику последующих трагических страниц украинской истории — таких, как, например, Берестечко и Круты. Засвидетельствованная в древнем эпосе значимость опыта досадных неудач, одновременно являющихся моментами наивысшего духовного подъема народа, делает бессмысленными призывы профанов или откровенных провокаторов о необходимости заменить «историю поражений» на «историю побед». Именно в этом, наверное, может заключаться общественно-политическая актуальность исследования нашего древнего наследия на современном этапе.