Быть свободным — нелегкая работа

Игорь Померанцев - многолетний сотрудник радио «Свобода», редактор и ведущий радиожурнала «Поверх барьеров» и передачи «Красное сухое», поэт, прозаик, эссеист, автор радиопьес. Сын советского военного журналиста, Игорь Померанцев родился в Саратове, вырос в Черновцах, окончил школу, потом факультет романо-германской филологии Черновицкого университета. В 1978-м эмигрировал. Сначала работал на Би-би-си, затем перешел на радио «Свобода»

В последние годы в России и Украине были опуб­ликованы сборники его стихов и прозы.

Мне лично Игорь Померанцев интересен и дорог не только своей наполненной воздухом, звуками и ароматами прозой, не только свободно парящими стихами, не только завораживающим тембром голоса и абсолютно не журналистским, а скорее свободным поэтическим подходом к материалу своих проектов и неиссякаемым интересом к людям, но и особой миссией, им самим на себя возложенной, - миссией хранителя голосов ушедших в мир иной красивых людей.

Об этом, о жизни, о мире поэзии, о любви, о сокровенном и важном - Игорь Померанцев.

- Вы родились в России, детство и юность прошли в Украине, а сейчас вы - эмигрант. Живете в Европе. Как это, заново жить в другом месте?

- Эмиграция - это психологическое состояние человека, покинувшего навсегда свою страну. Длится оно не долго. Я уже давно не думаю о себе как об эмиг­ранте. Возможно, мне повезло: я обосновался в Лондоне, вместе с сыном прожил английское детство, ходил теми же коридорами Би-би-си, по которым когда-то ходили Джордж Оруэлл, нобелевский лауреат Найпол. У слова «британский» нет группы крови, нет цвета кожи. Я - британец, как миллионы подданных Елизаветы II. А вот назвать себя «англичанином» мне бы и в голову не пришло. Поскольку я писатель, то территория моего обитания - это язык.

- А как повлияла эмиграция на ваше мироощущение, на ваш (писательский) язык и стиль?

- Конечно, английский впечатался в мое сознание. В английском нет местоимения «ты», а есть только you («вы»). Так что я даже к русским детям, не говоря уже о взрослых, обращаюсь на «вы», как это было принято в XIX ве­ке в русских дворянских семьях. Еще в английском языке огромную роль играют сослагательное наклонение и условные предложения. Эти грамматические конструкции оставляют за собеседником право богатого выбора. Что еще? Английс­кий - язык театра. Он звучит церемонней, чем американский, что часто раздражает американских собеседников. Да, вот что еще важно. Немецкий связан по рукам и ногам жестким порядком слов. Рус­ский - падежными и глагольными окончаниями. А английский бесконечно свободен, и ты должен сам строить предложение, полагаясь на свою интуицию. Не­лег­кая это работа - быть свободным.

- Долгие годы для нас вы, Игорь, были просто голосом. Сегодня вас уже знают на вашей родине в лицо. В России и Украине вышли ваши книги. Вас часто в прессе называют советским диссидентом…

- О том, что я диссидент, я услышал на допросе в КГБ в 1976 году. По-моему, думать о себе как об отщепенце - нонсенс. Как я дослужился до статуса «диссидента»? Просто читал сам­издат, писал по своим правилам. Ну, еще подписал дюжину писем в защиту политзаключенных, отправил несколько посылок в психушки. Это все.

- Да, диссиденты - выдающие­ся мужественные люди. Но что изменилось в дисси­дентстве после перестройки и развала Союза? Осталась инер­ция? Чувство избраннос­ти? Чем сейчас занимаются бывшие диссиденты?

- Выдающимися диссидентами были члены Хельсинкской группы, идеологи демократического и национального движения. Вот это были герои. Но героизм - особая миссия. У этой мис­сии - свое время и место. Чтобы быть героем, надо рисковать свободой, а иногда и жизнью. Среди героев были разные люди. Например, Вацлав Гавел был не просто диссидент и правозащитник. Он был сыном миллионеров, людей деятельных и прак­тичных. Он, как белые в России, отстаивал семейные ценности, семейную честь. Потому он и стал президентом. Хроничес­кие героические обстоятельства - удел несчастных стран. Не хочу верить, что это рок. К примеру, Польша столетиями была страной героев, но последние четверть века поляки успешно работают в коммерции, бизнесе.

- Когда вы оцениваете события в Украине и России, мнение гражданина какой страны вы высказываете?

- Я отношусь эмоционально к событиям в России и Украине. Мне больно. Мне обидно. Я не знаю, чем лечить такие хронические болезни, как имперская спесь, колониальное раболепие, презрение к человеческой жизни, безжалостность, уродство. Это тяжелые наследственные болезни.

- В последние несколько лет вы стали активно участвовать в литературной жизни Украи­ны. Вы читаете новинки?

- С годами я все чаще читаю книги, которые нужны мне для работы над новыми текстами. Это называется research (подготовительная исследовательская работа). Еще я читаю подаренные книги друзей и знакомых. Рядом с моим компьютером сейчас лежит новая книга эссеиста Сашка Бойченко. Она ждет своей очереди и дождется. Я должен честно сказать: я не сторонний наблюдатель. Я участвую в поэтическом фестивале Meridian Czernowitz. Вместе с литератором Дианой Клочко я основал и издаю литературный интернет-журнал Alarum. Еще я учредил премию для переводчиков на украинский, называется «Мета­фора». Так что пусть меня судят, освистывают, или хлопают мне, по крайней мере, пока я не сошел с дистанции.

- А как выглядит литературная жизнь там, где вы живете и работаете?

- Я работаю в Праге. Живу в Праге и в Лондоне. Писатель живет сосредоточенной жизнью, дружит с языком. Иногда у него случаются с языком любовные встречи. Я привык жить на отшибе литературы, в которой работаю.

В Лондоне живут русские писатели, но русской литературной жизни в Лондоне нет. Это хороший знак. Зарубежье - побочный негативный продукт диктатур. Грэм Грин, Мюриэл Спарк, Лоренс Даррелл были редкими гостями в Великобритании, но никто не считал их эмигрантами.

- Кто-то из критиков или литераторов делит писателей и поэтов на художников и рассказчиков. Кто вы?

- В основе текстов рассказчиков - сюжет, история. Поэты думают и чувствуют ассоциативно. Ассоциативность - это один из способов познания, понимания. Думаю, что моя близость не только к поэзии, но и к винной культуре напрямую связана с врожденным свойством видеть мир как бесконечную цепь метафор, движущихся во времени и пространстве. Я не слишком велеречив?

- Ну, вы же поэт. В каком-то интервью упоминали, что вам даже на радио позволяют оставаться поэтом. Какова ваша творческая кухня?

- Кухня - верное слово. Я люблю готовить. Я люблю работать с чистыми материалами: воздухом, почвой, влагой. Но без специй, корений, пряностей текст останется пресным. Юмор, ирония, гротеск - мои приправы.

- А как вы работаете с фразой? Как она появляется, рождается?

- Во всем, что я пишу или создаю на радио, я остаюсь поэтом. Тексты я вышагиваю, а уже после записываю. Так что черновики остаются у меня в голове.

- Кто из современных поэтов вам близок?

- Я охотно читаю современные стихи. Мне нравятся стихи, которые не чуждаются психологии, прозы, драматургии, даже журналистики. Мне не интересно читать «поэтичную поэзию». В поэзии побеждают радикалы, т.е. поэты, которые отважно работают с «непоэтическим» материалом. Не думаю, что в поэзии существует новаторство. Поэзии уже несколько тысяч лет, так что работают в ней либо традиционалисты, либо эпигоны. Я - с традиционалистами.

- А ваши стихи? А вы - традиционалист?

- Конечно. В поэзии я работаю с оглядкой на классические тексты. Много и охотно заимствую, но, в отличие от эпигонов, долги стараюсь возвращать. Если мне удастся хотя бы чуточку изменить смысл запятой в сложноподчиненном предложении, то я буду счастлив.

- К какому жанру вы сами относите свою прозу?

- Не знаю. Я все время нарушаю границы жанров. Я жанровый контрабандист. За это меня наказывают: у меня мало читателей, а критики, как правило, не знают, что обо мне сказать. Но так и должно быть: сначала писатель создает оригинальный текст, и уже этот текст подсказывает критику новый язык описания. Я люблю филологию, но мне в тягость устоявшийся язык. Я написал несколько эссе, в которых описываю стихи языком метеорологов, цирковых гимнастов, почвоведов.

- Кто ваши учителя? Под чьим влиянием вы начали писать?

- Дело не в именах, а в том, как в юности ты открываешь для себя художественный язык. Я помню, как понял, что такое монтаж в кино, когда посмотрел фильм «Чистое небо». Не бог весть какое кино, но в нем смерть Сталина показана как ледоход. Прием старый, еще пудовкинский. Но мне было важно в эту минуту открыть язык кино. Мон­таж в поэзии я увидел крупным планом, открыв впервые книгу Пастернака: «Февраль. Достать чернил и плакать».

- Известная дама однажды сказала, что не любит женскую поэзию, имея в виду, наверное, стихи, написанные женщинами. Можно ли разделить поэзию на мужскую и женскую?

- Не знаю. Мне в голову не приходит определение «женская поэзия», когда я читаю стихи Шимборской. А вот читая Севе­ря­нина или Бальмонта, я неодоб­рительно бормочу: «Дамские стишки…». Так что эти определения не более чем штампы.

- О работе на радио С… Почему героями очерков вашего проекта часто бывают какие-то странные персонажи? Чем они вам интересны?

- Я люблю персонажное радио. Сам же предпочитаю акустическую тень. Возможно, это мой ответ себе-поэту. Поэт работает со своим «эго». А радио дает возможность быть прозаиком: работать с персонажами. У меня в передаче звучали сотни голосов. У каждого человека есть в запасе хотя бы одна потрясающая история. Люди хотят высказаться, и я рад им помочь.

- Что для вас интереснее: ваше вчера, ваше сегодня или ваше завтра?

- Это условное деление. Я ни шагу не могу ступить без своего прошлого. Оно всегда при мне. Ну а будущее говорит со мной голосами трех моих внуков.

- Вы бы хотели что-нибудь изменить в своей жизни или в себе самом? Если бы вы не стали тем, кем стали, чем бы вы хотели заниматься?

- Я всегда скептично относился к литературной критике. И жизнь со мной расквиталась: так случилось, что я стал винным критиком. Неосуществленная мечта: быть виноделом.

- Есть ли у вас вещи, с которыми вы бы не смогли расстаться ни при каких условиях?

- Вещи? Я родился перекати-полем. Я сменил десятки квартир, улиц, городов, стран. Ничего у меня не осталось, кроме голосов близких и лиц любимых. Но разве этого мало?

- Вы верите в… чудеса?

- С этой верой я просыпаюсь каждое утро, и она, эта вера, меня не обманывает.

- А верите ли вы в бессмертие души? От кого зависит судьба человека? Судьба мира? Есть ли Бог? Как вы относитесь к религии?

- Это все метафоры, которые материализуются на наших глазах. Бессмертие души - это наши дети, а после - их дети. Так что бессмертие существует. Что до судьбы, то если она существует, мы не в силах ее изменить. Иначе это не судьба. Десятилетия упорной работы с языком открыли мне, по крайней мере, одного бога: бога языка. У грамматики и лексики - божественное происхождение.

- Роль музыки в вашей жизни. Ваши любимые исполнители? Владеете ли вы каким-нибудь музыкальным инструментом?

- Человеческий голос - мой любимый музыкальный инструмент. Он восхищает, страшит, поражает. Звучание других - это вариации на темы человеческого голоса. В музыке я люблю человеческую интонацию. По ней я сужу о музыкальном даре композитора и исполнителя. Сам не играю, хотя в детстве брал уроки фортепиано.

- Бывает ли у вас повторяющийся сон?

- Едва ли. Хотя время от времени я вижу сон про небоскреб, который рушится на глазах, но никак до конца не обрушится. Это всем небоскребам небоскреб.

- Как вы отдыхаете?

- Для человека пишущего понятие «отдых» не существует. Бремя надо нести, и я это делаю в охотку.

- Вы веселый человек? Что вас в жизни смешит?

- Да, веселый. Быть не веселым - дурной тон. Пессимизм - это тавтология. Я ясно выражаюсь?

- Что такое счастье?

- У каждого свое. В конце восьмидесятых годов в Англии вышла книга воспоминаний пос­леднего британского палача, его звали Сид Дернли. Так вот, он очень гордился тем, что сократил процесс повешения приговоренного до семи секунд. Это действительно был рекорд: чем короче казнь, тем меньше мучается жертва. Вот такое счастье бы­ло у Сида Дернли. Я часто бываю счастлив. Меня радует «близость близких». Я люблю интенсивный диалог с любимыми винами. Этот диалог длится уже десятилетия. Ну и стихи. Не верьте поэту, когда он пишет: «Я помню чудное мгновенье: Передо мной явилась ты…».

Поэт имеет в виду не обольс­тительный женский образ, а чудные мгновенья творчества. Я тоже прожил эти мгновенья, хотя мне и не удалось сочинить ничего выдающегося.

- Человеку всегда нужен пример для подражания. Были ли, есть ли у вас кумиры?

- Есть. «Кумир» в переносном смысле - в идолов я не верю. Его зовут Сергей Бубка. Он - чемпион мира по прыжкам с шестом. Но не просто чемпион. У него был один-единственный соперник - это он сам. Тридцать пять раз он бил собственные рекорды, прыгал все выше и выше. Поэту тоже надо быть взыскательным - к себе. Да, мой «кумир», прыгавший с шестом, никакого отношения к политику Сергею Бубке не имеет.

- Чему вы сможете научить внуков? Чему они не смогут научиться ни у кого, кроме вас?

- Ничему. Образ жизни не в счет. Это не уроки. Стиль - тоже не урок. Дети живут рядом со взрослыми, подражают им, это естественный процесс. Мой отец не говорил мне: «Бери ручку и пиши». Но он был журналистом, и я видел его спину, склоненную над листом бумаги. Я не говорил сыну: «Бери ручку и сочиняй». Но он все равно пишет, хотя и по-английски. Как сказал бы по­эт: «Есть блуд литературного тру­да, и он у нас в крови». Я о своей семье. С вашего позволения, я завершу стихами:

Вчера вечером,
Целуя попеременно внуков,

Я понял, что крохотные итальянцы и французы

Привыкают к запаху вина
С младенчества

Благодаря дыханию дедов
И отцов.

Так что все начинается

Не с первого
мальчишеского глотка,

А с дыхания.

Игорь Померанцев

Померанцев и птица