14 июля минуло 10 лет, как не стало Олеся Терентьевича Гончара «Книга бытия» украинского писателя ХХ века «Дневники» Олеся Гончара

Писатель — нервная клетка нации. Так представляется мне его роль и в национальной, и в общечеловеческой жизни.

Дневниковая запись
23.04.1967 г.

Нет, пожалуй, ни одного украинца, который бы не знал имени Олеся Гончара. А в истории украинской литературы ХХ века нет писателя, чьи произведения имели бы больший общественный резонанс, нежели прославленные «Знаменосцы» и «Собор». Произведения, нередко получавшие неоднозначную оценку властей, а иногда — и читателей.

Олесь Гончар пришел в большую литературу фантастически молодым — в наше время возрастной ценз «начинающих» часто зашкаливает за отметку сорок — так что трудно разобрать, то ли автор уже «созрел», то ли продолжает болеть (медицина, оказывается, давно зафиксировала эту аномалию) pueritis scribendi — детской графоманией, постепенно перетекающей во взрослую.

Гончар пришел в литературу весомо и зримо, пришел как свой, как равный. Пожилой уже Остап Вишня, прочитав «Альпы», писал в письме к молодому собрату: «Я хочу, чтобы Вы знали, какая радость охватывает меня, что мне пришлось жить в то время, когда живет на свете Олесь Гончар...» Величальные модули в нашем обществе, как известно, не модны. С точки зрения наиболее шумных «менестрелей демократизации», даже общечеловеческих истин не осталось — ревизии подлежит все!.. И это можно понять. Общество «пресытившихся посредственностей» не любит ярких фигур, высоких интеллектуалов.

Таким образом, случилось так, что Олесь Гончар — уже не герой нашего времени. И при жизни, а особенно после смерти, ему не раз бросали упреки в приспособленчестве, конъюнктурщине, «идеологическом коллаборационализме». Мифотворцы от литературы и политики приложили немало усилий, чтобы методом приглаживания и причесывания показать жизнь писателя как довольно благополучную и даже беззаботную. Их оппоненты не без сарказма утверждали, что когда Гончар сидел в многочисленных высоких президиумах, «другие» сидели в лагерях и психушках.

Трагизм ситуации заключается в том, что Гончар, при жизни став классиком украинской литературы, испил из всех чаш горечи, так щедро наставленных режимом, на себе испытал все возможные виды унижения и как литератор, и как человек. Его коварно, с иезуитской изощренностью травили власти, продавали «друзья», использовали в идеологических поединках отечественные и зарубежные «доброжелатели». Ему подбрасывали грязные анонимки (предлагалось, в частности, последовать примеру Хвылевого, покончившего жизнь самоубийством), пытались загнать в хитро замаскированные интриганские ловушки, вовлечь в различные провокации.

Что было на самом деле и каким был Олесь Гончар? Мы никогда до конца не узнали бы об этом, если бы не его замечательные «Дневники», вышедшие ни много ни мало в трех томах в благословенной «Веселці», без преувеличения, совершившей великий издательский и культуротворческий подвиг. В основе «Дневников» — более 120 записных книжек из архива, заботливо хранимом женой писателя Валентиной Даниловной Гончар.

Дневники-исповеди — это, как известно, давний и своеобразный литературный жанр. Его образцы показали И.-В.Гете, братья Гонкуры, А.Мюссе, Ф.Кафка, Т.Манн, Ж.-П.Сартр, Ф.Мориак, а в русской и украинской литературах — А.Пушкин, Ф.Достоевский, А.Чехов, И.Бунин, Т.Шевченко, И.Франко, В.Винниченко, Ю.Яновський, А.Любченко, В.Симоненко, В.Стус. По силе чувств, откровенности, социально-политическому напряжению вершиной исповедывающейся прозы стали дневники Льва Толстого и Александра Довженко, блаженных сыновей своих народов.

В «Дневниках» О.Гончара поражает какая-то чудодейственная ясность, простота и вместе с тем усложненность мысли, серафическая чистота и, так сказать, целомудрие духовного настроя автора. Любители пошлостей пищи для себя здесь не найдут. Зато имеется широкий событийный фон из жизни автора и страны, раздумья, воспоминания, беллетризованные фрагменты, описания определенных явлений, а то и просто записи некоторых слов, выражений, эскизные наброски будущих сюжетов. Но все 1610 страниц мемуарно-автобиографических заметок пронизывает какая-то болевая линия — линия судьбы народа, его языка и государственности, собственного места в национальной и общечеловеческой жизни.

Подвергнувшись массированному удару критики за рассказ «Модри Камень» (любовь советского солдата к иностранке), писатель сознается: «...я парализован. Я хотел бы одного: чтобы литература отстала от меня, не преследовала меня, как мания. Иначе она меня казнит. Быть может, уже бы казнила, если бы не худенькое девичье плечо, на которое я оперся (речь идет о Валентине Даниловне. — В. Б.)... Поддержки ждать неоткуда, каждый оглядывается» (02.09.1946).

Фактически у О.Гончара не было ни одного произведения, на которое бы не направлялись залпы разрывных пуль из кривых обрезов обершталмейстров идеологических экзекуций.

«Мертвенный палач украинской интеллигенции», «тяжелый разговор со Скабой» (секретарем ЦК КПУ), «истязался на самом высоком заседании», «выступлением против репрессий вызвал репрессии на себя» — это только отдельные выдержки из дневника.

Но самым страшным было, как Олесь Терентьевич сам назвал, «шамотіння» вокруг «Собора» (М.Шамота — тогдашний директор Института литературы).

«29.03. (19/68.

Был сегодня пленум ЦК (Украины).

Ватченко, днепропетр. ухоед №1 (200 кг живого веса!) мешал с землей «Собор». Обжора, сквернослов, отцопродавец. Он меня не удивляет.

А П.Ю. Ш/елест/! Позавчера сказал мне, что, поскольку книжки еще не прочитал, то говорить о ней на Пленуме не будет (сам пообещал, я его о такой «милости» не просил!). И... нарушил слово. Выступил. Поддержал днепропетр. обжору.

...Один только человек подошел и посочувствовал:

— Разве ж это критика... Все голословно, бездоказательно...

И этим одним был Тронько.

...А через три дня юбилей, 50 лет. Так «поздравили» тебя... Хотя на читателей грех жаловаться, они не забыли: идет много писем, телеграмм...»

Еще более черные времена для О.Гончара наступили с приходом Щербицкого. Сначала Олесь Терентьевич даже симпатизировал ему. «А потом, потом... Что-то иезуитское, двоедушное стал я замечать в нем. Сегодня в разговоре высмеивает уничтожителя Ватченко, а завтра делает его Председателем Верховного Совета. Клянется, что не видит в «Соборе» крамолы, но и запрет с произведения не снимает, хотя легко мог бы это сделать. Защищенный Брежневым, он мог бы оказать сопротивление даже Суслову, когда тот навязал в секретари ЦК Маланчука, этого патологического ненавистника украинской культуры. Наоборот, именно В.В. дал волю разгуляться маланчуковщине бесконтрольно... Это он изгнал украинский язык из пленумов ЦК...

А в общем В.В. — тоже трагическая фигура. Каждый из украинских лидеров, оказавшись на вершине, должен был выбирать: будет работать он на Украину или на Москву. И, конечно, каждый (разве что за исключением Скрипника) выбирал последнюю. Кто проявил бы непослушание, не продержался бы у руля и трех дней. В.В. это понимает. К тому же у него, очевидно, не было со школы украинского воспитания...»

И сам Олесь Терентьевич отдавал себе отчет, что особенно художник беззащитен перед чугунным, свинцовым лицом обстоятельств. Поэтому не выносил тяжких приговоров представителям «недострелянного возрождения» (это его термин) — П.Тычине, М.Рыльскому, Н.Бажану, Ю.Яновскому, А.Довженко, даже «маленькому сталинчику» А.Корнейчуку, отыскивая в нем человеческие черты, помня то хорошее, что сделал Александр Корнеевич и для него лично, и для спасения украинского языка и культуры.

Как известно, Олесь Гончар в 1991 году «развелся с КПСС» — вышел из партии. Верил ли он в коммунистические идеалы? А кто не верил? Пребывание в партии, как казалось О.Гончару и тысячам сознательных «подсоветских украинцев», давало возможность что-то больше сделать для Украины, ее культуры.

Но еще в 1965 году О.Гончар записал в дневнике, что ему коммунизм представляется цветущим весенним садом, где каждый народ будет цвести по-своему. Кому-то же он покажется не садом, а всех перемалывающей мельницей, производящей на свет «однотонно-сіру космополітичну дерть». Как практик «коммунистического строительства», он ясно видел, что коммунистическая идея, из-за ее слабой укорененности в реальную жизнь, просто на глазах превращалась в черного Молоха ненависти, кровожадности. Молоха, перемоловшего миллионы человеческих судеб в застенках, лагерях, классовых побоищах.

«Какая дикая эпоха! — с горечью писал О.Гончар. — С какой сатанинской силой уничтожалась Украина! По трагизму судьбы мы народ уникальный. Величайшие гении нации — Шевченко, Гоголь, Сковорода — всю жизнь были бездомными. Шевченковский «Заповіт» написан в Переяславе в доме Козачковского, Гоголь умер в чужом доме, так же бездомным ушел из жизни и Сковорода... Но сталинщина своими ужасами, государственным садизмом превзошла все. Геноцид истребил самые деятельные, самые одаренные силы народа. За какие же грехи нам выпала такая доля?»

И когда наступили новые времена — Украина обрела независимость, — Олеся Терентьевича еще больше ранили эти «родовые» грехи: Народный Рух в скором времени был разложен бациллой вождизма и государственной безответственности. Все более разбухающая амбициозность, властолюбие, бредни о государственных клейнодах, замечает О.Гончар, заслепляют и губят «лидеров нации» — начинается нашествие пигмеев... «Согрелись, словно ужи, в теплых ложах, держатся за кресла, забыв так быстро, кто они и для чего! Банальные карьеристы, а не избранники народные». А что вы бы, Олесь Терентьевич, сказали сейчас?

...Без «Дневников» Олесь Гончар был бы «не полон». Создается впечатление, что в своих опубликованных произведениях писатель не сказал и толики того, что переполняло его душу. Понятно — не мог сказать. Вот потому-то встреча с его «Книгой бытия» — это как откровение и открытие, живая вода из-под камня истории, который так тяжко налег на нашу землю. Великое дело сделала Валентина Даниловна Гончар, что не расплескала эту живительную воду, не дала источнику заилиться и пропасть.

Сорок восемь лет продолжалась их супружеская жизнь. В своем творчестве Олесь Терентьевич часто обращался к женской теме — именно женские образы у него выписывались, может, лучше, чем мужские. Он разделял мнение П.Кулиша о том, что «дух наш делается в душе женской». Сведенные в пару Божьим провидением, Олесь Терентьевич и Валентина Даниловна были красивой украинской четой — и по характеру, и по красоте. Когда Гончары принимали у себя дома знаменитого американского писателя Джона Стейнбека с супругой, тот, пристально всматриваясь в Валентину Даниловну, восторженно сказал через переводчицу: «Чертовски хороша».

Они оба, в определенном смысле, являются соавторами того, что вышло из-под пера писателя. Он называл свою Берегиню «единой верной душой», «ангелом-хранителем». Случалось нередко и так, что Валентина Дмитриевна перехватывала подметные анонимки, чтобы не травмировать душу мужа. А что уж говорить о бессонных ночах, проведенных у постели больного. Дневниковая запись от 22.07.1990:

«Все-таки благосклонной была ко мне судьба, давшая нам возможность встретиться...

И вот пролетела жизнь. Вместе испытали и горе, и счастье. Да, да, мгновения счастья — они были!

Благословляю их из этих уже надломленных, до предела изможденных лет... Силы небесные, будьте добрее к Вале, она этого стоит, заслужила это своей безграничной добротой».

Да будет так!