НЕВОЗВРАЩЕНЦЫ-3 ЗАПИСКИ ВЕСЕННЕГО ИПОХОНДРИКА

Точный и емкий термин «невозвращенцы» придумали когда-то саркастические сотрудники третьего управления КГБ. Так называли людей, которые, поехав на Запад под тем или иным предлогом (научные командировки, спортивные выступления, туристические поездки), решали в Союз уже не возвращаться. Со временем это стало неким едва ли не повальным для спецслужб бедствием. Все меньше из тех, кто вдохнул западный воздух свободы, круто замешанный на 80 сортах колбасы (помнится, именно этот факт был самым убийственным для пуританско-потребительского сознания советских гостей), возвращалось домой. Помнится, даже возник миф, что Запада как такового не существует, как не существует загробного мира, поскольку из поездок на Запад, как и из «отъезда» в загробный мир, никто никогда не возвращается.

Относительно недавно подзабытый, казалось бы, термин «невозвращенцы» снова ожил и зажил своей модернизированной жизнью. Сегодня так называют тех, кто полностью ушел в мир компьютерных игр и уже не может «выйти из системы», вернуться в мир реальности. Уже появились первые, если можно так сказать, абсолютные невозвращенцы, которых даже на минуту нельзя оторвать от компа. В обычную жизнь эти герои уже не возвращаются. Никогда!

И уже буквально сейчас наша страна, которая редко баловала окружающий мир какими-то собственными ноу-хау и инновациями, породила третью «реинкарнацию» невозвращенцев. Вот, собственно, о них и пойдет речь, и собственно их я называю «невозвращенцами-3».

Система — ниппель

Я надеюсь, что мое открытие, о котором пойдет сейчас речь, когда-нибудь если не достойно оценят, то, по крайней мере, тщательно исследуют. А пока же я дам легкий обрис сути и смысла этого открытия.

Странно, что до меня никто не отмечал, что главная суть политической системы Украины заключается в ее ниппельном характере. Все дело в том, что из украинской политики никто не возвращается. Это только на первый взгляд кажется, что украинская политика и остальной социальный мир как бы сообщающиеся сосуды, что движение здесь идет как в ту, так и в другую сторону, что можно запросто «сходить в политику» или выйти из нее. На самом деле все совершенно не так.

Человек, который попал в украинскую политику, неизбежно становится в полном смысле невозвращенцем. Он не просто занимает место в парламенте, кабинет в администрации или стол в министерстве. Он окончательно и бесповоротно переселяется в этот мир, оставляет в нем не только свою трудовую книжку, свое бренное и астральное тело, но и свою единственную и неповторимую душу. Он, как поздний Ихтиандр, может дышать уже только средой этого мира, только в этом мире он может репродуцироваться, обеспечивать жизнь своей семье в узком или самом широком смысле последнего слова.

На это открытие меня натолкнуло множество, казалось бы, разрозненных, но бесспорных фактов, на которые почему-то никто до этого не обращал внимания.

Скажите-ка, кто-либо видел депутата ВР, который после своего непереизбрания сдал киевскую квартиру и вернулся к себе в провинцию на вскормившее его предприятие или в свою замечательную агрофирму?

А видел ли кто-то бывшего, скажем, вице-премьера или просто министра, который после увольнения опять работает доцентом в вузе или начальником цеха?

А видел ли кто-то советника президента, вернувшегося после своей отставки из администрации заведовать родной овощебазой?

А увидит ли кто-то экс-президента, который после ухода достойно и несуетливо растит в тиши и уединении внуков, пописывает в стол мемуары и играет с соседями в преферанс и домино?

Ниппельная сущность нашей политсистемы как раз и заключается в том, что подобное невозможно не только осуществить, но даже представить. Людей, которые попали в политику, нельзя не только уговорить выйти из нее, их не только нельзя в случае чего заставить покинуть ее, их нельзя даже выкинуть из политики (разве что их из политики можно вынести, да и то ногами вперед). Поскольку даже фактически выброшенные из нее политические выкидыши, цепкие, как репейник, обязательно где-то по пути зацепятся за какое-нибудь околополитическое ответвление.

Почему?

Причины этого, казалось бы, почти мистического явления разнообразны. Наверное, по этому поводу можно было бы написать целый трактат, но пока ограничимся теми основными тремя материальными и духовными причинами, которые лежат на самой поверхности.

Причины

1. Политическая «монополька» (или причина прозаическая)

Во-первых, украинская политика (как замкнутая самодостаточная и четко ограниченная сфера) монопольно выполняет функцию первичного фондового рынка. В силу полного отсутствия в стране обычного фондового рынка, то есть «площадки», где распределяются и перераспределяются основные национальные активы и собственность, именно политика взяла на себя эту, пожалуй, самую важную и самую интимную государственную и общественную функцию.

Украинская политика в этом плане — системный аналог бывших цековских спецраспределителей, где под строжайшим секретом распределяли среди наиболее посвященных и приближенных к власти по себестоимости, а то и демпинговым ценам, наиболее желанные и лакомые (тогда называвшиеся «дефицитом») предметы потребления.

Интересно вспомнить, что уже новая украинская политика эту функцию освоила и взяла на себя с большим энтузиазмом и практически мгновенно, т.е. сразу после крушения системы предыдущей. Помню, как еще в 1991 году депутаты и чиновники уже антикоммунистического призыва, обливаясь потом, таскали из разных, как в сказке вдруг возникших парламентских и кабминовских нычек кипы дешевых рубашек, пакеты с продуктами и прочее барахлишко, которое тогда в магазинах уже стоило в связи с инфляцией в десятки раз дороже.

Вот так, с распределения по бросовой цене трусов, рубашек, и «таврий» наша политика, возмужав, в свое время выросла до распределения, по бросовым же ценам (то есть по «ценам» первичного фондового рынка, выражаясь высоким штилем), банков, предприятий и пароходов. Тренировались на ситцевых трусах, а оказалось, что механизм работает и с облэнерго.

Ни для кого не секрет, что практически ни один украинский как бы владелец тех или иных крупных объектов («как бы» я употребляю потому, что право на собственность большинства украинских владельцев юридически весьма уязвимо) не приобретал свое «майно» в сегменте экономики по конкретным рыночным ценам вторичного рынка, а почти все они его получали именно в политической сфере и не за деньги, а тем паче общественные заслуги, а за те или иные политические, как правило, весьма интимные услуги.

В том-то и дело, что наша политика работает не по законам экономического рынка, а «по правилам» казино, а точнее, подзабытой сейчас игры «монопольки», с той лишь разницей, что в ней можно получить вполне реальный выигрыш, вполне осязаемые приобретения, ставя на кон не «живые» деньги, а химерные, эфемерные бумажки с обещаниями и доносами, а то и просто клятвы на крови, но чаще без оной.

Когда-то в приснопамятные советские времена кажется Жванецкий говорил, что он мечтал бы получить гражданство одного из западных супермаркетов. Наши политики такое особое гражданство практически получили, и гипермаркет этот назывался «держмайно Украины». Поэтому и трутся годами, как слепые щенята вокруг суки, экс-депутаты вокруг парламента, экс-министры вокруг Кабмина и экс-сотрудники вокруг администрации, ожидая естественной убыли в среде своих пока еще живых и дееспособных коллег, трепетно ждут новых раскладов, случайностей и монаршей милости. Поэтому все наши комитеты, ассоциации, союзы предпринимателей и бизнесменов всегда создаются не просто так, а при Кабмине или иной какой-то ветви власти, выполняя функцию «накопителей», «отстойников» и «залов ожидания».

Смешно даже представить каких-нибудь в прошлом «видных» предпринимателей или финансистов, но ставших «невозвращенцами» вдруг в реальном, внеполитическом бизнесе. Все эти, условно говоря, порошенки, хорошковские и т.д., лишенные политических фракций, должностей, домашних телефонов премьера, спикера или «самого»; тайных каналов, паролей и явок для встреч с Бюджетом Кабминовичем; возможностей «решать вопросы», вряд ли смогут составить конкуренцию простому базарному челноку, если столкнутся в рядовой бизнесовой, а не эксклюзивно-политической среде. Из зоопарка в джунгли не возвращаются.

2. Политический кайф (причина психологическая)

У политики есть интересное свойство. Она, как опытная шлюшка, чувствует и умело выполняет любое, самое сокровенное желание клиента. Ни в одной другой общественной сфере человек не может так потакать всем своим амбициям, фобиям, комплексам и страстям, как в сфере власти. Видимо, именно из этой особенности и родился знаменитый афоризм: «Всякая власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно».

Мне действительно неоднократно приходилось слышать от наших политиков разного ранга, что их сфера занятий для них не просто работа, даже не просто способ быстро, легко и эффективно зарабатывать деньги, а некий наркотик, без которого они не представляют уже себе дальнейшую жизнь. При этом мотивы и причины подобного явления назывались разные: что в политике, мол, можно глубже себя реализовать, чем в другой сфере, что здесь больше азарта, драйва, игры, состязания характеров, воли, интеллектов и т.д.

Еще говорят, что если в начале 90-х оргпреступность брала на себя функции тогда еще чахлой политики, особенно в вопросах установления общих правил игры и согласования интересов, то сейчас напротив — политикум все больше напоминает преступные ОГ по своему высокомерному и пренебрежительному отношению к общепринятым нормам и правилам. И это не может не привлекать нашу приблатненную душу.

Все это, видимо, так. Но есть некий главный стержень, который делает украинскую политику особо желанной для ее участников. Я долго бился над этой тайной, пока не понял, чем же так дурманяще сладка, наркотически притягательна отечественная, в принципе сероватая и грязноватая политическая сфера.

Понял это, когда, как мне кажется, выхватил то общее, что сквозит в мотивациях всех моих знакомых «невозвращенцев». Оказывается, все очень просто. Наша политика просто позволяет безнаказанно унижать других. А слаще и притягательнее этого, согласитесь, для национального характера ничего и невозможно представить.

Львиная доля всех, особенно застольных, разговоров, бахвальств депутатов, чиновников, разного рода политадминистраторов — это пространные рассказы о том, как они кого-то «поставили на место», «наклонили», «трахнули», «опустили» и т.д. и т.п. Причем с одинаковым упоением рассказывается о том, как «оторвались» на рядовом гаишнике, который простодушно нарвался на крутые депутатские корки, или как «поставили на место» эмведешного генерала. Взахлеб рассказывается, как оттянулись на простом начальнике ЖЭКа, на таможеннике в Борисполе или директоре предприятия, которого выгоняли вместе с новым владельцем.

Возможность безнаказанно оскорбить и унизить почти любого — эта штука действительно посильнее Фауста, особенно на наших родных теренах.

Как-то один остроумный человек заметил, что является для людей самым психологически привлекательным с точки зрения самореализации и даже достижения ощущения счастья. Так вот, он утверждал: «Для западного человека, чтобы чувствовать себя счастливым, надо иметь возможность купить других. Для восточного человека счастье проистекает из ощущения его грозности, из возможности запугать других. А для постсовка главное счастье — это кого-то оскорбить, обхамить, унизить до самой печенки».

Для кого-то названная причина может показаться не главной или, по крайней мере, гиперболизированной. А как по мне, так это едва ли не главная суть магнетической привлекательности политики, ее стержня — власти. Возможность материться при женщинах, возможность «обкладывать» как угодно подчиненных, возможность «наклонять и нагибать» лохов, т.е. простых людей, непричастных к большой политике, — да за это Родину можно отдать!!!

3. «Политический камень» (причина мистическая)

В начале 90-х годов многие украинские политики демократического, так сказать, крыла с удивлением и с восторгом раскрыли для себя ту тайну, которая комноменклатура долгие годы скрывала и использовала только для себя. Оказывается, пресловутый философский камень — средство вечной молодости — давно найден. И называется этот философский камень — власть.

Если к Западу действительно применима банальная истина «богатые старыми не бывают», то оказалось в наших условиях «старыми не бывают политики». Какой-нибудь по житейским меркам дедушка, главными радостями которого кроме его бабушки, по идее, должна быть тихая грибная охота, но дорвавшийся до власти (правда, при этом подкрасив чуть-чуть волосы и сделав легкую пластику), становится настоящим мачо, привлекательным мужчиной без возраста, которому доступны все виды мужской охоты, все удовольствия и соблазны, без никаких ограничений.

То есть уйти из политики — это покинуть страну вечной молодости, это променять хищный, пружинистый шаг по ковровым дорожкам на шаркающую старческую походку по вытертым половикам, это смотреть не в лучистые, восхищенные глаза берущих у тебя интервью молодых журналисток, а в тусклые, бесцветные моргалки работников собеса; это не молодецки гарцевать в бабочке и с запудренными морщинами на экранах телевидения, а сидеть на диване перед телеком в обвисших, морщинистых спортивных трениках.

Упомянутый уже Фауст явно за меньшие возможности и соблазны обменял свою бессмертную душу на бренное, но молодое тело…

Впрочем, я увлекся. Наверное, даже одна любая из названных причин способна сделать человека «невозвращенцем-3». А их на самом деле значительно больше названных. Но дело все-таки не в причинах, хотя их знать, а особенно откровенно называть необходимо, главное все же в тех последствиях для нашего общества, которые вытекают из этого феномена невозвращения, тотального и бесповоротного исхода украинской элиты в сокровенную обитель власти. Поэтому перейдем к этим последствиям.

Последствия

1. Глисты-реформаторы (болезни политической популяции)

Из биологии известно, что любая замкнутая, необновляющаяся и изолированная от внешнего мира популяция деградирует и подвержена неизбежным вырожденческим болезням. Гениальный Гегель в свое время выделил и описал три основные такого рода болезни власти.

Первая — твердолобость, то есть «неопределенное погружение в самого себя» (что связано, по его мнению, со всякого рода излишествами).

Вторую болезнь Гегель охарактеризовал как рассеянность, которая расшифровывается как «незнание того, что тебя непосредственно окружает».

Ну и третья болезнь — это бестолковость, то есть «неспособность фиксировать свое внимание на чем-либо определенном, постоянные бессистемные блуждания мыслей от одного к другому».

Как-то я попытался описать все эти болезни в небольшом памфлете «Глисты-реформаторы». Речь шла о том, как высокое собрание глистов решило реформировать чрево. Закончилось все тем, что владелец Чрева (не подозревающий о реформаторских страстях внутри него, но испытывающий от этого легкий метеоризм) просто принял слабительное.

Вышеназванные политические болезни в совокупности приводят к тому, что политика и ее «невозвращенцы» начинают воспринимать ее и себя как самодостаточную и совершенно независимую от мира популяцию. Им кажется, что раз они политики, то, значит, сами могут и реформировать как угодно политику, что-либо в ней менять, повинуясь собственным законам логики и целесообразности.

Но дело-то обстоит совсем не так. Перефразируя одного генерала, смело можно сказать: политика слишком серьезная сфера, чтобы ее доверять политикам. И меняется политика по-настоящему не тогда, когда кто-то из ее функционеров захотел прослыть реформатором, а лишь тогда, когда в этом возникает общественная потребность, органичная и всеми осознанная нужда. Не Рух и уж тем более не группа 239 в 1991 году изменили политический строй Украины. Его изменил общественный напор, всеобщая социальная страсть и общенародная жажда перемен.

Политика — в оптимальном случае это руль общественного корабля. В идеальном — его парус, но никак не ветер. Никак не движущая сила. Не она начинает пресловутые реформы. Она лишь фиксирует их вызревание и институализирует их направление.

Но для этого как раз и надо знать, «что тебя непосредственно окружает», уметь «фиксировать свои мысли на чем-то определенном», а главное — не «погружаться в самое себя». Попросту говоря, знать, что происходит за пределами кормящего тебя Чрева. А этого пока нет и не предвидится.

«Невозвращенцы» чаще всего имеют примерно такие же представления о чаяниях главного по Конституции субъекта и носителя власти, какие могут иметь глисты о философских взглядах своего «донора».

В этой связи я хотел бы напомнить, как начинались политические реформы хотя бы в той же Венгрии. Общественные, независимые и даже внепартийные организации в 1989 году посадили в одном зале, за один стол (который был назван Национальным круглым столом) оппозицию и еще действующую власть. Были сформулированы и детализированы тысячи вопросов, на которые нужно было найти совместные ответы. В этом обсуждении могли принимать участие практически все желающие, чуть ли не прямо с улицы. Три месяца шла непрерывная трансляция этого диалога общества, власти и оппозиции, их мозгового штурма в прямом эфире. И пока фактически все общество детально не поняло и не ответило себе, что и как нужно делать, не были приняты никакие решения по изменению системы режима власти. Так началось выздоровление венгерского общества.

2. Регенерация и дегенерация (возрождение старого генотипа)

Я не случайно вспомнил выше события именно в Венгрии и именно в далеком уже 1989 году. Мне часто приходится встречаться с ведущими политологами Центральной Европы, и они вопреки бытующей у нас иллюзии сравнивают Украину не с Францией или Германией, а с Венгрией или Румынией, и не 1996-й или 1997 год, а именно 1989-й или 1990-й.

Причина таких ассоциаций заключается в том, что центральноевропейские политологи на своей, грубо говоря, шкуре испытали действие открытого еще двадцать лет назад замечательным философом Зиновьевым закона политической регенерации. Суть его заключается в том, что для радикальных политических да и всех иных изменений и реформ в стране, по большому счету, требуются не изменения лозунгов, конституций, даже не изменения владельцев и форм собственности, а изменения типа правящей элиты.

Старая элита, оставаясь у власти, под любыми новыми лозунгами, и создавая любые новые, казалось бы, самые прогрессивные структуры и институты, все равно рано или поздно регенерирует, возрождает и воплощает в жизнь старые управленческие модели поведения, привычные и органичные ей «схемы», «разводки», то есть восстанавливает главное — стиль и дух своей эпохи. Не случайно мудрые древние китайцы говорили: «Все второстепенно. Главное — стиль».

Поэтому мне иногда безумно жаль нашу власть. Ведь я вижу, что иногда на нее «находит» и она иногда искренне тужится сделать что-нибудь этакое просвещенное, европейское, путевое. А получается всегда одно и то же — воровство, хамство, принудиловка, совковое чванство, ну в лучшем случае пьянки с комсомольскими песнями. И стилистика партхозактивов оттуда, и президиумы с графинами и скатертями, и манера умно талдычить о банальных вещах, и свойство недовольно брюзжать и всех и вся поучать. Ну не может быть ничего другого, как ни старайся, как не может при всем старании старый оружейник на заводе детских игрушек сделать ничего, кроме «калаша». Закон политической регенерации, однако.

Именно поэтому венгерские, чешские и польские политологи посылают нас глубоко в 89-й. Именно тогда у них произошла коренная смена элит. У одних, как в Румынии, через публичные расстрелы старой власти новой оппозицией, а у других, как в Венгрии, через «круглые столы» национального согласия, новой оппозиции со старой властью.

Этого выбора нам, как ни крути, не избежать, хотя его и отдаляли «как могли». Вопрос только в том, по какой модели.

3. Один на всех (геополитические последствия)

Мало кто задумывается над тем, что в любой нормальной стране обычно соотношение политических и бизнес-элит в количественном плане примерно как десять к тысячи. Такое соотношение вызвано сложившимся распределением и объемом работ, который выполняет та или иная специализированная элита.

Когда-то самокритичные депутаты немецкого бундестага мне рассказали забавный анекдот-загадку. Что такое рай? Рай — это место, где полицейским работает немец, любовником — итальянец, автомехаником — англичанин, а балеруном — русский. А что такое ад? Ад — это место, где полицейским работает итальянец, любовником — немец, автомехаником — русский, а балеруном — англичанин.

Перефразируя этот славный анекдотец, можно сказать, что если не рай, то уютное местечко, где политик делает законы, бизнесмен деньги, коммерсант торгует, а милиционер — так уж и быть — «крышует». Ну и, соответственно, плохое место, где деньги делают политики, а бизнесмены законы, а уж совсем плохим местом является такое, где политики пытаются делать все: и деньги, и законы, где они умудряются еще и попутно торговать и «крышевать».

Неудивительно, что у нас почти нет пресловутого бизнеса. При всей, казалось бы, «рыночной экономике» у нас реальных частных фирм в тысячу раз (!) меньше, чем в той же Польше. Фактически у нас вообще нет крупного бизнеса. Потому что всем, кто как бы к нему причастен, по закону бизнесом заниматься нельзя.

Чем же это чревато? Чревато, по крайней мере, двумя глобальными вещами. Глобальными не в метафорическом, а в технологическом смысле этого слова. Украина, хочет она того или нет, является объектом (не путать с субъектом) глобализации и рано или поздно окажется в Европе. И вот тут-то, во-первых, возникает вопрос: в какой Европе?

Есть множество Европ: Европа военно-политическая — НАТО, Европа политико-экономическая — ЕС, Европа культурологическая — ЮНЕСКО и т.д. и т.п. Но нас в данном случае интересуют две различные по ментальности части Старого Света. Социологи иногда называют их «монохроматическая» и «партикулярная».

Все различие между этими ментальными частями объясняют различные ответы в трансъевропейском социологическом исследовании, полученные на один и тот же вопрос, но в разных частях Старого Света. Вопрос социологами задавался такой — вы сидите в автомобиле рядом с другом, который превышает в городе положенную скорость всего на один километр в час и сбивает пьяного. Ваши действия в суде? Если вы скажете, что скорость была нормальная, — ваш друг не виноват. Если подтвердите нарушение — его осудят.

Жители «партикулярной» Европы (итальянцы, албанцы, португальцы и т.д.) все как один отвечали: «Конечно, я скажу, что скорость была нормальной, поскольку один километр ее превышения ничего не изменил бы в судьбе пьянчуги, он бы по-любому попал под машину». Жители Европы «монохромной» (немцы, скандинавы, голландцы и т.д.) единодушно отвечали: «Конечно, я подтвержу нарушение скорости, друг-то он друг, но истина и закон дороже».

Если проанализировать, то водораздел между «партикулярными» и «монохромными» ареалами проходит по определенной границе. По одну сторону границы, там, где закон превыше всего, главную роль в странах играет классический бизнес. Он формирует общественную мораль, традиции. Он из своей среды, где верят на слово, где почитают закон, где сила и авторитет договора сравнимы чуть ли не со Священным писанием, переносят все эти правила и прибамбасы во все общество.

По другую сторону границы страны, где уловки, протекционизм, шельмование законами, использование политики как средства заработка и т.д. и т.п. традиционно является чуть ли не законными и почитаемыми или, по крайней мере, не осуждаемыми. Я условно называю эти две Европы — Европа Берлускони (пусть этот достойный, симпатичный лидер не обижается, поскольку он не автор, а продукт определенных исторических условий) и Европу — Круппа.

Извиняюсь за то, что немного увлекся, но вопрос как раз заключается в том, что все наши невозвращенцы по социальному генотипу потенциальные «партикулярщики».

Другой аспект заключается в том, что при однополюсном политическом устройстве мира (а оно уже фактически сложилось, и не сегодня после Ирака, а в
99-м году после Югославии), политики всех стран, кроме одной, практически перестают быть игроками на внешней арене. Они могут, конечно, и будут ездить друг к другу, в галстуках и без галстуков, будут где-то выступать, произносить речи, создавать какие-то новые международные структуры, но поезд уже ушел. Однако, к счастью, такую роль еще не утратили представители крупного бизнеса.

Кто внимательно следит хотя бы за нашим северным соседом, которого мы так часто копируем, тот понимает, что главным российским игроком на внешней арене является не министр иностранных дел Иванов, который ежедневно делает массу громких, но бесполезных заявлений, а президент «Лукойла» Алекперов, который сейчас скупает сотнями бензозаправки в Европе и в самой Америке. Матерые и часто безымянные дядьки из «Газпрома», которые на корню выкупают целые компании в Центральной и Западной Европе. Руководитель «ТНК» Фридман, объединяющийся с атлантическим монстром «БиПи». Президент «Системы» Евтушенков, скупающий массивы земель в Испании.

А кто из украинского бизнеса будет торить своей широкой грудью наши интересы за пределами Украины?

Ликвидация последствий

Как известно, нашу славянскую душу всегда беспокоят три вечных проклятых вопроса: что делать? кто виноват? и сколько дадут? На два последних знает ответ только наш доблестный генпрокурор, а на первый, в свете всего вышесказанного, надо все же как-то ответить. Отвечаю: ничего!

Да, политика у нас превратилась в некоего ненасытного монстра. Как когда-то Москва высасывала все интеллектуальные, творческие и финансовые соки из всего Союза, так сегодня уже наша родимая политика высасывает все эти соки из страны. Да, она у нас не маленький сосуд, сообщающийся с громадным резервуаром общества, как в цивилизованных странах, а сама громадный, но ни с чем не сообщающийся резервуар, отгородившийся от маленького хрупкого сосуда-общества.

Но сделать, видимо, ничего нельзя. «Невозвращенцы» свою «Москву» не отдадут. Они, как панфиловцы, скорее лягут на подступах к ней, чем допустят в этот свой загробный, а точнее «заобщественный» мир, в свое царство теней, в свою локальную сеть, в свой «спецраспределитель» кого-то инородного и чужого, типа общества.

Какие политические реформы? Украинская политсистема уже сложилась, окаменела и забронзовела. Сломать ее еще как-то в принципе можно, но реформировать — нет. Да и кто будет реформировать? Сами «невозвращенцы»? А им это надо?

Может быть, оппозиция? Но ее я тоже отношу в значительной мере к «невозвращенцам». При этом я, как любой, как мне кажется, порядочный гражданин, симпатизирую и посильно помогаю украинской оппозиции. Сочувствую ей морально, и именно в моральном плане она стране абсолютно необходима. Но в профессиональном аспекте мне сложно всерьез верить в ее возможности, поскольку она надеется на то, чего у нас, как мне кажется, нет — улицу, профессиональные союзы, регионы, народ и даже Виктора Андреевича.

Я уже говорил, что страны создает не их политикум. Есть страны, которые создала улица (сейчас, кстати говоря, на экранах Киева идет фильм «Банды Нью-Йорка», так вот подзаголовок этого фильма — «Страна, которую создала улица»). Отсюда у америкосов и такая бешеная энергетика. Отсюда такая задиристость в экономической конкуренции, уличная бесшабашность в дипломатии, такое беззаветное свободолюбие и презрение к слабости и немощности в политике, такой сногсшибательный гангстерско-уличный форс в международных отношениях. Отсюда и Ирак в том числе.

Но в нашей местности тихих закоулков, лирических гаев, благостных пасек, где «улицей» родители пугают детей и «улицей» же власть пугает итак зашуганных обывателей, она никогда не станет мотором великих изменений. На нашей улице праздника не бывает, поскольку она не способна извлекать из себя, воспитывать и порождать настоящих уличных бойцов и сорвиголов, героев и герильеро. Наша улица способна породить только пешеходов и прохожих. И поэтому я с тоской смотрю на попытки моих друзей из оппозиции апеллировать к этому не феномену, а мифу, к этой не реальности, а фантому.

Есть страны, и их большинство в Западной Европе, которые создали профсоюзы. Те могучие трейдюнионы, которые с одного удара ломали хребты президентам и канцлерам, которые выносили на своих мускулистых кулаках депутатов из парламентов и правительства из резиденций. Есть они у нас? Последний раз я видел официального лидера всех украинских профсоюзов в Бориспольском аэропорту, когда он, увешанный, как елка, видеоаппаратурой, возвращался — седой, красивый, загорелый — с дайвинга на Красном море и думал, по-моему, он в это время не о том, как защитить рабочий народец и «обустроить» страну.

А народ? Я, честно говоря, после всех наших избирательных кампаний просто не знаю, что это такое.

А регионы?

Слабая надежда у меня, честно говоря, и на Виктора Андреевича. Я, скорее всего, буду за него голосовать, поскольку считаю, что нашей стране нужен, а точнее необходим такой, такой изумительно бессильный и слабый президент. Возможно, хотя бы в силу (извините за каламбур) этого он не будет так слепо и безжалостно топтать ростки всего живого в стране, как делают его более решительные и мускулистые коллеги. К тому же у него есть громадное достоинство — в отличие от других политиков он не умеет и, мне кажется, не любит долго говорить. Это сильно обнадеживает, поскольку нынешняя генерация высших политиков, которая непрерывно что-то вещает с официальных экранов и чему-то нас, «пересічних», постоянно учит, видимо, не догадывается, что великая свобода гражданина заключается не в том, что ему говорят, а в том, что его просто слушают.

Так на что же все-таки надеяться? Разве что на то, что Украина все же находится в общем потоке мирового движения. Это движение просто заставит рано или поздно создавать у нас то, что есть во всех нормальных странах, но пока отсутствует у нас. Разные там ВТО рано или поздно заставят нас создать более или менее внеполитический бизнес и более или менее внегосударственное предпринимательство. То есть создать экономику как самостоятельную систему. Может, тогда-то и произойдет главное — политика у нас станет частным случаем бизнеса, как во всех нормальных странах, а бизнес перестанет быть частным случаем политики, как это есть сегодня у нас.

Возможно, когда-то у нас возникнет реальный фондовый рынок и тогда наиболее рискованные, отчаянные биржевые авантюристы смогут реализовывать себя в головокружительных фондовых интригах, фантастических спекуляциях, а не в мелких тошнотворных политических интрижках.

Может быть, тогда эпицентр «интересной» и «сладкой» жизни будет перенесен из мира «ценных кадров» в мир ценных бумаг.

Может быть, тогда у нас будет множество реальных предпринимателей, бизнесменов. И тогда мы, наконец, поймем тайну: отличие бизнесмена от политика заключается только в том, что бизнесмен строит государство, а политик строит Родину (точнее, предприниматель все вроде делает для себя, а в результате оказывается, что много делается для государства, а политик все вроде делает для Родины, а оказывается, что на самом деле делает для себя).

Возможно, тогда у нас произойдет действительная смена элит. И, надеюсь, в этом свою роль сыграет оппозиция. Но лишь тогда, когда поймет, что сущность политика заключается не в его партийной или региональной принадлежности, не в его внешнеполитических симпатиях, а в его, своего рода, социальном генотипе.

И главная цель оппозиции — препятствовать приходу явных и неявных двойников сегодняшней политэлиты. То есть того типа людей, для которых власть во всех отношениях — самоцель...

Но есть, правда, одна хорошая новость — недавно я пожаловался одному известному зарубежному философу на то, что у нас в стране правят люди из фактически другого то ли заоблачного, то ли загробного мира. Что нами правят чуть ли не «мертвые души». На что он мне ответил: «Дело не в том, что страной правят «мертвые души», а дело в том, что в стране есть души живые».