«ЧАС УХОДА ПРОБИЛ...» ПОЧТИ ПРОЩАЛЬНОЕ ИНТЕРВЬЮ ФРАНСУА МИТТЕРАНА

«Хорошо организованное отступление на войне ценится не меньше, чем самая смелая атака», — писал в XVII веке Бальтасар Грасиан, ученик Макиавелли. В военном искусстве нет и сегодня ничего сложнее, чем отступление. Генерал, вынужденный отводить войска, должен все точно рассчитать и верно оценить соотношение сил. Подошел к концу срок президентства Франсуа Миттерана. И он заранее готовил свой уход.

У него было три задачи. Оставить свой портрет для Истории. Максимально предопределить политику и действия преемника. И оказать влияние на отбор кандидатов, поскольку нет возможности самому назначить себе наследника.

Редко кому выпадал такой тяжелый конец президентства, как Миттерану. Болезнь, которую он мужественно переносит, — рак простаты, «две операции и химиотерапия». В марте 1993 года самое серьезное поражение в истории парламентских выборов во Франции и развал левого лагеря, в чем обвиняют лично Миттерана. Это значительно легче, чем вынести диагноз о кризисе левых сил. Одна за другой вышли за последние годы книги, авторы которых задались целью «раскрыть» негативные стороны его прошлого. Миттеран встречал все эти атаки со свойственным ему прагматизмом. А ведь в книге Жана Монтальдо «Миттеран и 40 воров» президенту приписывают соучастие в скандальных аферах. В книге же Пьера Пеана «Виши — прошлое, которое не проходит» его обвиняют в сотрудничестве с режимом Виши.

После этих нападок Миттеран не ушел в отставку, как предлагал ему Жак Ширак. Об этом не может быть и речи, заявил он, выступая на заседании Совета министров (еще когда премьер-министром был Береговуа): «Я не дам себя ни изолировать, ни запереть в мышеловке, ни задушить в темноте. Все будет вынесено на публичную площадь, и я готов все обсуждать открыто, без ограничений. Единственное, что может послужить ограничением, это мое состояние здоровья».

Наряду с этим Миттеран не бросается в ненужные атаки, если знает, что они не принесут ему победы. Его талант, его огромный талант состоит в том, что он всегда умеет точно определить свои цели и характер своих действий.

Париж

Журнал «ЭКСПРЕСС»

— Как вы себя чувствуете, г-н президент?

— Я еще не могу избавиться от сильной усталости, но стадия мучений уже позади. Я знаю, что мне 78 лет и что у меня болезнь, которая часто убивает. Часто, но не всегда. И это «не всегда» оставляет большое поле для надежды.

— Власть вас по-прежнему интересует?

— Да, интересует. Скажу лишь, что у меня к ней уже не такой аппетит, как прежде. Если бы я не считал, что для всего есть свое время и что нельзя злоупотреблять тем, что дает нам жизнь, и к тому же нельзя подавать плохой пример Республике, я бы не побоялся прослужить третий срок на посту президента. Но час ухода пробил.

— Как вы оцениваете положение Франции?

— Франция пользуется высоким авторитетом в мире, хотя внутри страны все еще много неравенства. Ей не хватает эмоционального подъема, центральной идеи, национальной воли. В нынешней избирательной кампании нет движущей силы. Но Франция — очень древняя страна, и она умеет жить. Сегодня в воздухе уже чувствуются признаки экономического оживления. Но не надо обольщаться. Это возобновление роста, безусловно, желательное, вызовет новые трудности. Будут меньше говорить о застое, но зато больше о необходимости социального перераспределения.

— Что вы думаете по поводу идеи сокращения срока президентского мандата с семи до пяти лет?

— Я не думаю, что это разумно. Необходимо, чтобы что-то оставалось долгосрочным. Мне известно, что большая часть предложений о реформе Конституции направлена на сокращение срока президентского мандата. Если это предложение пройдет, Франция будет жить в обстановке постоянного предвыборного ажиотажа. Но я понимаю, что каждое новое поколение смотрит на вещи по-своему. Люди быстро устают от той или иной системы. И тогда решают попробовать новую.

— А как, по-вашему, у средств массовой информации слишком много власти или недостаточно правил для регулирования своей деятельности?

— Все, что касается свободы, требует особой осторожности. Правила необходимы. Те, кто работает в области информации, сами должны их для себя выработать и следовать им.

— Довольны ли вы тем, что Социалистическая партия решила выдвинуть своим кандидатом Лионеля Жоспена?

— Это кандидат, способный выразить чаяния левых сил и определить их реальные возможности. Он верит в то, что делает. Я буду голосовать за него. И надеюсь, те, кто до сих пор остается со мною, поступят так же.

— Какие у него есть еще козыри?

— За время, истекшее с 1971 года, социализм вновь обрел глубокие корни. Социалистическая партия стала альтернативной политической силой. В свои лучшие времена она может рассчитывать на 23 — 25 процентов голосов. В худшие времена собирает меньше голосов, но остается на уровне, близком к 20 процентам. Возможен и подъем до 30 процентов, если она сможет стать выразительницей воли более широкого объединения левых сил. Это единственная партия, которая может достичь такого результата.

— Какой совет могли бы вы дать Жоспену?

— О! Я лучше воздержусь...

— Поставим вопрос иначе. Что он должен делать?

— То, что в его силах. Я имею в виду, что надо создать атмосферу энтузиазма и сделать так, чтобы партия народа, к которой он обращается, вернулась в мир своих намерений и своих традиций.

— Вы хотите, короче говоря, чтобы он призвал людей мечтать?

— Пожалуй.

— Вы думаете, что политика все еще может заставить мечтать сегодняшних французов?

— Безусловно. Политика не всегда бывает негативной.

— О чем же можно побудить мечтать французов?

— О многом. Например, о социальной справедливости. С возобновлением экономического роста откроются большие возможности для социальных улучшений. Можно мечтать о новых научных исследованиях. Я значительно увеличил ассигнования на науку. Без нее ничего невозможно. Вот что может вдохновить новое поколение. Гуманитарный долг. Работы по благоустройству. Я уж не говорю о строительстве Европы.

— Но что такое социализм? Как вы сегодня его охарактеризуете?

— Когда этот вопрос задали Гарольду Вильсону, лидеру английских лейбористов, в бытность его премьер-министром Британии, он ответил: «Это наука». Что касается меня, я колеблюсь. По первому побуждению я бы ответил: «Справедливость». Или : «Город». Иначе говоря, солидарность людей, живущих городской жизнью. Но этого недостаточно. Социализм, это, во всяком случае, борьба за жизнь и за права тех, кого общество унижает или отбрасывает.

— Значит, по-вашему, у социализма еще есть будущее?

— Будущее есть всегда у тех, кто думает о будущем.

— Да, но ничто не говорит за то, что социализм, рожденный в прошлом веке, вечен...

— Безусловно, но с прошлого века не исчезло соревнование между классами, которые утвердились, и классами, которые поднимаются. Реальная действительность индустриального общества быстро показала, что борьба за справедливость находит свое выражение в социализме. Я из тех социалистов, которые не приемлют сектантства и которые считают, что любую идею надо раз сто прокрутить в голове и, если надо, подправить. Но социализм подразумевает необходимость определенных структур: его политику нельзя заменить моралью или просто идеалом.

— Что вас больше всего оскорбило из тех «разоблачений» о вашем прошлом, которые появились за последнее время? То, что написали о вашей молодости в годы режима Виши?

— Не сказал бы. В своей книге Пьер Пеан достаточно хорошо объясняет, как все было. Из нее выхватили лишь то, что он написал о нескольких месяцах, которые я провел в Виши в 1942 году, занимая второразрядную должность и не находясь в аппарате правительства Виши. Это выглядело скорее гротескным, чем оскорбительным.

— Почему вы не сочли нужным защищаться?

— Обвинения были необоснованными. Если бы я ввязался в полемику, я мог бы напомнить, что бежал из немецкого плена в конце 1941 года и, вернувшись во Францию, вступил в ряды движения Сопротивления, затем поехал в Англию и Алжир, прежде чем вернуться в оккупированную зону Франции. Но у меня не было желания ничего доказывать.

— Если бы вы решили написать свою автобиографию, что бы вы рассказали о себе?

— Я не собираюсь писать ни автобиографию, ни мемуары. Честно говоря, мне хотелось бы быть Вольтером, но написать труд «Об общественном договоре», как это сделал Руссо.

— Вам нравятся идеи Руссо?

— Да, потому что это сильные идеи. Но мне совсем не нравится Руссо как личность.

— У вас никогда не бывает сомнений или неудовлетворенности?

— Когда человек занят активной деятельностью, он часто мечтает о возможности предаться размышлениям. Но к концу третьего месяца медитаций в пустыне неизбежно говорит себе, что хотел бы немного подвигаться. И начинает мечтать о верблюде, на котором можно было бы выбраться из пустыни.

— С каким историческим персонажем вы хотели бы себя сравнить?

— Я никогда не занимался этим. Но из персонажей нашего века мне, несмотря на все его недостатки, больше всех импонирует Клемансо. А если заглянуть глубже в историю, я бы назвал Генриха IV, Мазарини, Кондорсе и Вобана.

— Почему Вобана?

— Это был человек скромного социального происхождения — из очень мелких дворян. Он стал маршалом Франции исключительно благодаря личным качествам. Известны его военный гений, его блестящие фортификационные работы. Но это был к тому же свободный ум. Он хотел справедливости и равенства перед лицом закона. После опубликования его книги «Проект королевской десятины», в которой он предложил обложить податью всех без различия сословий, его разжаловали, и он отправился жить в свое имение около Везле. По-моему, Вобан — воплощение французской уравновешенности.

— А какой из персонажей французской истории вам менее всего симпатичен?

— Талейран.

— Как личность или как политик?

— Я его презираю, потому что он продавал Францию.

— Потому что он предал Наполеона?

— Нет, я еще раз повторю: потому что он продавал Францию.

— Вы любите Наполеона?

— Это великая фигура, но итог его деятельности, с моей точки зрения, был негативным для Франции.

— Давайте теперь обратимся к тому, что вы оставите после себя. Часто можно услышать, что самые важные из ваших свершений — это крупные строительные проекты, осуществленные по вашей инициативе в Париже. Как вы к этому относитесь?

— Когда так говорят, я не думаю, что хотят этим доставить мне удовольствие. Хотя то, что физически останется после меня, — это действительно архитектурные сооружения, о которых вы говорите.

— А каким из них вы больше всего гордитесь?

— Наиболее удачным, по-моему, оказался проект Большого Лувра.

— Чем еще вы можете гордиться, помимо этих крупных строек?

— Многое доставляет мне удовлетворение. Посмотрите, как мы изменили Францию, проведя децентрализацию власти. Значительно упростили судебную систему, упразднив, в частности, суды по чрезвычайным делам. Многое сделано для расширения социальных прав. Неплохо продвинулось строительство единой Европы. Не буду продолжать, а то получится, что я привожу свидетельства в свою пользу.

— Вы верите в бессмертие души?

— Пожалуй, нет. У меня мистическая душа, рациональный ум и, подобно Монтеню, я не способен сделать выбор. Я не знаю, верю ли я в Бога, но я часто испытываю желание верить в него.

— В каких случаях у вас возникает такое желание?

— Кто не испытывал нужды в помощи и в поддержке? А общество людей часто бывает бессильным, и помощи ждать неоткуда. Внезапно возникает чувство, что ты одинок и затерян в огромном мире. Паскаль это сказал лучше меня.