Реанимация. Место смерти?

В апреле город взбудоражили публикации в одной из местных газет, где речь шла о том, что в реанимационном отделении областной больницы медицинский персонал ворует дорогие препараты у слабых, часто находящихся в бессознательном состоянии больных, а лекарства, приобретенные родственниками пациентов, снова сдает в аптеки (на территории облбольницы их немало). Больным вводят обычный физраствор или глюкозу.

Даже на фоне нынешнего беззакония и падения морали такие факты поражают. «Оказалось, что лекарства стоимостью около двух тысяч гривен, которые родственники покупали больному каждый день, этой ночью буквально выгреб из тумбочки медбрат, который впервые дежурил возле Сергея и не знал, что тот в сознании. Медработник забрал лекарства у всех пациентов отделения и ушел», — сообщала газета.

Татьяна, узнав об этом от мужа — Сергея Афанасьева, подняла скандал, обратилась в прокуратуру, написала жалобы во все возможные государственные инстанции. Один медработник сразу был уволен, и он якобы сознался, что действительно брал препараты у больных, но по указанию старшей медсестры отделения и ее заместителя, и относил собранное в их кабинет.

Зная, что люди, близкие к учредителям газеты, опубликовавшей эту информацию, как раз вели непримиримую войну с главврачом Кировоградской областной больницы Николаем Шевчуком, я отнеслась к публикациям с некоторой осторожностью. Речь шла об аптеке ЗАО «Лекарства Кировоградщины», которая длительное время арендует место на территории областной больницы и которую руководитель учреждения решил выселить.

Внимание привлекло упоминание о дорогом препарате сукрим, — его почему-то можно было достать только в Симферополе. Именно это лекарство как последнее спасение советовали врачи отделения жительнице Кировограда Раисе Писаревой. Ее сын попал под колеса машины и вскоре умер в реанимации областной больницы. Именно такие лекарства, и тоже через Симферополь, доставала мама Насте Михайличенко-Бырсан — молодой женщине, внезапно умершей в том же отделении в позапрошлом году. О ее странной смерти «ЗН» писало в апреле прошлого года (№13, «Настина молния»). Тогда Настина мама Людмила Петровна попросила работниц отделения отдать ей пустые ампулы из-под препарата, чтобы хотя бы таким образом убедиться, что ее дочь все же получила дорогие препараты. И встретила, мягко говоря, очень прохладную реакцию на свою просьбу.

Вспомнилось также, как летом прошлого года в этом же отделении лечилась дочь близкой знакомой. Девушка попала под авто, и ее мама, кроме необходимых лекарств, носила в отделение интенсивной анестезиологии с койками интенсивной терапии (такое точное название реанимации) большое количество бутылок с физраствором.

Но все это были только предположения или впечатления. Точки над «і» здесь должна была поставить областная прокуратура, проводившая проверку в отделении. И вот, несмотря на период летних отпусков, который значительно затормозил процесс, проверка завершена. Вывод — факты не подтвердились. Казалось бы, нет смысла говорить на эту тему. Но когда листаешь материалы проверки, возникает много вопросов.

Заместитель прокурора области Леонид Лахтюк, в частности, сказал после проверки следующее:

— Случаи, о которых шла речь в публикации, взволновали нас не только как работников прокуратуры, но и как людей. Проверка была комплексная и глубокая. Но и после нее я не могу с уверенностью сказать, что на самом деле ничего не было. Возможно, нам просто не удалось доказать.

Собственно, практически вся проверка основывалась на заявлении жены Сергея Афанасьева Татьяны Андреевой, которая подняла скандал, когда узнала, что медбрат в сущности украл лекарства у ее больного мужа. Когда этот случай получил огласку в больнице, медсестра отделения Светлана Драченко написала докладную главному врачу, где фактически подтвердила, что больным вводился физраствор вместо необходимых препаратов. Например, на флаконе, который стоит в капельнице, есть соответствующая надпись, но не каждый мог бы заметить, что раствор прозрачный, а не желтый или розовый, каким должен быть, если бы в флаконе действительно были указанные препараты. Да и объем флакона с лекарствами другой, чем с физраствором. Опытная медсестра, бесспорно, могла это заметить.

Копия докладной Светланы Драченко есть в материалах проверки прокуратуры. Подтвердила она это и в беседе с Виталием Оводенко — старшим прокурором отдела защиты имущественных и других личных прав и свобод граждан и интересов государства областной прокуратуры. Но дальше речь идет о том, что главврач докладной якобы не получал. Куда она исчезла — загадка, которую никто и не пробовал разгадать. Как и ответить, почему реакцией главного врача на такие неординарные события стал суровый запрет не пускать к пациентам реанимации их родственников...

Также загадкой остается, куда девался разоблаченный Андреевой медбрат. Парень уехал в другой город. Уволился по собственному желанию и быстро исчез. Разве уволили ли бы его так легко и просто, если б он воровал лекарства по собственной инициативе, без санкции и поддержки «старших товарищей»? Дав объяснения в прокуратуре, уволилась по собственному желанию и Светлана Драченко. Кто-либо интересовался — почему?

Еще один медбрат отделения Виталий Середа косвенно подтвердил возможность схемы хищения дорогих препаратов: «Купленные родственниками лекарства заносил во вторую или четвертую палату, клал на стол. Для инъекций препараты мне выдавал Гуцалюк (заместитель старшей медсестры). Я лично никогда не проверял, выдаются лекарства для инъекций согласно письму-назначению врача или нет. Я до этого не обращал внимания, какими препаратами я делал инъекции — дорогими или дешевыми, делал только то, что мне говорили. Также хочу отметить, что после скандального события с больным Афанасьевым в отделении на каждого больного заведена тетрадь, где отмечаются сделанные инъекции. Кроме этого, с тех пор я лично начал делать намного больше инъекций, чем до инцидента».

Виталий Оводенко в разговоре отметил, что Середа отказался от своих показаний. Почему и при каких обстоятельствах, никого не интересует.

Работающую в отделении Оксану Маковийчук, которая упоминается в публикации и тоже косвенно подтверждает возможность действия преступной схемы, вообще не допрашивали. Так же, как и родственников других умерших в отделении, имеющих основания сомневаться, доходили ли приобретенные ими препараты до больных. По словам Виталия Оводенко, например, матери умершего Вадима Сорокина Полины Бойко на момент проверки не было в Кировограде. Встретиться с ней никто и не пытался. Зато в материалах проверки есть целые кипы объяснений работников отделения, где утверждается: в отделении все отлично, никаких нарушений не было и не может быть.

Первые признаки инцидента в отделении появились еще в 20-х числах марта (медбрат, пойманный с поличным, уволился 23 марта). Письмо Леонида Лахтюка к Николаю Шевчуку с просьбой допустить к проверке работника прокуратуры и представить список больных, лечившихся в отделении с 1 марта по 1 апреля, и их медицинские карточки, датированы 23 апреля. Очевидно, разрешение предоставили не сразу, ведь еще одно аналогичное письмо появилось через несколько дней. Главных действующих лиц — старшую медсестру отделения и ее заместителя — опросили 12 мая, остальных работников уже после них. Следовательно, было время подготовиться документально, юридически и психологически. Тем более что среди работников отделения (а средний медицинский персонал — преимущественно женщины) есть и вдовы, и разведенные. У большинства из них дети и небольшая зарплата. Пойдут ли они против начальства? Вместе с тем, видимо, они действительно не кривили душой, утверждая, что ничего не знают: кто же будет делать такое открыто?

И даже в этих единодушных показаниях есть момент, который должен был насторожить. Куда деваются использованные ампулы от препаратов? Сестра-хозяйка отделения Татьяна Сапрыгина объясняет, что пустые ампулы и флаконы уничтожаются сразу после смены. Уборщица Людмила Дулая говорит, что каждое утро выносит из отделения большое количество пустых ампул. Врач-анестезиолог Анатолий Бондарь утверждает: «Медсестра после приобретения проверяет наличие препаратов, фиксирует это в специальном журнале, прошитом и скрепленном печатью. Свои подписи в нем ставят приобретшие лекарства родственники и медсестра, проверившая их наличие. Этот журнал находится у старшей медсестры. Каждое утро она собирает у медсестер использованную тару от препаратов и сверяет их наличие с журналом. Пустая тара от препаратов отдается родственникам больного или хранится до момента выписки больного из отделения».

Так как же все происходило на самом деле? Существуют неединичные свидетельские показания родственников пациентов отделения, из которых следует, что ни в каком журнале они не расписывались и никакой использованной тары (даже по требованию!) не получали. Очевидно, к этому моменту следует отнестись внимательнее. По словам Валентина Пахаевого — начальника отдела защиты имущественных и других личных прав и свобод граждан и интересов государства областной прокуратуры, проверить каким-либо другим образом, сдавали ли лекарства в аптеки, практически невозможно — кассовый аппарат фиксирует только цену.

Определенным подтверждением объективности проверки и справедливости своих выводов в областной прокуратуре считают то, что та же Татьяна Андреева больше не пишет жалоб. Следовательно, с выводами согласна. В областной прокуратуре также уверяют, что она отказалась давать показания милиции, которая искала копромат на старшую медицинскую сестру. Действительно, несколько месяцев назад речь шла о том, что она владеет недвижимостью (дома, машина), которая не отвечает уровню доходов ее семьи. И это следовало бы проверить (как и соответствие стоимости имущества уровню доходов главного врача). Но почему Андреева должна давать здесь показания? Потому что первой написала заявление и начала говорить о бесчинствах?

Татьяна, кстати, не согласна с выводами проверки, а не пишет жалоб потому, что до сих пор не решила проблемы со здоровьем мужа. По ее словам, еще тогда, когда он находился в реанимации, главврач Николай Шевчук просил ее прекратить скандал в обмен на разрешение дважды посещать Сергея... В материалах проверки есть предположение, что ее муж, находясь в реанимации после проведенной операции, физически не мог общаться с женой. Татьяна же утверждает, что он мог говорить едва слышно, шепотом. Кому верить?

Потому была ли и остается ли реанимация областной больницы местом смерти для тех, кто еще мог бы жить, пока достоверно неизвестно. Ведь материалы прокурорской проверки отнюдь нельзя назвать убедительными.