ЭХО ЧЕРНОБЫЛЯ — В АМЕРИКЕ

Оценки и прогнозы известного ученого, которого иногда называют американским Сахаровым

В эти дни в южнокалифорнийском городе Сан-Диего началась подготовка к приему на отдых группы детей из белорусских городов и сел, пострадавших от чернобыльской аварии. Нынче их приедет значительно больше, чем в позапрошлое и прошлое лето.

...Все началось со звонка в редакцию калифорнийского журнала, в котором я работал пару лет назад. Немолодая по голосу женщина, говорившая по-русски с сильным акцентом, попросила о встрече. Она отрекомендовалась как Таня Винтер, сказала, что осуществляет проект «Дети Чернобыля» и попросила помощи прессы.

Судьба Тани заслуживает отдельного разговора. Ее родители - русские, но она родилась не в России, а во Франции. Жила в Берлине до 1933-го, потом, после прихода к власти фашистов, - в Праге. В Америке, в Нью-Йорке, оказалась перед самой войной. У нее трое детей, несколько внуков. С мужем переехала в Сан-Диего двадцать лет назад, купив дом у океана. Занималась общественной деятельностью, к которой всегда тяготела. И вот тут судьба неожиданно свела ее с ребенком, пострадавшим от чернобыльской аварии.

«Три года назад мой сын и невестка, живущие недалеко от Сан-Франциско, взяли на несколько месяцев мальчика-белоруса, получившего большую дозу облучения. Я приехала к ним погостить и подружилась с Василем. Он вернулся домой и куда-то пропал. О нем ничего не было слышно. Затем у меня появилась возможность поехать в Белоруссию и я нашла Василя в маленьком городке под Могилевом. И вот тогда я твердо решила организовать регулярный приезд белорусских детей в Калифорнию».

Таня - человек весьма активный и деловой. Прошло не так уж много времени, и она уже встречала первую группу из десяти ребятишек. Они поселились в американских семьях, подружились с калифорнийскими сверстниками, ездили на экскурсии, купались, загорали, ели фрукты, дышали морским воздухом и постепенно приходили в себя. Лиха беда начало. Теперь каждое лето в город приезжают юные жители белорусских городов и деревень. В год десятой годовщины трагедии Таня и ее друзья готовятся принять на шесть недель уже двадцать пять ребят - малую толику из 800 тысяч белорусских детей, пострадавших от радиации...

А теперь я хочу представить читателям второе действующее лицо. Ученый-ядерщик из Минска Эммануил Волмянский - один из создателей белорусского благотворительного общества «Медицина и Чернобыль». Именно он привез в Калифорнию первую группу детей и продолжает это делать каждое лето. Встретившись с Таней Винтер и проведя у нее в Ла-Хойе - замечательном уголке, напоминающем французскую Ривьеру, - незабываемые дни, он, как бы между прочим, спросил, нет ли у нее координат знаменитого американского ученого Джона Гофмана? Таня слышала о нем, но номера телефона не знала. Она навела справки и выяснила: живет профессор в Сан-Франциско. И вот уже один ядерщик звонит другому и они, с полуслова понимая друг друга, договариваются о встрече...

Доктор Гофман - фигура достаточно интересная. Перед второй мировой войной в Калифорнийском университете в Беркли он занимался физической химией под руководством будущего лауреата Нобелевской премии Гленнак Сиборга. Через несколько лет Роберт Оппенгеймер привлекает Сиборга с учениками к участию в создании ядерного оружия в рамках Манхэттенского проекта. Уже в 1942 году Гофман становится руководителем группы, в задачу которой входит выделение плутония из урана при бомбардировке его нейтронами. Эти и другие исследования легли в основу докторской диссертации Гофмана в области ядерной химии. Однако вскоре он прерывает эти исследования и приходит в ту область, которая весьма его интересовала, - медицину. В Беркли он начинает работать в отделе медицинской физики. И здесь Гофман тоже достигает научных вершин. Ученый назван в числе 25 выдающихся кардиологов мира за последнюю четверть века.

Через некоторое время он возвращается к проблемам, связанным с ядерной энергетикой. На сей раз его интересуют последствия воздействия радиации на организм человека. Комиссия по атомной энергии США предлагает ему возглавить исследования, связанные с воздействием ионизирующего излучения на хромосомы человека. Гофман становится одним из руководителей, а затем содиректором знаменитой Ливерморской национальной лаборатории.

Но не зря его иногда называют американским Сахаровым. В биографиях ученых действительно немало общего. Вначале - участие в создании оружия массового уничтожения, затем - стремление рассказать всему миру о той опасности, которая в нем таится. Как и Сахаров, Гофман начал подвергаться критике, у него возникли определенные трудности. Гофман серьезно поссорился с правительственными ведомствами. Произошло это тогда, когда он обнародовал данные, повергшие общество в шок: по его мнению, вероятность возникновения раковых заболеваний под действием ионизирующих излучений оказалась в 10-20 раз выше общепринятых в то время показателей в Америке.

Это не позволяло начать реализацию ряда правительственных программ по использованию ядерной энергии. Гофман стал неугоден. Прекратилась финансовая поддержка его работ, началась дискредитация его как ученого.

Гофман уходит из Ливермора и возвращается в Беркли. Ровно четверть века этот весьма немолодой человек (через два года ему исполнится 80) возглавляет неправительственную просветительскую организацию, куда входят крупнейшие американские ученые и общественные деятели. Цель ее - распространение правдивой информации о последствиях применения ядерной энергии и ядерных технологий в военных и мирных целях. Три года назад доктору Гофману присуждена международная премия «За жизнь, достойную человека».

Гофман, однако, спорит, когда в прессе его называют «отцом» антиядерного движения.

«У меня никогда не было и нет сейчас никакой антиядерной программы. Просто очень давно я решил посвятить свою жизнь медицине, чтобы попытаться облегчить страдания, которые приносят человеку болезни сердца, раковые заболевания, генетические нарушения. Поэтому если говорить о каких-либо «программах», то у меня только одна - предупреждение и облегчение страданий от этих болезней. Но так как я пришел к выводу, что радиация может непосредственно или через наследственные механизмы способствовать развитию названных мною болезней, то я считаю очень важным понять их причинную обусловленность и разъяснить это специалистам и широкой публике. Я хочу подчеркнуть, что категорически против любой попытки преувеличить отрицательные последствия воздействия радиации на здоровье. Но я также против попыток преуменьшать роль радиации в возникновении рака, лейкозов, генетических нарушений. Если научно обоснованные данные подтвердят, что радиация менее вредна, чем я думаю, или не приносит вреда вообще, то я буду только счастлив. Но если происходит сокрытие информации или используются ненаучные методы для обоснования безвредности радиации, то я как человек, ученый, врач должен выступить против».

Естественно, он не мог не откликнуться на чернобыльскую трагедию. Два года назад Гофман закончил работу над монографией «Чернобыльская авария: радиационные последствия для настоящего и будущих поколений». Этот потрясающий по важности собранных и обобщенных материалов труд, увы, немногим известен в Америке. Только в этом году он выходит здесь отдельной книгой. А вот на русском языке уже издан и на территории бывшего СССР широко известен, несмотря на мизерный тираж. Поспособствовал этому изданию ученый из Минска Эммануил Волмянский и его жена Ольга.

Гофман солидарен с теми, кто считает: правдивые сведения о случившемся в Чернобыле с самого начала замалчивались. Вина за это ложится прежде всего на правительственных чиновников.

В июне 1986 года тогдашний министр энергетики и электрификации СССР Майорец издал инструкцию, строго запрещающую его подчиненным сообщать истинную информацию по Чернобылю в прессу, радио и телевидение. Предпринимались огромные усилия для всяческого сокрытия данных о реальных уровнях радиации. В течение более чем двух лет по прошествии аварии ношение индивидуального дозиметра без соответствующего разрешения считалось преступлением.

27 июня 1986 года начальник 3-го Главного управления Министерства здравоохранения СССР подписал секретный приказ: врачам, которые лечили участвовавших в ликвидации последствий аварии, предписывалось скрывать, а в ряде случаев фальсифицировать диагнозы и сообщения о возможных последствиях облучения.

Гофман, однако, не снимает ответственности за утаивание правды и с международных экспертов. В октябре 1989 года советское правительство обратилось к ним за дополнительной помощью. МАГАТЭ - Международное агентство по атомной энергии создало так называемый консультативный комитет по Чернобылю. В течение следующего года в СССР побывало около 50 миссий, примерно 200 международных экспертов. Через некоторое время они дали свой отчет. Он держался в секрете, однако некоторые агентства и газеты смогли дать его краткое изложение. И вот здесь произошло самое интересное. С ссылкой на этот отчет газета «Вашингтон пост» пишет: «В чернобыльских бедах консультативный комитет винит не радиацию, а психологический стресс».

Газете вторит агентство Ассошиэйтед Пресс: «Конечно, жители загрязненных территорий считают себя больными, - заявил Линн Анспах, занимавшийся медицинской частью данного исследования. - Все это происходит скорее не от радиации, а от страха перед ней». «Уолл-стрит джорнэл» сообщает: «Проведенное исследование по Чернобылю показывает, что последствия аварии преувеличены... Такое мнение вызывает протест общественности...»

Американские средства массовой информации в данном случае лишь отражали позицию экспертов, изложенную в отчете. Почему же эксперты явно скрывали реальные факты? Профессор Гофман отвечает на этот вопрос: «За очень редким исключением, эксперты назначались руководством различных ядерно-энергетических программ и правительствами. Трудно найти эксперта, назначение которого не было бы одобрено правительственными чиновниками. Поэтому 'инакомыслящий' эксперт обычно оказывается в очень сложном положении. А независимая экспертиза последствий воздействия радиации на здоровье людей - очень редкое явление из-за отсутствия финансового субсидирования».

Гофман вместе со своим коллегой обосновали четыре закономерности радиационного рака у человека. Один из их выводов весьма важен: нет биологически обоснованных данных о том, что после радиоактивного облучения должно пройти какое-то минимальное время, чтобы индуцированный радиацией рак стал клинически явным. Наоборот, возможно клиническое проявление некоторых видов злокачественных опухолей сразу же после облучения, особенно среди людей пожилого возраста. Этот вывод имеет прямое отношение к последствиям чернобыльской катастрофы.

Не менее важен и другой вывод Гофмана. Он опровергает концепцию существования так называемой безопасной дозы облучения. Эта концепция до сих пор весьма популярна в России, в Украине, в Беларуси. Поддерживает ее и МАГАТЭ. Ничего удивительного в этом нет - поддерживается то, что выгодно правительствам и организациям, связанным с ядерной энергетикой.

Вернемся к чернобыльской трагедии. Возможно, не все специалисты согласятся с оценками и прогнозами Джона Гофмана. Но прав ученый из Минска Эммануил Волмянский: «К сожалению, в настоящее время нет однозначных критериев, которые позволили бы предсказать все последствия чернобыльской аварии для здоровья людей. Поэтому, надеясь на лучшее, мы обязаны исходить из худшего и сделать все, чтобы эти последствия были минимальными».

По прогнозам американского ученого, в результате чернобыльской аварии количество онкологических заболеваний со смертельным исходом вырастет на 340-475 тысяч. На столько же увеличится число раковых заболеваний без летального исхода. Дай Бог, чтобы эти данные оказались завышенными...