РОСКОШЬ СТАБИЛЬНЫХ ЦЕН ЦЕНОВАЯ СТАБИЛЬНОСТЬ, ПОХОЖЕ, ВСЕ ЕЩЕ ОСТАЕТСЯ НЕПОЗВОЛИТЕЛЬНОЙ РОСКОШЬЮ ДЛЯ ЛЮБОЙ ИНДУСТРИАЛЬНОЙ ЭКОНОМИКИ, НЕ ГОВОРЯ УЖ О РАЗВИВАЮЩИХСЯ

Еще 30 лет назад умеренная инфляция рассматривалась как положительный фактор экономической динамики. В условиях золотого стандарта подобный взгляд был закономерен, поскольку чистый приток золота сопровождался ростом денежной массы, цен и деловой активности. Указанная взаимосвязь была также подтверждена хронологией развития и преодоления Великой депрессии.

Сегодня большинство экономистов разделяют точку зрения М.Фридмана, указавшего, что глубина и продолжительность экономического спада 20—30-х годов была обусловлена не столько проблемами фондового рынка, сколько неоправданным сжатием денежного предложения, сопровождавшимся абсолютным падением цен и производства: в Соединенных Штатах цены товаров потребления с августа 1929-го по март 1933-го снизились на 24%, а ВВП — на 30%. В Японии и Швеции цены в 1929—1933 гг. упали, соответственно, на 25 и 20%.

Рабочая группа МВФ под руководством директора департамента исследований К.Рогоффа отмечает, что выходу из кризиса 20—30-х годов способствовал отказ от золотого стандарта, рост денежного предложения и цен (инфляция). Причем государства, оказавшиеся более решительными в увеличении своих расходов и монетизации бюджетных дефицитов (Швеция и Япония), быстрее преодолели фазу экономического спада.

Положительная взаимосвязь ценовой и экономической динамик в общем-то не вызывала сомнений и в период доминирования кейнсианской доктрины. М.Сарел полагает, что этому взгляду в значительной степени способствовала низкая инфляция 50—60-х годов: в индустриальных странах она в среднем не превышала 3,5%.

Однако стагфляция 70-х годов разрушила сложившиеся представления о позитивных эффектах роста цен, положив конец господству кейнсианских методов бюджетного и монетарного стимулирования. В США, например, увеличение инфляции в 1973—1974 годах с 6,2 до 11% сопровождалось падением экономической динамики: с +5,8 до кризисных -0,6%.

Так что если в 30-е годы прошлого столетия активно формировались основы государственного регулирования, то в 70-е и особенно 80-е годы стали явно преобладать либеральные течения. Возврат к неоклассическим идеям сопровождался ограничением государственных интервенций, бюджетных дефицитов и ценовой динамики. Представления же о положительных эффектах инфляции сменились на противоположные.

Целесообразность ее снижения не подвергалась сомнению, пока темпы роста цен в индустриальных странах оставались выше 3—5%. Однако уже в начале 90-х годов ряд экономистов отметил возможные недостатки ценовой стабильности. В частности, Л.Саммерс указал, что в районе нулевой инфляции у центрального банка резко снижаются возможности антикризисного регулирования. Но эти замечания воспринимались скорее в техническом, нежели концептуальном аспектах. Негативное отношение к общему росту цен оставалось неизменным.

Между тем, по мере снижения ценовой динамики и вхождения все большего числа индустриальных стран в зону двух-четырехпроцентной инфляции, все очевиднее становился интерес к вопросу: «Что дальше?» Сама идея ценовой стабильности формальной ревизии не подвергалась. Однако на практике индустриальные страны предпочли обезопасить себя своеобразным ценовым буфером. Общий уровень цен стал рассматриваться в качестве стабильного, если подорожание товаров потребления не превышало 2—3%. Сегодня подобной концепции «стабильных цен» придерживается целый ряд центральных банков — например, Европейский центральный банк, Банк Англии, Национальный банк Швейцарии, Резервные банки Австралии и Новой Зеландии.

Указанный подход Национальный банк Швейцарии объясняет сложностью точной оценки инфляции. Помимо этого считается, что ее показатель, рассчитанный на основе индекса потребительских цен, завышает реальный рост цен: в развитых экономиках, по мнению разных авторов, речь может идти о 0,5—1,0 процентного пункта.

Однако подобные оценки не универсальны. Например, в Великобритании в течение последних семи лет темпы роста потребительских цен были меньше дефлятора ВВП. Величина же последнего в индустриальных странах остается положительной, что вряд ли свидетельствует об их стремлении жестко привязывать свою экономическую политику к нулевой инфляции.

Между тем, в середине 90-х годов был поставлен вопрос о нелинейной связи ценовой и экономической динамик. Речь, по сути дела, шла о наличии критических значений, ниже которых отрицательные последствия роста цен могут оказаться статистически незначимыми.

Однако определить эту «критическую точку» («точку перегиба», «отсечения», «структурного излома», «оптимальной/пороговой инфляции») оказалось весьма непросто.

М.Сарел пришел к выводу, что она может находиться в районе 8%. А.Гош и С.Филлипс, анализируя взаимосвязь инфляции и темпов роста среднедушевого ВВП, получили наилучшие статистические оценки для инфляции в 2,5%, хотя и отметили, что ее критическое значение может быть выше. Их исследования также показали, что при ценовой динамике «ниже примерно 6%» дезинфляция сопровождается падением экономического роста.

По оценкам М.Хана и А.Сенаджи, пороговая инфляция в индустриальных странах лежит в диапазоне 1—3%, а в развивающихся — 7—11%. П.Кристофферсен и П.Дойл оценили ее для переходных экономик в 13%. Расчеты М.Бруно и В.Эстерли показали значимую негативную корреляцию роста и инфляции, когда величина последней превышает 40%.

Разброс количественных оценок сопровождается также и различной их интерпретацией: в ряде случаев авторы избегают говорить о возможных положительных эффектах инфляции, ограничиваясь лишь выводом о наличии предельного уровня, ниже которого ее негативные последствия статистически не прослеживаются.

Такую осторожность можно объяснить не только боязнью показаться «еретиками». Даже в рамках общепринятых представлений о взаимосвязи инфляции и экономического роста остается чересчур много открытых вопросов. Например, несмотря на справедливость предостережений о небезопасности «высокой инфляции», ее количественные параметры до сих пор остаются весьма неопределенными, впрочем, как и «умеренной» или «низкой ценовой динамики».

Примечательно, что М.Хан и А.Сенаджи расширяют возможный диапазон критической (пороговой) инфляции до 1—4% в случае индустриальных стран и 1—20% — развивающихся. Подобная поливариантность свидетельствует о необходимости учета не только индивидуальных особенностей различных экономик. Она позволяет задаться вопросом о причинах роста цен. Тот факт, что уровни инфляции в развивающихся странах устойчиво превышают ценовую динамику в индустриальных экономиках, заставляет задуматься, почему одинаковые приросты денежной массы в них сопровождаются различными ценовыми и производственными эффектами.

К немонетарным причинам роста цен обычно относят размеры бюджетных дефицитов, курсовой режим, степень открытости экономики и ценовой либерализации, изменение относительных цен, уровень независимости центрального банка (К.Котарелли, М.Гриффитс, Р.Могадам). Между тем, сегодняшнее состояние мировой экономики позволяет усомниться, что указанный перечень достаточно полно охватывает весь спектр важнейших немонетарных факторов инфляции.

В этой связи уместно заметить, что в 90-е годы практически монопольно господствовала доктрина всеобщей либерализации и государственного дерегулирования, реализация которой сопровождалась впечатляющими результатами. Ежегодные объемы портфельных инвестиций в развивающиеся страны выросли в 1990—1999 гг. в 9 раз – с 3,7 до 34,5 млрд. долл., а прямых – в 7,4 раза, с 24,3 до 185,4 млрд. В группе индустриальных экономик бюджетные дефициты были снижены с 3,7% ВВП в 1994 году до 0,9% в 1999-м, ежегодные приросты цен на товары потребления при этом уменьшились с 2,6 до 1,4%.

В указанном контексте невольно возникает вопрос: «Почему десятилетие самой низкой за последние полвека инфляции привело не к экономическому буму, но очевидному замедлению роста практически во всех индустриальных странах?»

Во избежание разночтений необходимо подчеркнуть, что речь об эффективности инфляционной накачки не идет. Проблема, очевидно, заключается не в замораживании инфляции, а в выборе оптимальных темпов ее снижения, отражающих скорость институциональных реформ.

С теоретической точки зрения, устойчивое развитие при нулевой инфляции возможно. Но для этого потребовалось бы наличие абсолютной мобильности капитала и рабочей силы, т.е. возможность мгновенного перераспределения производственных ресурсов в ответ на малейшие ценовые колебания. В силу этого должна обеспечиваться моментальная ликвидация неконкурентных производств и столь же стремительное наполнение рынков товарами и услугами, на которые начинают подниматься цены. При этом, очевидно, должна наблюдаться совершенная конкуренция, дабы ничто не искажало ценовых импульсов и не мешало свободному перераспределению рабочей силы и капитала. Предприятия, сооружения, производственная и социальная инфраструктуры, средства коммуникации и целые города в подобной модели исчезают и появляются ...мгновенно, вследствие малейших ценовых колебаний на товарных рынках. Последние, по выражению Л.Вальраса, должны избавляться от каких-либо товарных излишков и дефицитов «в конце каждого дня».

Утопичность подобных построений очевидна. Конечно, можно привести пример Швеции (1998 год) или Новой Зеландии (1999 год), где при формальной дефляции в 0,1% рост ВВП составлял, соответственно, 2,95 и 4,4%; или почти восьмипроцентную динамику албанской экономики при нулевой инфляции в 2000 году. Но подобные эпизоды – скорее стечение обстоятельств, нежели экономическая закономерность. В противном случае и пятипроцентный рост Аргентины в 1983 году при 344% инфляции необходимо было бы рассматривать как общий случай, а не результат ситуативных совпадений.

В этой связи корректность гипотезы, выдвинутой С.Фишером, Р.Сахаи и К.Вега о возможности устойчивого развития при нулевой инфляции и даже незначительной (до 2%) дефляции, вызывает большие сомнения. Сложно сказать, насколько она популярна сегодня среди экспертов МВФ. Однако в выводах группы К.Рогоффа подчеркивается опасность снижения цен.

Примечательно, что в ее докладе дефляционная стагнация японской экономики объясняется не только структурными проблемами, но также чрезмерно жесткой монетарной политикой последнего десятилетия. В мае с.г. на излишне ограничительную монетарную политику Японии указал и заместитель директора-распорядителя МВФ Ш.Сугисаки. (Оба вывода практически совпадают с предположением, ранее высказывавшемся в «ЗН», — см. статью «Инфляция и экономический рост», №10, 15—21 марта 2003.)

Нулевую инфляцию в китайской экономике группа К.Рогоффа связывает с наличием незагруженных мощностей и относительно высокой безработицей. Это позволяет объяснить, почему новейший опыт Китая на первый взгляд не вписывается в рамки предлагаемой гипотезы: в последние годы его экономика растет семи-восьмипроцентными темпами практически при нулевой инфляции.

Между тем результаты сглаживания 15-летних рядов (1987—2001 гг.) свидетельствуют, что для Китая (см. рис.) целесообразным может оказаться удержание не минимального, а оптимального уровня инфляции (6—10%), который бы сопровождался максимальными темпами роста ВВП (11—12%).

Речь в данном случае может идти о естественном уровне инфляции, отражающем меру несоблюдения совершенной конкуренции («Инфляция», «ЗН», № 9, 8—15 марта 2002). При этом чем значительнее указанное несоответствие, тем выше ценовая динамика, при которой достигаются максимальные темпы экономического роста.

Неудивительно, что более высокая инфляция наблюдается в странах с деформированными рынками. Для них повышение цен подчас вообще может оказаться единственным средством компенсации предпринимательских рисков. Например, в Украине страхованию подлежит не более 10% всех контрактов, при этом не более 25% руководителей промышленных предприятий полагают, что «судебная система в состоянии обеспечить выполнение их коммерческих соглашений» («Деловой климат в течение 1999—2002: ничего не изменилось?», «ЗН», №18, 17—23 мая 2003). Естественно, что в подобных условиях самостоятельные усилия предпринимателей по снижению рисков прямо или косвенно связаны с дополнительным повышением цен на их продукцию.

Более того, отсутствие подобной страховки может вообще блокировать инвестиционную деятельность. Например, пару лет назад Европейский банк реконструкции и развития отказался финансировать достройку энергоблоков на Ривненской и Хмельницкой АЭС из-за нежелания Украины повышать на 2,5 цента электротарифы атомных станций.

Факт — более чем красноречивый: ценовая стабильность отечественного рынка оказалась непреодолимым барьером для вхождения на него международного банка развития.

В этой связи невольно напрашивается вопрос об общей эффективности стабильных цен в условиях несовершенной конкуренции. Негативный ответ на него в 90-е годы дали Аргентина и Япония. В текущем десятилетии, похоже, настала очередь Соединенных Штатов и Европейского Союза. Кстати, для стран еврозоны Европейский центральный банк снизил прогноз экономического роста в 2003 году до 0,4% при одновременном замедлении темпов инфляции.

Так что ценовая стабильность, похоже, все еще остается роскошью, которую не может себе позволить ни одна индустриальная экономика, не говоря уже о развивающихся.

Бороться с инфляцией, безусловно, необходимо. Но эффективности ради следует отличать монетарную инфляцию от структурной, поскольку рост цен в разных случаях обусловлен различными причинами: если в первом речь идет об избыточном денежном предложении, то во втором – о мере нарушения условий совершенной конкуренции. Например, в России, по оценкам первого замминистра финансов РФ А.Улюкаева, «доля немонетарных факторов ...в составе инфляции достигает около 40—45%, монетарных факторов — порядка 55—60%».

Неудивительно, что указанные случаи требуют различных методов дезинфляционной терапии. Монетарное повышение цен может и должно быть остановлено простым ограничением денежного предложения. А вот структурная дезинфляция предполагает реализацию гораздо более сложных институциональных реформ, в момент проведения которых речь об уменьшении предпринимательских издержек может вообще не идти.

Сегодня в Украине на разных стадиях ликвидации находятся 107 угольных шахт и четыре угольных разреза. Поддержание в экологически безопасном состоянии только одной шахты, не добывающей уголь, обходится в 12 млн. грн. В первом квартале с.г. из-за отсутствия средств на неопределенный срок отложено запланированное закрытие шести шахт. Представления о том, что указанные издержки можно устранить посредством денежно-кредитных инструментов, сложно назвать серьезными.

Понятные сомнения вызывает корректность цитирования М.Фридмана о том, что «инфляция всегда и везде является монетарным феноменом». В Украине о ней сегодня можно говорить исключительно в контексте структурных деформаций. Во время же их устранения целесообразно придерживаться консервативной ценовой стратегии, которая бы учитывала низкую мобильность отечественного капитала и рабочей силы.

Показательной при этом может быть скорость дезинфляции в индустриальных странах. США, например, потребовалось 13 лет, чтобы безболезненно снизить в 1980—1992 гг. ценовую динамику с 13,5 до 3%. Безусловно, мировая экономика сегодня пребывает в совершенно иной инфляционной среде. Однако и рыночные институты в Украине от американских отделяют не 20 лет развития. Пытаться же преодолеть указанный разрыв посредством денежно-кредитных инструментов не так наивно, как опасно.