ПУТЕШЕСТВИЕ БЕЗ УДОВОЛЬСТВИЯ, НО НЕ БЕЗ МОРАЛИ ОТРЫВКИ ИЗ ДНЕВНИКА ПРЕДСЕДАТЕЛЯ ПАРТИИ ЗЕЛЕНЫХ УКРАИНЫ ВИТАЛИЯ КОНОНОВА

Шальная мысль путешествия по Южному Бугу возникла у меня во время избирательной кампании в Верховную Раду. В одной из поездок мне показали исток Буга, и сердце сразу же екнуло — я вырос на Буге в далеком подольском селе Соколец на Виннитчине. Мама там и сейчас живет. И название реки величественно: Буг — это по-польски Бог. Решил пройти по реке от истоков до устья. Заодно и пообщаться с народом не в официальной обстановке, а, что называется, в их среде обитания. Тогда же пообещал установить у истока памятный знак, чтобы всем было понятно — отсюда начинается могучая украинская река.

Потерянные истоки

Прошло немного времени, за которое, правда, мы сумели проиграть выборы и огорчиться. Заказанная надпись в камне тем не менее была изготовлена, и летом я приехал в село на открытие. Председатель местного хозяйства Леонид Шиманский тепло отнесся к идее Зеленых установить памятный знак и развил ее дальше: «Дарю вам гектар земли возле истоков Буга. Посадите здесь, что хотите. А я из села проложу бетонную дорожку, чтобы, когда молодые надумают жениться, смогли приезжать к месту, где рождается река. Пусть помнят, что землю и природу нужно беречь — это жизнь и здоровье их будущих детей».

Весной, мы, Зеленые, обязательно посадим у истока Южного Буга дубовую рощу, а пока… гостеприимный хозяин «накрыл поляну». Народ по поводу установки камня решил гулять основательно, быстро «разогрелись»...

Я себе напланировал, что ночь проведу возле источника, помолюсь в начале пути и начну плыть по Бугу, чтобы закончить путь в Ольвии, где стоит чаша Аполлона. Но не тут-то было — понял, что никто отсюда еще долго не уйдет, а о том, чтобы установить палатку и выспаться, и думать нечего. Помолиться тоже не удастся — вокруг люди, а обращение к Богу — действо достаточно интимное.

Часы показывали восемь, солнце садилось. К счастью, местные Зеленые главный водочный удар взяли на себя. Волевым усилием заставил себя надеть походную форму, ботинки американской пехоты, специально приобретенные для этого путешествия, и попрощался: «Хлопці, ви тут пийте, а я пішов».

По дороге в село я высматривал, когда же начнется речка, истокам которой мы камень поставили. Ров виден, но воды нет. Все заросло травой, осокой. Лишь кое-где коровы в русле копытами пробили какое-то подобие луж. Оказывается, исток высох на два с половиной километра. Грустно осознавать, что человечество реально не воспринимает угрозы глобального потепления.

Уходил из села с удивительно теплыми впечатлениями. Казалось, что у нас, в украинской провинции, состоялись серьезные подвижки: добротные хаты, люди обеспечены, порядок, много молодежи. А дворы ломятся от добра: везде коровы, гуси, куры, утки... Сбылась мечта идиота, — говаривал в таких случаях Остап Ибрагимович.

Погружение в народ

На встречах, на которые сегодня народ заманивается раздачей слонов или шаровыми концертами, ничего всерьез не выяснишь — из зала звучат почти те же классические вопросы, известные со времен «Золотого теленка»: «Почему в продаже нет животного масла и не еврей ли вы?» На этом общение с «человеком из центра» заканчивается. Мне же захотелось увидеть то, что никакая статистика, или даже докладные местных Зеленых партработников не осветят.

Люди раскроются и будут откровеннее, если посидишь с ними за ужином, выпьешь чарку, поспишь в их доме. Я это знал, но и побаивался: раз народ отказал нам в вотуме доверия, то я им человек чужой, с непонятными или несвоевременными идеями. Но никакого отторжения не почувствовал. Наоборот, везде утешали: «Хіба ж вас пропустять, там же одні вовки. А природу захищать треба. Все одно крім вас ніхто цього робити не буде». А чого ж не голосували»? Как правило, опускали глаза, явно чувствуя неловкость. На встречах во время похода я откровенно предупреждал людей, что уже не депутат, что власти у меня никакой, а возможности влияния крайне ограничены. Но в ответ слышал: «Вы все равно начальство из Киева и поэтому что-нибудь делайте — нельзя дальше терпеть. И причем здесь парламент? У вас есть партия».

Максима Горького когда-то во время странствий поразило гостеприимство украинцев и вообще людей Юга. Он вспоминал, что на каждом шагу, если просишь воды, приносят кувшин молока и краюху свежего хлеба. Тогда даже паломники, идя молиться в Лавру, не брали с собой ничего — по дороге все дадут, угостят, предоставят ночлег.

Гостеприимство еще сохранилось у нашего народа. Мимо хаты идешь — приглашают: «Заходьте — ми щойно борщ зварили». Правда, это в случаях, когда узнавали. А узнавали часто. Просто удивительно, как быстро в селах передаются слухи, без газет, без радио.

Как правило, в селах, где я останавливался, на ужин и завтрак подавали картошку с малосольными огурцами и сало. И не было случая, чтобы не поставили на стол бутылку самогона...

Абсолютно фальшиво звучат притязания экономической элиты на власть на фоне так однообразно и скудно питающегося народа, живущего на лучших в мире черноземах, производящего пшеницу на экспорт, и еще в урожайный год! В одном доме женщина накрыла стол — картошка и все те же огурцы. Я вынул кольцо колбасы. Она расчувствовалась до слез: «Верите? Эта картошка уже комом в горле торчит! Изо дня в день только ее и едим».

Ощущение безысходности накладывает тяжелый отпечаток на существование. Селяне не видят перспективы. Как повсеместно считают, быт по сравнению с советским временем резко ухудшился. Пенсионеры, хотя пенсия у них и мизерная, в лучшем положении. Люди молодые и среднего возраста вообще не имеют работы и лишь мечтают о португальских заработках на сборе маслин.

Мой энтузиазм таял все больше, чем дальше я продвигался на юг. Вначале встречались села, где откровенно обсуждали любые темы. Обменивались впечатлениями, сплетнями, интересовались тайнами «придворной» жизни, величиной зарплат депутатов и министров, просили поспособствовать в разных проблемах. При этом интересный парадокс: свободно материли Президента, неуверенно критиковали областное руководство и уж вовсе неприлично поджимали хвосты, когда речь шла о местных феодалах. Однако такие посиделки создавали слабое ощущение готовности народа изменить существующее положение.

В Винницкой и Хмельницкой областях еще чувствовалась связь народа со своей историей. Почти в каждом селе рассказывали легенду о кладе, который закопали поляки, гайдамаки или казаки. Однако чем южнее, тем сильнее чувствуется, что корни у народа становятся менее глубокими. Все вокруг меняется, даже сельская архитектура. Если в Хмельницкой и Винницкой областях хатки белые, то в Николаевской они синие, а крыши становятся все более плоскими. Возле Николаева впервые, когда попросился на ночлег, спросили: «А сколько заплатишь?» Понятно, тут уже начинается курортный бизнес.

Трудно представить, что такой вопрос задаст человек, живущий севернее. На границе Хмельницкой и Винницкой областей меня подвезла женщина по имени Валя, лет двадцати трех. Рассказала, что у нее двое детей, муж, но она уже шесть лет... не видела денег. Я спросил ее: «Как же вы живете?» «Живем тем, что выращиваем», — объяснила она. У нее одна мечта — накопить денег, чтобы дети ее уехали отсюда куда глаза глядят. На ее телеге я проехал километров шесть и протянул 10 гривен. Она не взяла...

Чтобы о нас не говорили, мы — «страна засранцев»

В славном городе Хмельницке Буг — речечка шириной метров семь. Источает ужасный запах. По поверхности плавает гнилая рыба, раки. В речку сбрасывают все: дохлых собак, котов, старые шины. Из воды торчит металлический лом. И что меня поразило — плывут по реке яйца. Под мостами собираются просто хороводы из яиц.

Поначалу думал, что это яйца диких уток. Оказалось, что горожане приходят ночью на речку и через плечо бросают в воду выкачанные яйца. Мол, так выбрасывается «черная энергия» с болезнями.

Но в городе есть официальная медицина. А селу, кроме такой, «альтернативной», ничего не остается. Хотя кое-где попадаются полуразрушенные медучреждения с парой-тройкой медработников. Они, как правило, неплохие специалисты с практическим опытом, но часто у них отсутствуют элементарные средства первой помощи. А в некоторых селах и этого нет. Если заболел, ищи машину и вези больного в район. Но в каждом селе готова прийти на помощь бабка-знахарка. Причем «бабки» могут оказаться и крепкими мужиками разных профессий: бывшими милиционерами, преподавателями, военными. В общем, теми, кто быстрее других понял, что так легче всего выкачать из простых людей деньги.

Меня, естественно, больше всего интересовали экологические проблемы. Особенно — знаменитая взорванная ракетная шахта в Чаусово, наделавшая столько шума отравлением жителей Болеславчика. Перед Чаусовым у меня закончилась вода. Я наполнил флягу из колодца, напился и решил заночевать. Но после той воды у меня началось нечто вроде гриппа, потекли слезы. На три дня был выбит из колеи. Потом я узнал, что из этого колодца местные жители воду не пьют. Но где вы видели колодцы, которые не соединяются подземными водами между собой? Впрочем, люди здесь на эту тему говорят неохотно, хотя продолжают болеть. Врачи при этом не ставят им диагноз, чтобы «не портить статистику»...

В дороге я часто приставал к встречным с вопросом — что для вас значит природа, Южный Буг в частности? Те, с кем удалось поговорить, прекрасно все понимают. Но тут же... мыли в реке мотоциклы, машины, пленку от теплиц, сбрасывали в воду мусор. Известная логика — всем этого делать нельзя, но конкретно мне — можно...

Возле Мигии Буг упирается в скалу и поворачивает налево. Уникальные места — гранитно-степное Побужье. К сожалению, здесь не организован заповедник, а в Александровке уже построили плотину и готовятся затопить уникальные места. Пока только николаевские Зеленые встали на их пути. Долго ли нам удастся сдерживать напор «преобразователей природы»?

Состояние туалетов — это у меня пунктик, как у Зеленого. Когда приезжаю в другую страну, то, в отличие от моих бывших коллег по парламенту, посещаю не блестящие кабинеты и приемы, а свалки, отхожие места. Без стеснения скажу, что это такие же, а, может, и более показательные элементы человеческой культуры. Поэтому и в моем путешествии по Бугу я не обошел вниманием эту сторону нашей цивилизации.

Мы удивляемся, что в Индии 80% населения не пользуется туалетами. Однако наши туалеты «типа люфтклозет» — тоже достойный удивления анахронизм. Как величайший прорыв вперед украинской культуры могу отметить, что в селах везде появилась туалетная бумага. И это не ради дорогого гостя. Оказывается, причина революции в том, что с газетами в селах трудно. Вступили в силу экономические законы — гораздо дешевле пользоваться туалетной бумагой. Так экономика нанесла смертельный удар «Правде», которую мудро внедряли в народ большевики, считая, что нет лучше материала для перекура и прочих дел...

Думал, что меня удивить уже ничем нельзя, и все же более загаженного туалета, чем в центре Умани, не встречал нигде. Вдвойне обидно, что этот город достаточно посещаем иностранными гражданами. Сюда каждый год приезжают десятки тысяч евреев-паломников со всей планеты, и если им придет в голову посетить общественный туалет славного города Умани, они уедут с впечатлением о нас, как о «редких засранцах», разнесут такое мнение по всему миру и отмыться будет сложно.

Строим грандиозные планы, говорим о евроинтеграции, а элементарных водопроводов у селян как не было, так и нет. С обычным умыванием в провинции хоть кричи караул! В лучшем случае стоит еще советский рукомойник с «пиптыком». Кстати, промышленники ломают себе голову над тем, что выпускать вместо военной техники? Помогите селянам почувствовать ХХI столетие, предоставьте им возможность прикосновения к достижениям санитарно-гигиенической мысли.

Ну а работающих бань в украинском селе вообще нет. Теперь представьте, как сложно нагреть воду для мытья в хате, когда даже баллонный газ есть далеко не везде. А если есть, то по 40 гривен баллон.

У Ильфа в записной книжке есть фраза: «Зашел мальчик, путаясь в соплях». В одном селе я увидел таких мальчиков. Печально. В моем детстве — такие встречались только в журнале «Ералаш». А сколько с тех пор воды в Буге утекло! Это большая проблема, и о ней нужно говорить вслух, без присущего нам социалистического лицемерия.

Все это составляющие того, что можно назвать «жизнью в дерьме». Обидно, что некоторые наши преуспевшие граждане думают — они-то живут по-другому, а с деньгами туз и в Европе туз. Увы, даже наших супербогатых людей воспринимают в развитых странах как представителей страны немытых людей. И поделом!

Последний еврей

Знаете песню «Стоїть гора високая, попід горою гай...»? Ее написал украинский поэт и баснописец Глибов. Сделал он это в местечке Чорна Гора. Мне удалось там побывать. Гора, которая вдохновила поэта, к сожалению, оказалась совсем не такой высокой, как о том поется. Но речечка, прославленная в песне, осталась, и роща тоже пока есть. А вот дом, в котором жил наш классик, находится в ужасном состоянии. Еще недавно в нем жили очень бедные люди. На ремонт хаты средств не было, а когда умерли, она вообще осталась без присмотра. И вот-вот рухнет. На ней даже таблички нет, что здесь жил Глибов. Грустно от того, что мы так относимся к своей культуре, своей истории... И это притом, что в нашей элите уже десятилетие существует клан «професійних українців», которые живут за счет налогоплательщиков, и неплохо.

Интересно, что в том же путешествии я видел совсем другие примеры отношения к своей культуре народа, который уже почти не живет в этих местах. Раньше в местечках возле Буга проживало многочисленное еврейское население. В междуречье, где сливаются Бужок и Буг, вырос Меджибож. Во время Второй мировой войны в нем погибло 16 тысяч евреев. И хотя здесь евреи уже не живут, от их кладбищ веет ухоженностью, чистотой и порядком. Большей частью за деньги из Израиля нанимаются люди из местного населения, которые ухаживают за кладбищами. Может, ухаживая за могилами других, мы научимся ценить и свое прошлое?

В Меджибоже я познакомился с ребе Нахманом. На улице было 35 градусов. Жара! Мы зашли в мавзолей на еврейском кладбище, и я не без удивления обнаружил — здесь прохладно. Работал кондиционер. В прекрасном состоянии и синагога в Меджибоже. При общей разбитости и бесхозяйственности вокруг, здесь все организовано, чисто: есть вода в кране, басейн, туалеты благоухают дезодорантами. И это в городе, где, наверное, и водопровода нет. На вопрос к ребе «Много ли здесь живет евреев?», получил ответ: «Я один, но на службу по субботам сюда приезжают люди из других мест. Даже из Киева».

В селах сильная ксенофобия: не любят черных, которые «понаехали в Украину», индусов, китайцев, чувствуется нетерпимость по отношению ко всем иностранцам. К евреям появилась новая своеобразная претензия — они бросили нас и теперь сами в Израиле живут хорошо. Приезжают на могилы предков, и видно, что деньги у них есть. Достается и русским: «Россияне приезжают и все тут скупают, а нам ничего не останется — уже все заправки им принадлежат» (такой пассаж услышал в селе на дороге, рядом с заправкой ТНК). Поинтересовался — оказывается на заправке рабочих мест хватило только двум жителям села, остальные остались не у дел. Вот и вызрела претензия ко всем россиянам.

Народный музей на мельнице

Переходы пешком часто заменялись ездой на местном транспорте: случайно попавшемся тракторе, повозке, грузовике, мотоцикле. Все это содействовало неожиданным встречам с большим числом людей. Главный вывод из разговоров «по душам» — политики не имеют ни малейшего представления о жизни народа.

В селе Порик — оно названо по имени героя французского Сопротивления (он родом из этого села) — я попал на колоритнейшую мельницу. Дед у меня был мельником, поэтому я почувствовал там щемящую ностальгию. Кроме всего, эта мельница — настоящий музей плакатов. В последние полсотни лет, когда у нас происходили бурные перемены, местные мельники не выбрасывали изображения очередных «вождей», а везли к себе. Все, что сбрасывалось со стен и постаментов, когда снимали очередного руководителя, они приютили. Поэтому, кроме кремлевского мечтателя, со стен смотрят Сталин и Молотов, Берия и Каганович. Машет рукой улыбающийся Никита Сергеевич. В этой же компании и Павло Лазаренко. Есть исключение — ныне здравствующие политики Кучма, Ющенко... На плакате Виктора Андреевича емкое слово из трех букв. Портрет нашего Президента тоже исписан сильными словами.

«За что же вы так вождей?» — не удержался я. И получил ответ: «Це не ми, це народ балується».

Как-то подсел к молодым людям, которые пили на берегу реки водку. Спросил: «Чем занимаетесь?» Они с обезоруживающей прямотой ответили: «Воруємо». «Что крадете?». «А что плохо лежит. В основном металл. Дайте работу — не будем красть». К богатству в селах относятся, скрежеща зубами. Даже к своим, которые поехали куда-то на заработки, привезли деньги и построили себе удобный дом — черная зависть и ненависть. Старые представления о социальном равенстве продолжают работать. Кто покупает у крестьян землю и дает им работу, также вызывает глухое раздражение. Слышатся упреки: «сволочь — нас за крепостных держит». Социальная неудовлетворенность вполне может стать причиной пожара, если какой-то радикал найдет способ, как все это поджечь.

Очень мало сел, где вообще можно встретить молодежь старше школьного возраста. Это так же редко, как и новые дома. Однако, если пенсионеры еще держатся, то молодежь, не уехавшая из села, спилась. В некоторых селах свирепствует поголовная наркомания. Мак тут селяне давно уже не сеют: все равно наркоманы вырежут, как ни сторожи.

Повсеместно, несмотря на все региональные отличия, тихо ненавидят милицию — свою, сельскую. Все уверены, что она связана с мафией. Говорят, в провинции стражи порядка часто прикрывают пункты приема металлолома, за взятку отпускают воров. Даже у егеря в одном из сел была своя претензия к милиционерам — жаловался, что в соседнем лесу жило с десяток оленей, но приехали менты с фарами и всех поубивали. В другом селе рассказали, что люди в мундирах электроудочками перебили рыбу в пруду... На самом деле встреченные мною на дорогах Прибужья служители порядка были обыкновенными мужиками, уставшими от безденежья, необходимости борьбы с преступниками и постоянного искушения преступить закон из-за нищенского своего положения.

Многим я задавал вопрос: что такое украинская мечта? И 90% ответов звучали так: чтобы было лучше жить. Ну хотя бы так, как раньше. А в Бужском лимане продавщица рыбы мечтательно вспомнила, что при Брежневе было лучше всего и, наверное, так уже не будет никогда... Люди повернуты в прошлое. Узкий слой интеллигенции одиннадцать лет назад способствовал бархатнейшей украинской революции, однако новое общество никак не выстраивается.

Шел через леваду и встретил человека, который представился Филимоном Ключником. Он узнал меня и говорит: «Я, знаете, верю, что в Украине к власти придет человек, которого будет любить народ». Обратите внимание — не человек, который будет любить народ, а наоборот. По-видимому, это неискоренимая украинская мечта — придет такой царь, которого полюбит народ. Кажется, время здесь остановилось.

Путешествие убедило меня, что деградация села идет полным ходом, а оно покорно ждет положительных изменений с уверенностью в незыблемость социального равенства и патернализма государства. А политикам, наращивающим мышцы в боях за вожделенные рычаги власти, и в голову не приходит объяснять селянам, что, собственно, происходит. Это и сложно, и дорого. Проще гречки перед выборами завезти или секондхэндных шмоток.

Народ хочет изменений, однако хочет, лежа на печи. Более того — даже если кто-нибудь придет и заберет то, что еще у него осталось, он и пальцем не пошевелит. Виноваты в этом прежде всего те же политики, играющие на его чувствах — патриотических, социальных, религиозных, — осознанно задвигая решения простых, но насущных проблем на дальний план.

Я вынес из всего этого простую мораль: чтобы реализовалось шевченковское «А у селах у веселих і люди веселі» надо очень полюбить этих никому не нужных сегодня людей с их заботами о хлебе насущном и вознаградить за их бесконечное терпение и веру в то, что придет когда-нибудь такая власть, которая будет любить их — НАРОД!

И еще никак не могу отделаться от мысли о той неловкости, которая возникала у селян в ответ на мой прямодушный вопрос «А чого ж ви не голосували за Зелених?» Или это природная деликатность — чтоб не обидеть собеседника — или стыд за то, что в тот момент не задумались о такой близкой их сердцу природе, или нежелание признаться, что в очередной раз были оболванены обещаниями. В свою очередь чувствую такую же неловкость перед украинским народом за экологическую однобокость политики партии и самонадеянность в таком непростом процессе построения справедливого гражданского общества без надежного контакта с пульсом всегда поддерживающей руки народа.