Выдавить из себя овцу

О ее неожиданной смерти ему сообщил по телефону приятель, узнавший об этом из утренней газеты. Ее смертью, как в классическом детективе, начинается роман Харуки Мураками «Погоня за овцой», что не мешает автору закончить сюжет не менее классически. Все умирают: кто-то буквально, кто-то — символически, возрождаясь после смерти и начиная новую жизнь. Этот роман не требует особого представления. Его украинский вариант, качественно осуществленный переводчиком Иваном Дзюбом, недавно вышел в харьковском «Фолио». Для кого-то украинский текст станет лишь удобным случаем перечесть известное по русскому переводу произведение, кто-то прочтет роман впервые.

Еще кто-то вспомнит фильм Софии Копполы «Трудности перевода». Как вспомнила его я. И не только потому, что и в книге, и в фильме фоном событий выступает Япония («Несчастные овцы, такие же, как и современная Япония») и мир рекламы. Впрочем, кроме этого, между книгой и фильмом, на первый взгляд, нет ничего общего. Lost in Translation — так в оригинале называется фильм Копполы — рассказывает о невозможности взаимопонимания из-за перевода, о невозможности взаимопонимания вообще, о неизбежности отчуждения, неизбежности внутреннего кризиса, вызванного не столько внешними факторами — стандартизацией жизни в современном обществе, информационной перенасыщенностью, формализацией самого интимного пространства, сколько личным поражением, потерей индивидуальности и осознанием, что избавить от самого себя способна лишь ограниченность, или, пользуясь уже лексикой Мураками, посредственность. Не являющиеся посредственностью — обречены, но, по мнению одного из героев книги, таких людей не существует, ведь никто не способен стать больше чем посредственностью.

Личный кризис героя фильма Копполы, популярного американского актера Боба Гарриса, роль которого сыграл Билл Мюррей, выражается прежде всего в потере контакта с женой. Их отношения превращаются в формальность сосуществования двух людей, совместно воспитывающих детей, но помимо того существующих каждый в собственном мире. Она сосредоточивается на поиске обоев наиболее соответствующего цвета, он уезжает в Японию на съемки рекламного ролика, но обоим не удается убежать от пустоты, заполнившей их существование. Не удается это и в коротких отношениях с другой женщиной, лишенных рутины, обязанностей, привыкания. Открытым остается вопрос, почему именно это не удается — из-за личного поражения героя или из-за глобальной неизбежности такого поражения для каждого.

Героям «Погони за овцой» тоже приходится переживать кризис, точнее, им не удается его пережить, и они разводятся. «Все-таки я и сейчас тебя люблю», — признается она. Но на предложение: «Ну так не разводись» — отвечает: «Но ведь вместе с тобой я ничего не достигну». Он соглашается, потому что: «Больше ничего она не сказала, но я, кажется, понял, что у нее было на уме. Спустя несколько месяцев мне должно было исполниться тридцать, а ей — двадцать шесть лет. И если принять во внимание масштабы того, что от нас потребует жизнь в будущем, надо признать, что мы заложили для нее непрочный фундамент. А может, и ничего. В течение этих четырех лет мы все лишь проедали наши сбережения».

Женщины исчезают из жизни героя Харуки Мураками бесследно и навсегда, он забывает о них быстро и довольно безболезненно вскоре после их исчезновения или даже гибели (как это случилось с подругой юности, проводившей все время в кофейнях за чашечкой кофе и сигаретой, спавшей со всеми, кто этого хотел, а потом погибшей в двадцать шесть, как и предчувствовала). Несмотря на четыре года совместной жизни, герой считает развод с женой «ее личным делом»: «Я подумал, что она могла бы оставить по крайней мере ночную рубашку, но это, конечно, ее личное дело, и я не имею права высказывать недовольство. Наверное, она решила ничего после себя не оставлять. А я должен был смириться с этим, или убедить себя, в соответствии, как мне представлялось, с ее намерением, что ее вообще не было в моей жизни. А если она не существовала, то не было ее ночной рубашки». После того, как она ушла, он выпил еще одну бутылку колы, принял горячий душ и побрился, по всему телу разлилась вялость. Действительно утленько, как для любовной драмы.

Не намного успешнее складываются и отношения с новой «подружкой» — девушкой с очаровательными ушами, хотя в описаниях этой любви вначале намного больше романтики и намного меньше вялости. «Затаив дыхание, я ошеломленно смотрел на нее. В горле у меня пересохло так, что я не мог извлечь из себя ни одного звука. В какой-то миг по белым оштукатуренным стенам, казалось, побежали волны». В общем девушке с очаровательными ушами отведены самые поэтические места произведения. Но это не помогает герою преодолеть личный кризис, а может, стандартный кризис среднего возраста?

Мураками избегает давать имена своим персонажам, подчеркивая таким образом и их обычность, и универсальность их проблем. «Все люди стремятся убежать от скуки, а я — погрузиться в нее, то есть словно пойти против потока людей в час пик. А потому я не ропщу на то, что моя жизнь стала скучна. Настолько скучна, что моя жена оставила меня». Сартровская скука сначала появляется здесь не как философская категория, коей она была во времена экзистенциализма, не как Weltschmerz или шопенгауэровская вульгарность, то есть свобода, лишенная потребности в познании и духовном развитии. Скука у персонажей Мураками опускается из измерения философского в бытовое. Поэтому герой в начале ощущает личную проблему как общую, но ищет ее причины вне собственной индивидуальности, вне сущности людской природы. Иными словами: моя проблема существует, а причина ее — в несовершенстве мира, в котором мы живем. «Мы засоряем мир бессодержательными словами, — так говорит герой о своей работе автора рекламных слоганов. — Но скажи мне, где пользуются содержательными словами? Нигде нет работы от чистого сердца». Взглянуть на собственную жизнь по-другому герою удается только после того, как он выходит из обычного рутинного круга. Поиски овцы, к которым его принуждают и за которые принимается сначала неохотно, приводят его в совершенно неизвестный мир, отдаленный от обычной жизни и цивилизации. Это заставляет героя не только отказаться от всего, что раньше привязывало его к жизни, но и попытаться начать жить по-новому. Точнее, по-новому относиться к жизни.

Подобный шанс появляется и у героя «Трудностей перевода» Боба Гарриса. Попав в Японию, где чувствует себя чужим, он вдруг осознает, как много значит для него то, от чего якобы устал: ему есть что терять, и на какой-то миг из его мыслей исчезают вялость и скука, он четко знает, что немедленно должен вернуться домой, даже если из-за этого лишится солидных заработков. Он звонит жене, надеясь, что этот разговор восстановит что-то давно утраченное между ними. Но ностальгия уходит так же внезапно, как и начинается. Ему не удается перевести собственные чувства в слова. Жена не понимает его. Как не понимает и случайная знакомая, к которой у него вспыхивает что-то похожее на настоящее чувство. И вспышка проходит так же быстро, как и срок командировки. Время возвращаться домой, возможность начать новую жизнь потеряны.

Метафора поиска овцы в романе Мураками — это прежде всего проблема человеческого взаимопонимания и одиночества. Но также и процесс возвращения проблеме скуки ее философского статуса, а вместе с тем — возвращение существованию героя содержательности. Ведь овца — это личная слабость каждого человека, слабость, которой за собой не замечаешь, которая похожа на неизлечимую генетическую болезнь, прогрессирующую с годами. «Слабость нравственности, слабость сознания, слабость самого существования». Овца выбирает наделенного «настоящей слабостью» и вселяется в него, лишая его индивидуальности. Так человек превращается в ницшеанского сверхчеловека и способен десятилетиями жить со смертельной опухолью в голове, создать целую бизнес-империю, держать в своих руках рычаги власти. Но стоит овце покинуть человека — и он умирает или же чувствует себя обреченным на жалкое, лишенное смысла существование, «обезовеченность» по терминологии романа. Перед глазами героя проходят судьбы трех мужчин, в которых вселялась таинственная овца с пятном на спине в форме звезды: один из них, Шеф, умирает, когда овца покидает его. Второй, профессор Овца, проходит все круги ада «обезовечивания». Последний, Крыса, убивает себя вместе с овцой внутри себя. Если метафора овцы — это синоним человеческого счастья, то суть ее — в недосягаемости, и тогда четвертым в списке можно считать самого героя, в которого овца не вселилась, а лишь приблизилась к нему в образе девушки с очаровательными ушами, которая тоже его покинула.

Если метафора овцы — это символ потери собственной индивидуальности, то проблема усложняется, хотя и не лишается эротического подтекста. «У каждой девушки есть свой красивый выдвижной ящик, под завязку забитый мелочью неизвестного предназначения. Мне все это очень по душе. Я могу извлекать из него отдельные вещи, стирать с них пыль и доискиваться их настоящего содержания. По моему мнению, суть сексуальной привлекательности такой же природы. Нет, и что с того? Да ничего! Дальше ничего не остается, как перестать быть собой...» В того, кто перестал быть собой, вселяется овца, она же слабость, она же скука, избавиться от нее можно, разве что выдавив из себя по капле, как известно. А кому это не удается, умирает. Иногда смерть эта символическая и означает начало новой жизни, жизни для тех, кому за тридцать, если буквально.

К сожалению, автору значительно лучше удались социально-критические и бытовые описания «скуки», нежели финальное обоснование философского и символического в образе овцы: «Это было что-то невероятное! Словами не удается объяснить... Что-то очень похожее на всепоглощающее горнило. До умопомрачения прекрасное и вместе с тем страшное своим злодейским намерением. Как только человек погружается в него своим телом — все человеческое в нем мгновенно исчезает. И сознание, и представление о человеческих ценностях, и эмоции, и ощущение боли... Нечто напоминающее динамику появления различных форм жизни в отдельной точке Вселенной». В самокритично правдивом втором предложении — признание, что словами объяснить все-таки не удалось. Поэзия эроса и танатоса не очень оригинально, однако весьма патетично сочетается с образом всепоглощающего горнила и «динамикой» появления различных форм жизни. Значит, проблема настолько глобальна, что ее невозможно охватить словами? Или это личное поражение конкретного писателя? Я склоняюсь ко второму объяснению, хотя, наверное, многие со мной не согласятся, учитывая популярность романа среди читателей. Впрочем, возможен и третий вариант: Lost in Translation, в смысле перевода ощущений в слова. Это местами замечает за собой и автор: «Сама мысль — нисколько не патетична, но как только ее напишешь — видна патетика». Voilа.