Все мы — персонажи в поисках автора. «Театр. doc.»: на фронтах войны с гламуром

В феврале этого года широко известному в достаточно узких культурных кругах «Театру. doc.» исполняется пять лет. Хотя зал «доковцев» расположен в подвале обычного жилого дома и вмещает всего 60 зрителей, влияние у этого негосударственного, некоммерческого театра неизмеримо больше. Он часто и успешно выступает на фестивалях (Польша, Франция, Германия, страны Балтии), много гастролирует в крупных российских городах. А еще со спектаклями этого необычного московского коллектива, благодаря стараниям объединения «Новая сцена», познакомились харьковчане.

«ТЕАТР.DOC .»создавался как театр документальной пьесы, и у его истоков стоял, в частности, Михаил Угаров, больше известный как сценарист телевизионных «Петербургских тайн», чем как креативный автор, идеолог целого направления в современном театре. Во всяком случае, когда они вместе с Максимом Курочкиным и его женой Натальей Ворожбит (тоже известными молодыми драматургами) приезжали на двухдневный семинар в Харьков, лидерство Угарова показалось безусловным, а его мысли наиболее убедительными.

Кстати, Курочкин и Ворожбит — киевляне. Максим — участник оргкомитета фестиваля молодой драматургии и проекта «Документальный театр», лауреат специальной премии жюри «Антибукер». Еще Курочкин прославился пьесой «Кухня», поставленной в театре О.Меньшикова, хотя хвалы и хулы по этому поводу выслушал примерно поровну. Драматургия обоих авторов (в частности, «Чего ты хочешь, украинский бог?») была представлена в Лондоне, а пьеса Ворожбит «Галка Моталко» шла в Москве, Риге и Тольятти.

«Доковцы» и сами знают, что поисками основ «театральной правды» занимались в свое время Станиславский и Немирович-Данченко, ища прототипы пьесы Горького «На дне» в обитателях Хитрова рынка. А в наше время Лев Додин, когда ставил в Ленинграде инсценировку прозы Федора Абрамова со своим курсом, долго жил с начинающими артистами в деревенской глубинке. Но ни Абрамов, ни тем более Горький не сидели с диктофоном перед своими героями, чтобы потом перевести их слова в монологи и диалоги. А для нынешних авторов документальных пьес это главное условие.

Правда, как говорит сам Угаров, зафиксированные на бумаге тексты (по английской технологии verbatim, то есть дословно) на самом деле не всегда можно воспроизвести адекватно. Вот только что артисты были потрясены, как парень, захлебываясь от слез, рассказывал про свою удачу «откосить» от армии. А когда герой будущей пьесы вышел покурить и успокоиться, повторить его слова с той же убедительностью не удалось. Для этого, считает Угаров, надо не только отказаться от метода предварительных, застольных «читок», но и репетировать в экстремальных условиях. Попробуйте разыграть диалог ссорящейся супружеской пары в метро в час пик и увидите, что окружающие сразу раскусят актерский наигрыш.

Примерно то же может произойти в маленьком зале «Театра. doc», где контакт со зрителем происходит «на уровне зрачка». Помогает органичнее воспроизвести текст и курс импровизации, который ведет у молодых актеров Людмила Петрушевская, — в ее пьесах драматургическое развитие непредсказуемо, как это случается и в жизни. В общем, как ни крути, а социально злободневный текст doc. рано или поздно становится искусством, начиная действовать по его законам. И вот тут начинаются принципиальные разногласия между документалистикой и эстетикой традиционного театра.

Угаров, конечно, прав, когда говорит, что психика современного актера (как и почти любого его современника) противоречит той системе, которой обучают в театральном вузе. То есть система учит реагировать на раздражители, а современная жизнь — не реагировать. Иными словами, актер-мазохист в современном театре менее продуктивен, чем если он — садист (по отношению к зрителю). И эта мысль, кстати, не нова. Великий Соломон Михоэлс тоже считал, что в зал нужно передавать ощущение, будто не актер — король Лир, а именно он, зритель.

А вот утверждение идеолога «доковцев», что режиссерский театр умер (или остался в ХХ веке, что одинаково), сам же Угаров опровергает, ибо никто не поставит написанную им пьесу «Облом.off» по роману А.Гончарова «Обломов» лучше, чем он сам. Режиссерский дар еще более редкостная вещь, чем талант драматургический, ибо в идеале предполагает толкователя, знающего больше, чем сам автор. Так вот, Угаров замечательно владеет режиссурой смысла и интонаций, как сочинитель текстов и постановщик. При этом в современном театре он больше всего ненавидит «метафорическую муть», предпочитая реальную драматургию о реальном времени.

Положение с современными пьесами не такое аховое, как может показаться, считает Угаров. В России есть и «драматургия спасения» — братьев Дурненковых, Юрия Клавдиева из Тольятти и «уральская эсхатология» (Василий Сигарев, Олег Богаев), которую вдохновляет и опекает Николай Коляда. Уральцы описывают, в общем-то, конец света. И это, при сильной философской рефлексии да с учетом случившихся на той земле техногенных катастроф, выглядит закономерно. Правда, похожая ситуация, применительно к Украине, не объясняет отсутствия интересных пьес, основанных на документалистике, у нас.

Можно было бы покопаться и в украинской драматургии, выудив оттуда какие-то пробы воссоздания драматической реальности. Например, того же О.Ирванца и постановку его «Маленькой пьесы про измену», показанную харьковским театром «Арабески» в исправительных учреждениях. Но то, что попытки эти даже из соседней России не очень заметны, характеризует ситуацию не лучшим образом. Мечутся наши социальные герои, как в известной пьесе Пиранделло, в поисках автора, а на сцену никак не попадут.

* * *

От сожалений по этому поводу вернемся, однако, к самому «Театру. doc.», который на фронтах войны с гламурностью и попсой утверждал, что документальный театр — это место, где не украшают слова музыкой и не танцуют по поводу и без. Сегодня в его репертуаре выдержанные в этой строгой эстетике спектакли, такие как «Преступления страсти» (рассказы женщин-заключенных, которые убили своих возлюбленных из-за ревности), «Красавицы» (которые, как известно, тоже плачут), «Водка, е… телевизор» (без комментария), «Война молдаван за картонную коробку» (сценарий был опубликован в журнале «Искусство кино»), «Сентябрь. doc» (это о Беслане). Киевский театр им. Л.Украинки взял из этого репертуара для сцены «Под крышей» «Julia@Romeo.com» о проблемах молодежного суицида. Спектакль, основанный на сетевых дневниках «Дневник грязной Евы» (и похожий на скандальные «Монологи вагины»), привозили в минувшем году в Харьков.

Уже тогда показалось, что «доковцы» переживают болезнь роста, что их стиль, сложившийся из актуальных тем, предельной откровенности текста и натуральности актерской игры, уже не в состоянии сам себя прокормить. Очередная тема ничего нового не обещала. По уже известной технологии verbatim драматург Елена Исаева записала монолог астраханского хирурга и превратила его в пьесу «Во Содоме, во Гоморре». «Веселенькое» названьице вполне отражает суть событий, описанных провинциальным хирургом за время своей медицинской практики в сельской больнице, где свет вырубается во время операции, а из лекарств в достатке есть только йод, и тот разбавленный. Сразу же повеяло духом русских писателей, лечивших, по основной профессии, не только душу, но и тело. И первым вспомнился Булгаков, его «Записки юного врача», написанные с отчаянной совестливостью провинциального эскулапа, обостренным чувством ответственности за чужую жизнь. Книжка эта стала не только фактом творческой биографии Булгакова, но и документом того времени.

Конечно, и монолог безымянного астраханского хирурга — тоже свидетельство современника. Режиссер Владимир Панков, сделавший по пьесе Исаевой спектакль «Док.Тор», увидел в нем проблему борьбы с совестью и чувством долга, своеобразный «Танец смерти» на костях пациентов. Скоротать время помогает врачам игра в профессиональные слова (анестезия-язва-аорта-атеросклероз и т.д.), байки о сложных случаях в лечении пациентов (они сопровождаются слайд-комиксами), а чаще — веселая гульба с танцами, где на операционном столе вдоволь медицинского спирта, соленых огурцов и лапши, наваленной вместо тарелок в биксы. Не зря же говорят «пьян, как хирург». Режиссер в этой разгуляйной композиции не оставляет сомнений, что в жизни провинциальных врачей перемен ждать не приходится. Спектакль «закольцован», и в финале новый врач (Сергей Шевченко) попадает в ту же атмосферу, что и его коллега-дебютант (Андрей Заводюк) в прологе.

Но вот что удивляет. От фирменных «доковских» примет остались только внешние, декоративные детали — шприцы, мензурки, хирургические инструменты, в том числе подвешенные на леске к колосникам. Сам документальный текст не произносится естественно, а весело интонируется, даже поется — то а-ля рэп, то в стиле попсовой пошлой песенки, то вдруг по-оперному — в разных ритмических и полифонических вариантах, соло, дуэтами, хором. Выглядит занятно, хотя веселье, кажется, не к месту.

Баянист (Сергей Родюков), надевая перед игрой хирургические перчатки, служит своеобразным слугой просцениума этому «содомо-гоморрному» театральному действу, которое было создано совместно с компанией Soundrama (саунд-драма). Так назвал свою студию и, соответственно, жанр нового спектакля (смесь мюзикла, драмы и документальной пьесы) Владимир Панков, актер, режиссер и музыкант, которого называют сегодня одним из самых ярких и востребованных фантазеров российской сцены.

Панкова не удалось услышать — на гастроли он не приехал, своих аргументов не предъявил, за исключением сочиненного театрального зрелища, что уже немало. Но мы не знаем, что побудило «доковцев» изменить строгую «диету» в выборе выразительных средств. Наблюдали мы сегодня закат искусственно оплодотворенного жанра doc. или рассвет нового вида спектакля, более соответствующего духу театральности наших дней? Наконец, как быть со смыслом документального текста? Он адресован разуму или эмоциям зрителей, воспитанных на пафосном театре и тяготеющих к обязательному духовному очищению? Мне кажется, что у самих идеологов, постановщиков и артистов «Театра. doc.» готовых ответов на эти вопросы пока нет, однако пять лет самостоятельной работы принесли видимую пользу. Сегодня наводятся мосты с коллективами современного танца и кинематографом, другими московскими театрами. Один из них, «Практика», явно находится под влиянием «доковцев», перенимая их стилевые черты. А Владимир Панков с небывалым успехом поставил в театре «Et cetera» у А.Калягина ранний рассказ М.Булгакова «Морфий». И тоже как саунддраму, где музыка как бы произрастает из слов, превращаясь в театральное действо.

Видимо, происходит естественный процесс обогащения современной драматургии приемами документального, проблемного театра. Но в свою очередь драма, как искусство, а не литературный жанр, ревниво требует тех визуальных и звуковых эффектов, которые театр коммерческий уже давно прибрал к рукам для зрительского соблазна. Так что на вопрос, поставленный в заголовке статьи, я бы ответил положительно. Но с оговоркой — мы и персонажи, мы и зрители.