В ЖИЗНИ НАМ НЕ СВОЙСТВЕННО ВЕСЕЛИТЬСЯ БЕЗ СЛЕЗЫ И ПЛАКАТЬ БЕЗ ЮМОРА

Можно быть влюбленным в театр, можно любить его и глубоко знать все течения и явления театральной жизни, энциклопедически помнить фамилии артистов, режиссеров, художников и их работы. Но есть имена и личности, носители этих имен, при упоминании которых всем существом своим ощущаешь неземную ауру Театра. Для меня — это Сергей Юрский.

Мы встретились после спектакля по пьесе Ионеско «Стулья», что уже полтора года идет на сцене Театра-студии современной пьесы. Спектакль необыкновенно цельный и гармоничный, но очень напряженный и сложный для исполнителей, и Сергей Юрьевич был устало возбужден. Ранним утром — вылет на гастроли, поэтому наш разговор он сам обозначил, как предварительное знакомство.

— Сергей Юрьевич, сейчас много и часто говорят о потере духовности, это модно. Понятие сие мне недоступно — ее нельзя потерять, если она есть. Мне казалось всегда, что во времена безвременья, когда вам приходилось сложно, вы уходили в слово, в звук. Так сохраняли себя?

— Если сохранил — прекрасно. Ну, в общем, что тут говорить, мне не представлялись такие испытания, как другим, — такие тяжелые и страшные, какие бывают у людей. Достаточно трудные — да, бывали. И, конечно, спасение для актера — слово. В большей степени, чем движение, хотя театр без движения я не люблю. Потому что движение есть стрела, а слово — наконечник. Во имя того, чтобы правильно прозвучало слово, должно создаваться движение, тогда стрела может рассчитывать пронзить. Конечно, слово, конечно, мелодия — вся наша профессия стоит на этом. Сейчас многие говорят, что театр слишком литературен и должен избавиться от этого. В результате — избавляются от самого слова. Думаю, что это колоссальная потеря, и принадлежу к тем, кто старается слово хранить.

— А разве может быть театр без литературной первоосновы?

— Да, такой театр есть, видел его неоднократно, просто не называю это театром. Театр для меня более традиционная и менее древняя вещь. Ведь и жонглирование, и цирк — все можно назвать театром. При моем обожании цирка все-таки ясно чувствую разделение. Мне кажется, что мы, драматические актеры, — носители слова. Особенно это имеет значение в Восточной Европе. Слово несут и на Западе, потому что и французский театр стоит на слове в колоссальной степени. Но у нас влияние театра, отношение зрителей и сцены особенное, так сложилась история. Поэтому уж нам совсем грех терять искусство слова и воздействие словом.

— Вернемся к сегодняшнему спектаклю. Мне кажется, что не только драматургия абсурда, но вообще западная драматургия на первое место никогда не ставили социальность.. Так исторически сложилось, что это очень важно для нас, для нашего менталитета. И своим переводом, решением спектакля вы вывели социальность на первое место?

— Это даже не вопрос, а рецензия — приятная для меня. Конечно, я обрабатывал текст, переводил его, но все-таки сам подбор слов, подбор ритма на русском языке был в моем понимании взаимоотношений с публикой. Хочу надеяться, что Ионеско, царство ему небесное, не был бы огорчен таким переводом и таким построением спектакля. У меня есть некоторые основания так говорить, потому что люди, его хорошо знавшие и даже дружившие с ним, смотрели спектакль и в его память приняли некоторые изменения, внесенные в текст и в сегодняшнюю трактовку пьесы.

— Сергей Юрьевич, в последние годы вы часто выступаете в роли режиссера. Вам тесно в рамках актерской профессии? Или это попытка уйти из жестких рамок зависимости?

— Понимаете, если принять точку зрения жесткой зависимости — тогда сама профессия, наверное, была бы мучительной. А ведь это очень хорошая профессия, если хотите, в этой зависимости и есть свобода. То, что ты работаешь в строго ограниченных рамках пьесы и режиссерского замысла, — это свобода. Если автор и режиссер — люди театра. А если это просто твои начальники-распорядители, тогда начинается бегство из-под этой власти, попытки самостоятельности и собственного понимания театра. Но я разделяю эти вещи: если я режиссер, значит, замещаю место того, кто должен бы быть режиссером. Эту пьесу — «Стулья» — предлагал нескольким режиссерам к постановке и хотел только играть ее с Теняковой вместе, но не нашел желающих. Все равно, главное, центральное место в театре — актер, и задача режиссера предоставить актеру возможность себя проявить. К самой актерской профессии в театре я отношусь не только с любовью, но и надеждой, что это искусство. В этой подчиненности, повторяю, и есть свобода.

— Сергей Юрьевич, как вы считаете, профессия артиста может иметь национальность?

— Дело в языке. Это определяет самые главные вещи на сцене: ритм, жест, интонацию. И если играть на другом языке, пытаться стать артистом другим, нужно иметь два «я». Это очень трудно. Я это пробовал, знаю. Играл на французском довольно много и с большим удовольствием.

— Вы могли бы быть французским актером?

— Мог бы, потому что работал там. Но это для меня была бы несчастная судьба. Потому что сегодня вы были свидетелем одного из очень хороших залов. Это не всегда бывает так, но достаточно, в общем-то, часто. Потому что этот зритель не повторяется. Даже приятие, даже восторг не заменяют движения зрительного зала, которое особенное на твоем языке. Это вовсе не ущемляет искусство других стран и других языков, просто оно другое... Сменить его — драма...

— Сергей Юрьевич, как у каждого человека, в вашей жизни были разные периоды, но вы пребывали в гармонии с профессией. («Иногда», — ухмыляется Юрский). Сыграла ли профессия главную роль в вашей жизни, которая, как известно, проходит не только на театре?

— Она просто составляет большую часть жизненного времени. Она определяет. Вот играешь то, что кажется тебе правильным, нужным, играешь-то долго — и это время плюсового самочувствия во всем. Когда этого не происходит — минус, а это очень тяжело преодолевать. Потому что неконтактность с залом, непонимание или чувство, что ты не нашел, не можешь найти, оно делает жизнь твою тягостной и совершенно невыносимой. Прийти со спектакля и сказать, ладно, мол, это вот мы сегодня сыграли, а теперь посидим, выпьем, поговорим, — не получается!

— Профессия может определять жизнь, но жизнь-то шире. Так неужели профессионализм не распространяется настолько, чтобы удачи или неудачи оставлять в гримерной, а из театра вышел другой человек — Сергей Юрский?

— Не-ет, это связано все. Как играть пьесу, которая не связана с сегодняшним днем. Любая пьеса может быть связана, весь вопрос опять-таки в интонации. Можно в трагический день играть легкую комедию, но взять и выбросить этот трагический фон — либо твой личный, либо общий, касающийся всех людей: и зрителей, и актеров, — нельзя, нужно играть с этим фоном. То же и наоборот: люди настроены на веселье, а спектакль поворачивается в драму или даже в трагедию. Все равно ты чувствуешь фон. Если это удается, — спектакль — в сегодняшний день, нет — отрыв полный, одно дело наш спектакль, другое дело — наша жизнь. Не знаю, думаю, нам всем это не свойственно. И в жизни нам не свойственно веселиться без слезы и плакать без юмора. Все существует в единении. Истинная для меня импровизация — это поиск сегодняшней атмосферы, которая соединяет тех, кто смотрит, и тех, кто играет.

— Многие творческие люди, в частности и люди театра, «подались» в политику. Ваше отношение к этому?

— Политика сейчас крайне важна, она меня очень интересует. Но именно потому, что она важна, она требует серьезности, полной отдачи, профессионализма. Те, кто «подаются» в политику, не вызывают у меня уважения не по той причине, что политика менее важна, чем искусство, а потому что делается это непрофессионально. Так же как я не люблю непрофессионализм в нашем деле, а ведь многие именно «подаются» в театр: вместе со всеми или просто интересно. Нет у меня уважения к таким людям. То же и в политике. Совместители. Утром — одно, вечером — другое. Мне кажется, это несерьезные люди. А совмещение политики и коммерческой деятельности? Пока так будет, у нас не возникнет клана честных политиков. Есть всевозможные огрехи, которые могут быть у людей, есть пороки человеческие, свойственные каждому. Но есть все-таки мера! И она определяется тем, что человек должен служить своему делу, а не делать саму политику услугой своим интересам, тщеславию или корысти, властолюбию, чему угодно.

— Сергей Юрьевич, вы могли бы играть для любого зала?

— Не знаю. Если зал наполняется одномыслящими людьми — это вообще ненормально. Театр достаточно демократическое учреждение. Это не партсобрание, где собираются по симпатиям к определенному способу мышления. Культпоход всегда хуже, всегда тяжелее играть. А уж если партия какая-нибудь придет...

— Кроме Театра-студии современной пьесы и этого спектакля, что еще вы сегодня делаете?

— Играю Достоевского, последняя премьера, которая вышла полтора месяца назад. «Фома Опискин» называется спектакль, его я как раз и играю, в постановке Павла Хомского в театре Моссовета. Это очень большой спектакль по количеству действующих лиц, в отличие от этого, совсем не камерный. Но он только начинает свою жизнь.

— А какие планы у режиссера Сергея Юрского?

— Они только формируются.

— Вы работаете в театре вместе с Натальей Максимовной?

— Мы в разных театрах, но очень много играем вместе. Просто я очень ценю эту актрису, независимо совершенно от наших долгих уже супружеских отношений. Не знаю такой актрисы, которую мог бы поставить рядом или предпочесть на эту, к примеру, роль. В предыдущей моей постановке — «Игроки-21» по Гоголю — Наташа играла очень важную, но очень маленькую роль, сочиненную мною, привнесенную в пьесу. То, что соглашается на это, делает это блистательно — да она просто незаменима для меня в тех вещах, которые она играет. Она играла и в телевизионных фильмах у меня, и в спектаклях в Москве, в Ленинграде, в театре Моссовета и в постановках на стороне.

— Вы очень много времени отдаете работе. А дом, а дети?

— Помощи у нас нет, сами как-то. Дочка уже выросла, слава Богу. Мы ей помогаем, она — нам. Она тоже актриса, что ж теперь...

— Вы не противились ее выбору?

— Я — нет. Выбор был самостоятельный. Она уже год работает во МХАТе, сыграла несколько ролей. Сейчас на пороге премьеры очень сложной пьесы, которую они репетируют как-то невероятно — по девять часов в день. Посмотрим, что это будет.

— Сергей Юрьевич, нет желания создать «семейное предприятие», поставить спектакль, где могли бы играть вы, Наталья Максимовна, дочка?

— Если найду пьесу, очень хотелось бы такую штуку попробовать. И не по принципу семейному, а потому что я знаю хорошо и ту, и другую актрису. Пьесу надо бы найти! И желательно, чтобы это были не три человека, не семейный подряд на сцене, а чтоб играли те, кто должен играть.

— Найдись пьеса, вы бы выступили еще и в роли продюсера?

— Быть продюсером не могу по отсутствию способностей, но заниматься тем, чтобы организовать наилучшие условия для актеров в спектаклях, которые я делаю, моя обязанность. Потому что актер у нас в ужасном финансовом положении. Поэтому любой спектакль потребует привлечения денег со стороны. Не для того, чтобы роскошествовать, но чтобы компенсировать затраты труда. Думаю, что найду их, была бы идея.

Юрский стал медленно снимать грим, тут я и попросила разрешения сфотографировать его.