ТОНИ ОСЛЕР — КЛИНИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ ПОП-КУЛЬТУРЫ

В панораме месяца не было бы ничего экстремального, если бы Центр современного искусства при НаУКМА не выставил Тони Ослера (28.04—25.05), чье имя числится в ряду известнейших мастеров американского видеоарта, таких, как Стен Дуглас, Гарри Хилл, Билл Виола, Джудит Барри. Экспозиция переехала к нам из ЦСИ Варшавы, Уяздовского замка, для которого была создана куратором Миладой Слизинской.

Тони родился в 1957 году в Нью-Йорке. Представители многих поколений этого рода были писателями, редакторами, сценаристами в Голливуде и — ортодоксальными католиками. Раннее приобщение к церкви заразило Ослера мистицизмом, рассказывает он в одном из интервью, навсегда разделило мир на черное и белое, «хорошо» и «плохо». Впрочем, образцового католика из художника не вышло. Повзрослев, пай-мальчик ощутил непреодолимое желание нарушения «правильных» церковных догм и запретов. Свято место пусто не бывает, и вскоре Тони искренне уверовал в психоанализ. Что сразу многое объясняет, прежде всего эмоциональный накал, экстаз инсценированных им психологических спектаклей.

На заре туманной юности Ослер делал повествовательное, «внутреннее» видео в обычном экранном формате, погружающее зрителя в виртуальный внутренний ландшафт художника. Вскоре «внутри» себя самого ему становится тесно. Перешагнув некую невидимую границу, Ослер располагает свою сцену непосредственно в реальности. Находит то, к чему долго стремился, — способ поймать зрителя в ловушку, сделав видео притягательным и почти физически осязаемым.

Проецируя видеоизображение на головы-подушки тряпичных кукол, он взращивает собственного гомункулуса — медиачеловека. Искусственные существа Ослера пугают. Они вправду самодостаточны, но этой самодостаточности болезни, затопившей мозг, не позавидуешь.

Шизоанализ, расщепление личности в последние дясятилетия удерживают свои позиции в рейтинге модных, умеренно эпатирующих тем поп-культуры. Вся кино- и телепродукция, вплоть до мыльных опер, переболела увлечением Другим, Двойником, Темной стороной. «Двойники» Ослера — не только дань моде. Художник далек от любования экзотическими аспектами болезни, он принуждает нас увидеть шизофрению в качестве социальной проблемы, «болезни, в которой отражается сегодняшняя культура».

Итак, «переключение» TV-типов, что на сленге психиатров синонимично «персонам», «альтернативным личностям», — маленький спектакль в блестящем исполнении актрисы Трейси Леопольд. «Меня восхищает умение заплакать по желанию, что, к сожалению, мне никогда не удавалось», — жалуется Ослер. Трейси, его alter ego, удается все — плакать и смеяться, дистиллировать и смешивать любые психические состояния. Две проекции ее лукавого, необыкновенно подвижного лица оживляют яйцеобразные болванки. Они — эго и двойник — пререкаются друг с другом, выплевывают незапоминающиеся, бессвязные тексты. Внутренний голос настаивает, Я удивленно переспрашивает, отнекивается, в конце концов поддается напору бессознательного. В данном случае художник в который раз обескураживает себя и зрителей вопросом, на который нет ответа: «Подавляемая темная сторона, голос, нашептывающий нам на ухо, — мы ли это? Назвать виновным убийцу или садиста было бы слишком просто, а вдруг это все-таки мы?».

Физическое, психическое, сексуальное насилие, вытеснение травматических воспоминаний, расщепление личности — инсталляции Ослера, посвященные отдельным этапам болезни, менее удачны. В работе «Баран» видеоизображение проецируется на нарядное цветастое платье. Художник любит веселенькие рацветки «в цветочек», настаивающие на том, что жизнь и искусство остаются прекрасными — с оговорками, понятное дело. На «цветочном поле» ткани (вместо гербовой бумаги) он пишет собственное духовное завещание, поощряющее дальнейшее тиражирование своих гениальных идей. Но вернемся к обнаженной женщине-барану — убегая прочь от зрителя, она наталкивается на стену, отчаянно карабкается, пытаясь ее преодолеть, возвращается. Действо повторяется с монотонным ощущением безнадежности. Стена символизирует барьер, преграждающий доступ к травматическим воспоминаниям. Столь же грамотно, с аналитической точки зрения, но незатейливо с художественной, выстроен экзерсис «Спектр».

Может, этот огромный подрагивающий человеческий глаз, спроецированный на повисший в воздухе шар, как огромный амулет против сглаза, чист от подобных коннотаций? Напрасная надежда. Автор в шутку замечает, что обеспечивает этому органу эксклюзивное бессмертие — «я разбираю человеческое тело на части, с тем чтобы оно не умерло целиком». Глаз, зафиксированный видеокамерой в мельчайших подробностях, с использованием функции «макро», становится опасной визуальной провокацией. Автор потешается, глядя, как мы паникуем над пропастью, разделяющей психическую норму и безумие.

В экранной проекции «Черви» больше уорхоловского, чем ослеровского. Вне всякого сомнения, суперзвезда Энди Уорхол — кумир Ослера. Помимо созвучия имен, у них много общего — отсутствие полутонов, разграничение мира по принципу бинарных оппозиций «цветы — черви», «отвратительное — прекрасное».

Каждая работа Ослера выплескивает в агрессивные психические смыслы. Как отнестись к этой эскалации безумия во имя незамутненной веры в психоанализ? Тем более сейчас, когда психоанализ, «шлаковые отвалы марксизма» (Бодрийар), изучающий закономерности непрерывного «оборота желания», раскритикован в пух и прах? Не стану судить, пусть каждый решит для себя. Одно несомненно: неоднозначное искусство Ослера — отнюдь не отвалы современной культуры.

Выставка «Реальность между»(12.04—24.05) в «Ателье Карась» вызывает массу вопросов. Реальность между чем? Коммерческим рейтингом «самых востребованных» (несуществующим рынком) художников, на составлении которых специализируется эта галерея, или серьезным искусствоведческим исследованием ситуации? Царящий в пространстве первобытный хаос все-таки больше похож на рейтинг, не требующий логически внятного экспозиционного принципа. В самом деле, что общего между все более уплощающимся юмором певца маленьких мещанских радостей Владислава Шерешевского и невообразимыми фактурами «скульпто-живописи» (наклеивание тряпиц и прочего старья на холст) Андрея Блудова?.. Между неостроумной коммерческой пародией на классическое искусство Дмитрия Кавсана, приправляющего «малоголландский» гастрономический набор «порно
а-ля рококо», и строгой иероглифической «китайщиной» Владимира Будникова?.. Между «сделанным в Украине» поп-артом Александра Матвиенко и новоукраинской же лирической абстракцией Николая Кривенко?.. Между органичным минимализмом Бадри Губианури и сладко-женской транскрипцией арт-брют у Влады Ралко?.. Ничего, кроме отмеченной галеристом Евгением Карасем и куратором Оксаной Семеняк тонкой детали: работы десятка-другого художников галереи, и сугубо коммерческих, и в большей или меньшей степени творчески продвинутых, — не что иное, как живопись. Живопись эпохи постмодернизма — еще более тонко, учитывая то, что о «постмодернистском дискурсе» давно, с конца 80-х, не говорят. Он уж успел запылиться в архиве. Так белыми нитками к рейтингу шьется концепция. Нужна ли она ему?

Кстати, маленькое пояснение в плане контекста: «Реальность между» — один из этапов годового тематического цикла «Диалог с цитатой». В подзаголовке каждого из этапов мелодично звучат цитаты, преимущественно классиков постмодернизма. Ссылаться на авторитеты глобального плана никому не запретишь, хотя они вряд ли сориентируют в понимании запутанной локальной ситуации.

Сложность самоидентификации сегодня и сейчас — «больная мозоль» украинского искусства. Она нуждается в осмыслении. Естественно, предложенный нехитрый вариант «самоопределения в синем» — не в счет… Тайная мечта о твердой почве под ногами преследует наше искусство с момента его зарождения на закате советской эпохи. Тогда-то и начался затянувшийся диалог с цитатой. Каждый выбрал цитату по вкусу — затем всерьез и надолго подсел на нее. Зачастую не прилагая особых усилий к изменению структуры цитируемого текста. Похоже, это более правдоподобная причина ускользания почвы, чем метафизическое «отсутствие присутствия». Присутствие отсутствия главного идентифицирующего признака — интеллектуальных стратегий, которыми искусство реагирует на жизнь социума. При нежелании думать, интересоваться происходящим вокруг собственного замкнутого художественного мирка получается то, что получается, — постмодернизм третьей свежести на потребу коммерческому запросу.

Пока единственной узаконенной формой «украинской» идентификации продолжает оставаться последовательное нежелание идентификации, упоительное растворение в Другом. Взгляните на то действительно лучшее, что здесь можно увидеть, — ненарратив Тиберия Сильваши, Александра Животкова, Николая Кривенко, Александра Бабака, Елены Рыжих, Бадри Губианури. Это зеркальное отражение европейско-американских первоисточников — Марка Ротко, Клифорда Стилла, Жана Фотрие, Ханса Хартунга, Джозефа Алберса…

Древние римляне начинали трапезу с яйца — «Ab ovo». Их примеру последовала Юлия Лазаревская пирующая в «Тадзио». Фотоколлажи Лазаревской презентуют яйца с сюрпризом, наподобие гастрономических излишеств, описанных Петронием в «Сатириконе» — Трималхионовы повара-искусники чем только их не фаршировали… Не все так просто — в «ovo» на картинке мы обнаруживаем не «жирного винноягодника, приготовленного под соусом из перца и яичного желтка». Это нечто несъедобное, органического и механического происхождения — мембраны молекулярных образований, сцепленные шестеренки. Согласна, поразмышлять над символическим фаршем яйца — вкусная идея. Особенно о том, как преуспела в его «модернизации» эпоха высоких технологий и фантастических утопий. В древних космогониях вселенная возникала из яйца, оно же обозначало бесконечный круговорот жизни и смерти — треснувшее яйцо прочитывалось как начало нового жизненного цикла. В христианстве яйцо — символ Богоматери… Незаметно превратившийся в сериал фильм «Чужой» сыграл с ним злую шутку, закрепив за ним репутацию вместилища монстра, смертельной опасности. Правда, копнув чуть глубже, припомнив плоды воспаленной фантазии Босха, к примеру, вы обнаружите, что этот же мотив вырастает из глубин христианской демонологии… Юлия верна избранной идеальной форме и в скульптуре. Лепя яйцеобразные головы, она создает некий резервуар: «Мозг родственнен яйцу — и то, и другое предельно загадочно по содержанию». Каждый из нас волен заполнить его чем угодно.