«СВОБОДА СЛОВА»: ВСТРЕЧА НА БАРРИКАДАХ

«Так работать нельзя», — фраза, ставшая привычной среди журналистской братии последние годы, когда эйфория от декларации «свободы слова» прошла. «Свобода» эта значила и много, и не много — «всего-навсего» возможность спокойно работать, не превращая свою профессию в постоянное проявление героизма, каковой столь часто является следствием чьего-то цинизма или глупости, на чувствуя себя Дон-Кихотом или титаном-неудачником. Но когда развеялся дым фейерверков, оказалось, что свобода эта задекларирована, но никак не защищена. И время «профессионального героизма» продолжается, не желая смениться временем нормального профессионализма. Периодически, конечно, у журналистов того или иного издания «сдают нервы» после очередного столкновения с системой, не желающей терять возможность влиять на СМИ. Последний раз так случилось со львовской газетой «Експрес»: журналисты после абсурдного судебного процесса ни много ни мало вышли на баррикады. Конечно, символическими баррикадами нынче никого не удивишь. Обращаться в наших условиях к «общественному мнению» — наивность, непростительная для журналиста. Обращаться к власти — наивность, простительная еще менее предыдущей. Тем более геройски выглядит львовская «Акція вільних журналістів». И тем более удивительно и приятно то, что на местном уровне она нашла поддержку властей. Следующий этап акции будет направлен на внесение изменений в законодательство Украины. И хочется верить, что и это им удастся. И плохо получается в это верить. И не только потому, что у нас «журналиста может обидеть каждый»…

Что уж тут греха таить — люди они беспокойные и любопытные. Они не остановятся почти ни перед чем, чтобы все узнать, по-своему понять и быстренько тиснуть в газетку. Ушло время «героических советских журналистов», делавших репортажи с передовой во время Великой Отечественной. Теперь журналист — мифический персонаж с несколько иными признаками, формируемый в сознании нашего человека главным образом невысокого качества кинопродукцией. Он, как правило, человек неплохой и незлой, немного карьерист (но с «их» точки зрения — это только достоинство), мешающий (но и помогающий) работать полиции, чего-то немного недопонимает, отчего и страдает, но вполне «свой парень». Впрочем, предыдущий пассаж — дань мифологии. Потому что ушло (и надеюсь, безвозвратно) то время, когда журналисты (да и то только ну очень популярные) работали под угрозой физического уничтожения — что, надо сказать, придавало им некоторый шарм в глазах обывателя, может, как раз потому, что в чем-то поддерживало миф. Видимо, журналист какое-то время занимал ту же нишу, что в свое время поэт, бывший «больше чем поэтом». Страна нуждалась в оракулах. Возможно, поэтому в те не очень благословенные времена авторитет журналиста был неизмеримо выше, чем авторитет правоохранителя. Хотя они по сути были персонажами одного детектива. Времена изменились. Не то чтобы они стали более благословенными — пожалуй, просто детективы измельчали и пошли серийно с прилавков, затянутые в дешевые глянцевые обложки. И авторитет журналиста пошел резко вниз. Публика пресытилась страшными историями о преследовании «свободы слова» и хорошо уяснила, что слова имеют цену не столько в духовном мире, сколько в твердой валюте. Стрелять в журналиста стало немодно. Вопрос свободы слова переместился со свежего воздуха открытых стрельбищ в душные залы суда.

Конечно, то, что понятие «свобода слова» стала мыслиться отдельно от фигуры журналиста — якобы как носителя этой свободы — безусловно шаг вперед. С другой стороны, потеряв мифическую ауру столпа одной из гражданских свобод — а стало быть потеряв моральную поддержку широких слоев населения, мыслящего мифами, журналист и СМИ становятся фактически ничем. Потому что в нашем «постсоветском» представлении свобода по-прежнему не существует сама по себе как абстрактная возможность, имеющая воплощение в конкретных действиях, — она обязательно должна воплощаться в каком-либо персонаже общественной мифологии. Персонаж, соответственно, должен быть героем — фигурой драматичной, страдающей за идею, и живущей «на грани». А герой в свою очередь — это не профессия. Профессиональная же деятельность имеет мало общего даже с пионерской игрой «Зарница», что уж говорить о «настоящем» мифологическом героизме. И если профессиональная деятельность сопряжена с непрестанной борьбой за свободу — пускай не за свободу в широком смысле, но уж хотя бы за право на одну из гражданских свобод, — это выводит ее за рамки просто профессии и превращает в плохой (неоднократно переписанный и переигранный) фильм с элементами психологического триллера.

Свобода слова имеет у нас как бы две ипостаси. С одной стороны — потребительской — это прекрасная возможность узнать все обо всем и всех. Эта ипостась означенной свободы всячески муссируется — это никому ничем не грозит и поддерживает иллюзию существования у нас «открытого общества». Вторая ипостась свободы слова — возможность написать или рассказать. Не узнать, не раздобыть информацию — это дело техники — зачастую никто ничего не скрывает. Но вот если вы это опубликуете, могут возникнуть проблемы.

Самым популярным типом борьбы с определенным СМИ или журналистом в условиях декларированной свободы слова стали судебные разбирательства. В этой ситуации даже при условии, что каждое слово, написанное или сказанное в эфире, журналист может подтвердить целой папкой документов, суд будет тянуться долго и изнурительно. Он потребует так много времени, нервов и расходов, что даже сумев себя отстоять в следующий раз человек неоднократно подумает, стоит ли ему так «подставляться за правду». Подобные способы «сбить пыл» с представителя одной из древнейших профессий всегда были достаточно популярны — и оно понятно, когда речь идет об изрядных суммах, потраченных (или не заработанных) из-за неуместного любопытства какой-нибудь газетки. Но ситуация приобретает совершенно абсурдный характер, когда «обиженный» апеллирует к суду с требованием защитить его «честь и достоинство» и стянуть с обидчика компенсацию за нанесенный моральный ущерб. Под «честью и достоинством» здесь имеются в виду, конечно, не личностные качества, которыми кто-то наделен в большей мере, кто-то в меньшей, а кто-то и вовсе обделен. Речь идет о юридическом статусе гражданина, априори наделяющего нас всех неким комплексом качеств и прав. Не обязательно иметь четкие представления о чести и достоинстве и о себе, как обладающем этими качествами в полной мере, чтобы претендовать на их защиту. И не секрет, что большинство исков, подаваемых в суд по поводу публикаций в газетах, к означенным высоким качествам особого отношения не имеют и по сути опошляют само мероприятие — в смутном представлении среднего украинца честь и достоинство как таковые начинают связываться с деньгами и политикой. Хотя бы как повод «заявить о себе» или приструнить то или иное издание. Но, к сожалению, это никак не связано с возможностью самого среднего гражданина защитить себя, например, от хамства начальника. «Честь и достоинство» у нас понятия публичные, а не личные — они задекларированы Конституцией, а не взлелеяны воспитанием.

Впрочем, это не самый драматичный аспект этой проблемы. Хуже то, что она растет изнутри. Ни один здравомыслящий человек — и тем более имеющий отношение к власти — не станет поддерживать идею неуемного «освобождения слова» не потому даже, что он не совсем демократ и «враг открытого общества». Просто общество, имеющее весьма приблизительное представление о «privacy», вряд ли может позволить себе совершенно «свободное слово». У нас все упирается не столько в «свободу слова», сколько в вопрос, что это за слово. Нередко эта сладкая свобода — единственная ниша, в которой может существовать журналистика, — дискредитируется собственно журналистами. Причем я оставляю в стороне факты откровенной продажи себя, своего имени и пера. В мире, где деньги решают столь много, свобода — любого толка — продается не хуже, чем «честь и достоинство». Вопрос информационных войн и т.п. я сознательно оставляю в стороне, поскольку он составляет отдельную и немалую проблему. Здесь же я имею в виду отсутствующую цензуру. Нет, не идеологическую, политическую и какую-то еще, отсылающую к недоброй памяти не столь давним временам. Я имею в виду, в частности, посягательство на честь и достоинство как таковые, а не закрепленные законом.

Возможно, причина здесь — в отсутствии ощущения границ собственных желаний. Ради чего мы берем в руки газету или включаем телевизор? Только ли ради того, чтобы получить информацию в чистом виде, напрочь лишенную какого бы то ни было эмоционального комментария или волнующей подробности? И мы получаем эти волнующие подробности в избытке. Нам нужны сильные ощущения, потому что слабые оставляют нас равнодушными даже к самым страшным новостям. И пресса в полной мере стремится удовлетворить нас в наших желаниях. Ставки сознательно делаются на ужас, жалость и сексуальность, поскольку эти сферы наиболее отзывчивы. Статья о принесении жертвой сатанистами пестрит жуткими подробностями и постепенно начинает читаться как примитивная детская страшилка, не имеющая прямого отношения к читателю. Другая газета предлагает подробный отчет журналистки о ночи, проведенной в постели со звездой эстрады. Редактор газеты/программы выпускает на страницы/ экран очереди ненормированной лексики. Этот ряд может быть продолжен. Все подобные уловки — не просто привлечение читателя, падкого на «клубничку». Мифологическая компонента — битье на аффект, а не на рациональный подход к теме — налицо. Важнее то, чем занимается Скуратов в бане, а не то, чем он занимается в рабочем кабинете. Переакцентация на Овальный кабинет Белого дома, в котором президент США занимается прелюбодеянием, с тех кабинетов, в которых он принимает решения государственной важности и т.п. Но то, что для США — скорее эксцесс «прозрачности власти», для нас — обычная практика привлечения читателя и зрителя.

То есть вопрос «свободы слова» и «поругание чести и достоинства» неоднозначен в наших условиях общего безразличия к этим «химерам», отсутствия внутренней культуры и самоцензуры. Но самое интересное заключается в том, что чаще всего к ответственности за поругание чести и достоинства пытаются привлечь совсем не те СМИ, которые вопиющим образом нарушают границы приватной жизни своих персонажей. Сами «персонажи» скорее используют подобные процессы для получения нематериальных дивидендов. Ну и, конечно, столь темная ситуация со «свободой слова» на руку, когда какое-нибудь СМИ сильно «зарвется». Основная проблема, конечно, в этом. И защита свободы слова в наших условиях — вопрос насущный, раз уж мы пытаемся убедить мир в том, что «развиваем гражданское общество». К сожалению, эту свободу не отстоять на баррикадах — в том числе и на символических. Она должна решаться на уровне закона. А у тех, кто должен это делать, есть против нас парочка веских аргументов, с которыми трудно не согласиться честному человеку. И это помимо обычного желания власти в условиях недоразвитой демократии иметь рычаги воздействия на СМИ хотя бы на время предвыборных игрищ.