СКРОМНОЕ МЕСТО ПОД НЕБЕСАМИ

Теперь не принято объединять под одним заголовком украинских и русских. Даже когда речь идет о религии и философии. И тем не менее: и украинских, и русских философов объединяет то, что эти два восточнославянских этноса характеризуются ими как «врожденно религиозные». То есть это не значит, что мы рождаемся христианами и нам уже не нужно проходить через таинство крещения, — это значит, что мы все время пребываем в состоянии, по крайней мере, интуитивной веры. Мы живем в постоянном ожидании откровения или на худой конец чуда, сторонимся жесткого регламента духовной жизни, и выражение «практикующий христианин» нас коробит. Мы великодушно прощаем нашей церкви (церквам?) равнодушие к нам, поскольку сами довольно равнодушны к ней. И у нас есть оправдание — мы же были столько лет ориентированы на атеизм, мы были воспитаны безбожниками, поэтому будем же снисходительны к себе как христианам и соответственно к нашей церкви как наставнику. Наше отношение к себе-христианам так же игрушечно-благодушно, как к себе-гражданам: будьте к нам (к себе) снисходительны — мы же столько лет были гражданами тоталитарного государства. Так и хочется спросить: ну что такое каких-то 80 лет «безбожия» по сравнению с двумя тысячелетиями христианства вообще и с тысячелетним существованием христианства на нашей исторической родине в частности? Хорошо, с определенной натяжкой можно утверждать, что у нас нет культуральной памяти демократии, гражданского общества и прочих сомнительно звучащих в наших устах и плохо переведенных (или плохо понятых?) на наши языки вещей. Но христианство?

МИФЫ И МИФИКИ О СЕБЕ

Что нас больше всего смущает (тревожит, занимает, радует, огорчает и т.д.), согласитесь, так это вопрос принадлежности. Мы озабочены своей принадлежностью сверх всякой меры. Вероятно, именно потому, что никак не можем с ней определиться. Нет, я имею в виду отнюдь не девочек и мальчиков стиля «унисекс» — они-то определились по крайней мере со стилем и принадлежностью (кажется) к субкультуре. Меня смущает другое — как мы определяем свое место в этом не совсем дружественном мире: между Востоком и Западом, между Европой и Россией, между варягами и греками, на границе Шелкового пути. Создается впечатление, что нас нет вообще, поскольку мы не даем ни одного позитивного определения себя. Причем указанные мной определения отнюдь не только географические — они уже давно переросли эти рамки и стали полноценными культурными, политическими, экономическими определениями (послушайте на эту тему выступления представителей МИДа и компании), ведь мы точно так же «плутаем» между «государством» и «обществом», стирая собственным плутанием границы между этими абсолютно разными вещами. Определенно у нас проблема с самоидентификацией. Когда мы говорим о себе слово «украинцы», приходится делать поправку на то, какие именно — «русскоязычные» или «украиноязычные», «правые» или «левые», «западные» или «восточн@@@@е» и т.п.

Конечно, мы вправе считать, что это вопрос ущербной культурной политики государства, до сих пор не выработавшего продуктивной идеологии, которая дала бы нам какую-то точку отсчета. Но так ли пусто свято место? Ведь есть не только социальная, но и личная самоидентификация, причем совсем не изолированная от социальной. Дело в том, что в личной идентификации имеет место не только этническая принадлежность, но и религиозная. То есть представитель традиционного общества определяет себя через религию и определенные религиозные институты, в нашем случае — церкви.

Мы оставляем в стороне вопросы веры, хотя бы потому, что это не тема для статьи в газете. Да и потому, что это не тема данной статьи. Меня больше интересует другой вопрос: если религия (церковь) несет в себе такой мощный идеологический заряд, почему в нашем случае он отстреливается вхолостую?

На этот вопрос есть несколько легких ответов. Например, то, что у нас нет единой церкви, и поэтому мы не чувствуем себя единым народом. Помните этот некогда популярный лозунг «нет национальной церкви — нет нации»? Вот что-то в этом роде: «единому государству единую церковь». Как и многие «легкие ответы», этот ответ абсолютно мифологичен. Хотя бы потому, что негоже объединять в одном лозунге церковь, нацию и государство, потому что государство — образование политическое, а церковь — внеполитическое. Впрочем, это интересный миф хотя бы потому, что он так популярен и так здорово (в смысле часто, а не грамотно) используется нашими политиками. Будем к ним снисходительны — они в вопросах религии люди зачастую невежественные и сами плохо себе представляют, как они могут повлиять на церковь, раскол и прочее. Чаще всего они в эти сложные дела и не вмешиваются. По крайней мере до тех пор, пока не находят возможность использовать церковные дела в своих целях, высказавшись за определенную ветвь и таким образом подписавшись под определенной «ориентацией».

То есть этот большой миф продуцирует целый сонм маленьких мификов, которые мы сами поддерживаем — молчаливо или во весь голос. УПЦ сомнительна, потому что это Московский патриархат. То есть потому, что это церковь «имперская» и вообще «левая». УПЦ КП плоха тем, что ее глава запятнал себя связями с КГБ (это, конечно, по слухам, но так уж устроено мифологическое сознание: слуху доверяют больше, чем чему бы то ни было). С УАПЦ ситуация сложная, поскольку, опять-таки по слухам, она (т.е. ее глава) была связана с нацистами. То, что эта церковь не апостольская, от мифологического сознания ускользает. УГКЦ вызывает недоверие потому, что она какая-то слишком «правая» и отдает националистскими тенденциями. А РКЦ вообще «чужая», хотя там красиво играет орган и вообще — Европа. Еще раз подчеркну, что весь этот абзац — о бытовых мификах, пленниками которых выступаем и мы, и политики. Высказываясь за определенную церковь, высказываются за определенное политическое направление. То есть, если хотите, самоидентифицируются на политических картах. Так же, между прочим, как нередко и мы сами.

В означенных мификах можно выделить две основные тенденции: отождествление церкви с ее главой и отождествление церкви с политическими горизонтами, изначально ей не присущими. То есть мы используем себя-христианина совершенно не по назначению — не для того, чтобы реализовывать потребность в вере и ритуале, а для того, чтобы определить себя в плане политических ориентаций. И мы в этой ситуации упрекаем государство и церковь в том, что они никак не могут отделиться друг от друга — хоть это заложено в многовековой традиции восточнохристианского цезарепапизма, но мы же себя «под Европу чистим»! И здесь мы рождаем еще один миф, поскольку мы сами не можем отделить себя от государства — в том числе и в плане собственной религиозности. Мы сами подсознательно хотим «государственной» церкви, чтобы через нее идентифицировать государство и себя относительно него. Т.е. мы жаждем еще одного института, который бы официально занимался «связями с Богом» и нашими душами. Нам не хватает государственной идеологии — и мы стремимся заменить ее церковью. Не обращая особого внимания на то, что «кесарю кесарево, а Богу Богово».

ТЕМ ВРЕМЕНЕМ В ЦАРСТВЕ КЕСАРЯ

Впрочем, мы наследуем западную традицию в вопросах религии. Правда, наследование это в основном имеет декларативный характер. Причем как раз в отношении такой простой на первый взгляд вещи, как принципиальная разделенность церкви и государства.

Разумеется, логично было бы, если бы государство вообще не вмешивалось, не использовало церковную кафедру, не трепало честные имена церквей и иерархов в своих предвыборных листовках и т.д. Но как-то не получается. Оказывается, церковь и государство друг другу нужны. Я не говорю о проектах реализации совместных социальных программ — это обычное сотрудничество между государством и своего рода общественной организацией — форма работы, популярная для так называемого гражданского общества. Есть кое-что поинтереснее.

Вот, например, маленький штрих к «введению» института капелланства: глава «Просв@@@@ти» П.Мовчан обращается в СНБОУ с просьбой не допускать к служивым УПЦ МП, на что тогдашний глава СНБОУ дает строгую директиву соответствующим службам «разобраться». С одной стороны, все понятно: настроения в армии — вопрос национальной безопасности. С другой стороны, ситуация темная. Во-первых, почему эти вопросы решают светские лица в высоких кабинетах, когда солдат самих никто не лишал свободы вероисповедания и соответственно свободы выбора между конфессиями и церквами. Во-вторых, о какой такой «недостаточной законодательной базе» для отношений военнослужащих и церкви может идти речь, если церковь отделена от государства и ее статус определен Конституцией? В-третьих, кто может помешать священнику (любой конфессии) проповедовать хоть солдатам, хоть птицам помимо введения официальной должности капеллана? Если никто (а ведь таки никто), то в чем суть запроса из одного светского кабинета в другой не менее светский?

Вот еще один штрих. Один известный политик на страницах одной не менее известной газеты проводит параллели между «великим прозрением» равноапостольного князя Владимира, выбравшего восточную ветвь христианства, и «конфессиональной политикой» действующего Президента Украины, мудро не допускающего «искусственно созданных» конфликтов. Напомню на всякий случай (а вдруг вы забыли), что равноапостольный князь принял византийский вариант именно потому, что это давало ему возможность контролировать церковь и подчинять ее своим решениям, т.е. заимел «придворную» церковь. Может, это и имел в виду указанный известный политик?

Впрочем, что там политики. И сами главы церквей нередко падают в ноги «царю батюшке» с просьбами о защите от прозелитизма, например. А то и о некоторой доле имущества, своими руками передавая главе государства роль церковного арбитра. И таким образом дают ему право решать, что должно в церковной жизни страны, а что нет.

Как хотите, а прагматичная до сухости позиция киевского мэра, так возмущающая иерархов, мне наиболее симпатична. Не передает он ни одной конфессии возрожденные храмовые сооружения — и все. Раз они отстраивались на деньги городского бюджета, государственного бюджета, благотворительных организаций, принадлежат эти сооружения всем — городу, государству, всем желающим посетить. А если вы не согласны — соберите деньги и постройте сами. Грубоватая философия, конечно, но что-то в ней есть. Больно уж привыкли наши церковные деятели получать у государства маленькие «знаки внимания» в виде «возвращенных» церквей. Стали относиться к этому сами не просто как к должному, а как к знаку особого расположения государства именно к их варианту украинского православия, и соответственно своими руками они убивают столь неудобную для них и такую нужную для нас отделенность царства кесаря от царства духа. Ведь точно так же, как нет у нас политической, гражданской родины до тех пор, пока мы определяем себя через государство, а не через общество, нет у нас и духовной родины, пока мы определяем себя не по отношению к вере и ритуалу, а по принадлежности к «правильной» — т.е. одобренной сверху — мифической, но и вполне реальной «государственной церкви». И наше счастье, что наше государство еще не умеет пользоваться этим роскошным средством влияния на общество через нашу религиозность, ведь, по данным социологических опросов, предоставленных нам УЦЭПИ, церкви мы, несмотря ни на что, доверяем значительно больше, чем армии, СМИ, госорганам. И тут если уж доверяют — то до конца.

ТЕМ НЕ МЕНЕЕ — В ЦАРСТВЕ ДУХА

И все же мы худо-бедно, частями (главным образом географическими) идентифицируемся как христиане. Правда, с дальнейшими уточнениями у нас туговато, поскольку здесь мы должны во весь голос признать разорванность собственной страны на так называемые «культурные регионы». Хотя бы вслед за Хантингтоном — на «Восток» и «Запад». Приятно иметь дело, доложу я вам, с греко- католиками: вот кто сумел пережить катакомбный период официально распущенной церкви, короткий период уродливого возрождения, когда пространство храма заполонили рушники и национальные флаги, разграничить внутри себя самого то, что «суета», то, что касается ритуала, и то, что имеет абсолютно интимное звучание в вере. Конечно, не всем и не всегда, но довольно многим удалось договориться с собой и найти себя-христианина в определенном порядке ритуала. Впрочем, скажете вы, у них есть Рим, папа и «Запад им поможет» и вообще католики — особая статья.

Но с другой стороны (не поймите меня превратно) — определенным образом приятно иметь дело с представителями харизматических церквей. Вот кто абсолютно уверен в себе, в своей вере, своем пастыре и не путается в формулировках, когда речь заходит о самоидентификации. Они производят впечатление людей с абсолютно реализованной потребностью в вере при полном отсутствии каких бы то ни было видимых жестко регламентированных ритуалов. Правда, вызывает вопросы весь антураж: коллективные экстазы молебнов, личности проповедников, безусловное подчинение воли верующего и еще масса вопросов, касающихся никак не обеспеченной функции государства по психологической защите граждан, — в данном случае государство наблюдает за событиями либо равнодушно, поскольку церковь от него отделена, либо благодушно — мол, поют, смеются, прыгают, вместо того чтобы кричать на митингах или того хуже — строить баррикады.

Что же происходит между этими двумя полюсами относительной религиозной удовлетворенности и соответственно более-менее успешной самоидентификации? То, что привычно называют расколом. Но самое неприятное не то, что это раскол в отношении имущественных претензий церквей, — это не так важно для нас. Главное, что этот раскол пролегает через самую нашу сердцевину, не позволяя обрести точку отсчета в себе и своих «братьях во Христе», просто потому, что не зная, кто ты, трудно узнать, которые тут «свои».

И в этом плане хочется сказать еще об одном мифе нашего околорелигиозного сознания — мифе о спасении от раскола в экуменизме, кивающем на поездки Папы Римского и существование экуменических церквей на студенческих кампусах Европы и Америки. Экуменизм и раскол в Украине — явления абсолютно разного порядка. Экуменизм, как и космополитизм, — «игра для здоровых» и крепких духом. Для тех, кто в рамках своей традиции уже давно и прочно осознал себя относительно вечности. То есть осознал себя в смысле символа веры и определенных форм ритуала. Надо быть очень уверенным в себе и в своей ритуальной практике, чтобы уважать ритуальные практики другого. Фанатизм, по границам которого мы все время ходим и никак не можем удалиться на безопасное расстояние, — порождение неуверенности.

ЦЕРКОВЬ БЕЗМОЛВСТВУЕТ

Так что, в вопросах вечности — бог с ним, с государством. Не царское это дело с церквами разбираться — кажется, мы согласились с тем, что они у нас от государства должны быть отделены. Но какова позиция самих святых отцов? Почему они не на баррикадах, отделяющих традиционный православный мир от нашествия чужеродных сект? Почему они, считая, между прочим, большим грехом принадлежность к неопротестантским сектам, не выступают добрыми пастырями, ограждающими стада свои, а оставляют за собой право (разумеется, это для них не столько право, сколько обязанность) проклинать, предавать анафеме, накладывать епитимьи, но пальцем о палец при этом не ударить, чтобы привлечь открытых вере людей в лоно своей церкви? Почему они не на телевидении вместо надоедливых проповедников с аффективной речью? Почему они не зазывают с помощью улыбчивых молодых людей на свои службы? Почему они не «опускаются до нас» с целью поведать простым (но хорошим!) украинским или русским языком о страстях Христовых, которые он претерпел за нас, и к чему это нас, как верующих, обязывает? Почему о традиционных воскресных школах мы вынуждены разузнавать через знакомых наших знакомых, а не находить их адреса на каждом столбе рядышком с аналогичными объявлениями евангелистских общин? Впрочем, я увлекаюсь вопросами, ответы на которые дать несложно, но сложно при этом не впасть в банальности или мифологию. Пока что для нас важно уяснить одно — церковь принадлежит нам, а не трону. Если, конечно, она еще претендует на роль духовного наставника, а не придворного интригана. И если это действительно так, пускай уделит нам минутку и поможет обрести свое скромное место под небесами.