Шостакович и леди Макбет. Евдокия Колесник: «Композитор в те годы мне показался очень грустным человеком: даже в его взгляде улавливались невзгоды, которые ему пришлось пережить»

Мир отмечает столетие со дня рождения Дмитрия Шостаковича: концерты, спектакли, исследования, мемуары. В судьбе гениального композитора было немало страниц, связанных и с украинской музыкой. Одна из самых ярких — постановка в Киевском театре оперы и балета имени Тараса Шевченко оперы «Катерина Измайлова». Спектакль родился почти сорок лет назад — в 1965 году. Судьба у этой постановки была и завидная (в творческом плане), и драматическая (в плане особенностей сценической жизни). Афиша «Катерины Измайловой» — это Ирина Молостова (режиссер), Д.Боровский и В.Климентьев (художники), К.Симеонов (дирижер)… И, разумеется, Евдокия Колесник. Знаменитая украинская певица приняла участие в возобновлении «Катерины Измайловой» в начале 70-х. О Дмитрии Шостаковиче и о творческой атмосфере тех лет народная артистка Украины рассказала «ЗН», не преминув затронуть и некоторые нынешние художественные проблемы оперного искусства. Г-жа Колесник, как известно, работает заведующей кафедрой сольного пения Национальной музыкальной академии им.П.Чайковского, а среди ее студентов и выпускников — лауреаты многочисленных международных конкурсов. Сама она часто выступает с концертами, в статусе члена жюри участвует во многих престижных вокальных конкурсах. Символично,что одним из последних заметных ее творческих достижений стало исполнение именно партии Катерины Измайловой в Греции в 1988 году.

— Евдокия Васильевна, известно, что славу вам принесло исполнение партии Катерины Измайловой. Но кто, как говорится, был «у истоков», кто помог постичь глубины и сложности именно оперной музыки?

— Знакомство с музыкой Шостаковича состоялось в студенческие годы в классе моего профессора Наталии Иосифовны Захарченко. На курсе третьем она дала мне петь последнее действие «Озеро» из «Катерины Измайловой». Не зная стиля композитора, я пришла в полный восторг от его манеры интонирования, передачи настроения, от той творческой силы, что заложена Мастером в партитуре оперы. До сих пор не могу себе дать ответ: как мужчина мог так почувствовать трагедию женщины. Еще тогда, с первых тактов «Озера», увидела себя в этом многострадальном женском лике.

Теплыми словами не могу не вспомнить Ленину Петровну Ефремову — педагога по истории музыки. Мудрого воспитателя, которого так бесславно выдворили из консерватории. У нас ведь правда не в почете. Сорок анонимок написали, на сорок первой она сама написала заявление об уходе… Сейчас эти люди еще работают в академии — смотрю на них, зрелище жалкое. Про Шостаковича она как-то по-особенному рассказывала. Для нее каждый инструмент говорил своим неповторимым тембром, внося свою лепту в трагическую историю одинокой женщины. Скажу, уже с позиции моего мастерства, если артист не научен этому, не понимает голоса каждого инструмента партитуры — он так и не сможет раскрыть стиль великого композитора.

Любовь, привитая моими педагогами, заставила меня с головой погрузиться в мир музыки Шостаковича. Эта же любовь свела меня с великими личностями — замечательным дирижером Константином Симеоновым, неординарным режиссером Ириной Молостовой и многими другими профессионалами с большой буквы на второй самой известной постановке оперы Шостаковича в Киевском оперном театре.

— К тому времени вы ведь были уже достаточно известной певицей?

— Да, это были мои далеко не первые шаги в театре. К тому времени я уже стала лауреатом самых престижных вокальных конкурсов имени Михаила Глинки и имени Петра Чайковского.

Так вот, в конце 1971 года в театре прошел слух, что будут возобновлять «Катерину», для чего пригласят Константина Симеонова, который поставил в Киевской опере это произведение несколькими годами ранее.

Правда, до возобновления пришлось подождать года эдак три. На то были свои причины, как всегда, своеобразные. И только в 1974-м начались репетиции. К тому времени «Катерину» поставил Большой театр, состоялась премьера в театре Станиславского и Немировича-Данченко с Андреевой в главной роли, сняли фильм с Галиной Вишневской. Кстати, по рецензиям, Андреева на тот момент была признана лучшей Катериной. Хотя сам Шостакович «пропагандировал» героиню, созданную Галиной Вишневской. Возможно, сыграла свою роль дружба между ним и Мстиславом Ростроповичем, мужем певицы.

Сентябрь 1974-го. Узнаю, что вошла в число тех, кто отобран для постановки. Сама же премьера была назначена на декабрь, в канун нового 1975 года. Сильно переживала. Терзали сомнения — смогу ли я оправдать столь большое доверие, оказанное мне. Началась адская по напряжению работа, но безумно интересная для становления профессионала. Тогда мне пригодились знания, заложенные моими педагогами. Добрым словом вспоминала всех — Ефремову, Захарченко. То разумное, доброе, что посеяли, нашло вот такое, на мой взгляд, интересное воплощение в созданном мною образе главной героини.

В конце октября прибыл из Ленинграда Константин Симеонов — дирижер-постановщик будущей оперы. Вспоминаю, на одном из уроков с концертмейстером открываются двери, и заходит сам Симеонов. Немного послушав, говорит: завтра у нас спевка. На следующий день началась работа до самого вечера на одном дыхании. Работу гения передать невозможно словами. Тонкость сравнений, улавливание наименьших деталей действия — это Симеонов. Много теплых слов хочется сказать в его адрес. Великой души человек был. Никогда не позволял себе кричать, растрачивать вокалисту голос по пустякам. Немногословен был, говорил мало, но по делу: надо петь тихо, чтобы было страшно. Помню, перед самым началом репетиции он снимал галстук, вешал его на край стула. А потом, дирижируя, мог одним взмахом руки порвать все пуговицы на рубашке, — вот это была душа. От Бога музыкант.

На премьере «Катерины Измайловой» присутствовал сам Дмитрий Шостакович. На всю жизнь мне запомнились его слова: «В Киеве прекрасная постановка, и если бы я умел петь — пел бы, как в Киевском оперном, если бы умел играть — то играл бы, как играют в Киевском театре. Здесь впервые была прочитана партитура так, как я ее чувствовал…»

Затем на место Симеонова пришел другой главный дирижер со своей женой-примадонной. И «Катерина Измайлова» утратила свою былую эмоциональную живость. Помню, в его бытность не принято было цитировать воспоминания Шостаковича о киевской постановке «Катерины», записанные исследователем его творчества Софьей Хентовой. Эта книга на территории театра в тот момент считалась «нежелательной к употреблению» по причине упоминания меня в ней. Но это другая история. Зачем ворошить прошлое…

Уверена, если бы не Симеонов, возможно, я бы никогда до конца не раскрылась как драматическая актриса. Это он открыл нюансы, которые дремали во мне.

— Вам приходилось непосредственно общаться с самим Шостаковичем?

— Композитор в те годы мне показался очень грустным человеком: даже в его взгляде улавливались те невзгоды, которые ему пришлось пережить. В моем архиве есть последний автограф композитора. Отъезжая, автор подарил мне его, хотя в то время из-за болезни он практически рукой не писал. Помню, с Ирой Молостовой провожаем его на Киевском вокзале. Стала перед ним, стою, смотрю в его грустные глаза. В руках держу буклет — он сразу понял, чего я от него хочу. Марина, его жена, поддержала ему руку, и он подписался. После этого вечера композитор больше не брал в руки ручку. Все творческие замечания печатала на машинке его жена…

— С успехом прошли спектакли — и вы оказались одним из лауреатов Государственной премии…

— О ситуации, когда присуждалась Госпремия, и вовсе не хочется вспоминать. Поднялась целая шумиха, благодаря некоторым и ныне здравствующим персонам от искусства. Они щедро штамповали беспардонные письма с адресом — Москва, ЦК и т.д. Но, видно, там люди не глупые, их трудно было убедить в том, что «Катерина Измайлова» непрофессионально сделана. Правда восторжествовала. Мне, Константину Симеонову и Льву Венедиктову была присуждена Государственная премия. Обидно, что Ирина Молостова не была удостоена столь высокой чести, а ведь она вложила в свое детище сердце, душу и жизненную энергию…

— Известно, что существовало некое «заочное» противостояние киевских и московских исполнительниц партий Катерины Измайловой.

— Еще какое… Сначала нашу постановку в Москве вообще не воспринимали. Правда, до поры до времени. Но после триумфальных гастролей Киевской оперы летом 1975 года многие московские критики признали постановку Симеонова лучшей.

Это было незабываемо: феерическая акустика Большого театра, аура великих мастеров подвигают на необыкновенные подвиги во имя искусства. Пресса неистовствовала. Столько хороших слов в мой адрес, адрес Симеонова, адрес спектакля не слышала никогда. Вспоминаю случай: на втором спектакле ко мне в гримуборную пришли поклонники тех Катерин. Каждый дарил от сердца подарок, каждый хотел ко мне прикоснуться со словами, я ль та, что так яростно переживала драму вместе с музыкальными рифмами великого русского композитора. Вот так…

— А какие-то непредвиденные ситуации с той же «Катериной» возникали?

— В то время по Киеву анекдот ходил о том, как после премьеры тогдашний министр культуры заставил Молостову менять шикарную кровать для сюжетных любовных утех на кушетку. А дело было в следующем. Блестяще прошла премьера, высокие чины были в восторге, сам господин Щербицкий расшаркивался в поздравлениях… Но министру культуры впала в око кровать. Он накинулся на постановочную группу со словами: «Вы что за кровать используете, что это за ширмочка и занавесочки с подушечками? Вы чего растлеваете идеологически подкованного советского зрителя?», что заставило режиссера-постановщика не на шутку поволноваться. Молостова на следующий спектакль нашла лавочку в прямом понимании этого слова. На ней не то что лечь, сесть вдвоем не представлялось возможным.

Ира виновато говорит: «Ты, Дуся, немножко к нему прислонись, и все будет хорошо...». На репетиции прислоняюсь к Сергею (роль исполнял Василий Третяк — далеко не маленький мужчина), а эта лавка скрипит как телега немазаная… Встала, и в нервах вещаю со сцены: «Давайте сюда этого министра — вместе и ляжем. Пусть попробует примоститься на одной ягодице и пропеть не то что арию, а издать хотя бы один звук!» После моих слов в адрес госчиновника старая вальяжная кровать опять красовалась на сцене.

— Говорят, что именно «Катерина Измайлова» в вашей судьбе сыграла в некотором смысле мистическую роль…

— Вполне возможно. Во время премьерных показов спектакля в Киеве пребывал с гастролями Курт Мазур, гениальный немецкий дирижер. Помню, весь Гевандхауз оркестр присутствовал на постановке вместе с великим Маэстро. Морем любезных откликов о моем пении наградили меня немецкие музыканты в тот незабываемый вечер.

На приеме в Мариинском дворце по поводу гастролей коллектива, невероятного успеха Бетховенской Девятой симфонии в исполнении «Думки» и Гевандхауз оркестра Курт Мазур во всеуслышание объявляет, что приглашает меня в Германию, в частности на роль Ифигении из «Ифигении в Тавриде» Глюка, сценическое исполнение оперы «Фиделио», Девятой симфонии Бетховена и запись арий современных советских опер. Представьте на минуточку, в середине семидесятых, во времена железного занавеса мне посчастливилось объездить пол-Европы да еще с кем — с самим Куртом Мазуром и прославленным Гевандхауз оркестром!

Спустя некоторое время по интервидению услышал мое исполнение «Катерины» главный дирижер Радио Берлина Курт Зандерлинг. Результатом стали весомые в моей биографии творческие проекты.

Кстати, часто на международных фестивалях еще до встречи с прославленным немецким музыкантом мне говорили: вы славяне как-то плохо исполняете немецкую вокальную музыку. Иными словами: мы, по их мнению, не умеем ее петь, видите ли, стиль исполнения не тот. На что мне как-то раз сам Курт Мазур ответил: «Мы немцы сухие, мало эмоциональны. Вы нашу музыку лучше поете...».

Добавлю, никто в театре за мою жизнь не получал столь престижных творческих предложений. Притом меня сотни раз просили остаться «там», а я все равно возвращалась назад, домой, сюда, где я обрела свое мастерство.

— В общем-то предсказуемый вопрос: вам завидовали после успеха в «Катерине»?

— Всякое бывало. Помню пригласили меня принять участие в концерте, посвященном 200-летию Большого театра. Москвичи с криками «браво» встретили мое исполнение «Голубки» из «Катерины Измайловой», зато некоторые представители нашей киевской элиты доказывали россиянам с пеной у рта на генеральном прогоне (цитирую дословно): мол, что за
го…но вы пригласили… То, что потом на концерте были масса цветов, овации и новые творческие предложения их до сих пор не убедило. Кстати, концерт транслировался по интервидению. Именно тогда меня услышал всемирно известный дирижер Курт Зандерлинг.

— А как складывались ваши отношения с Ириной Молостовой — режиссером «Измайловой»?

— Ирина Александровна Молостова — первый режиссер, с которым мне пришлось соприкоснуться, придя в оперный театр. Она произвела самое хорошее впечатление: эрудированная, активная. Вспоминаю работу над оперой Шебалтина «Укрощение строптивой». Сложность партии состояла в сценическом обыгрывании ситуации: героиня подвижная, на сцене работает, как настоящая драматическая актриса. Мой партнер Дмитрий Гнатюк, исполнявший Петруччио, — в постоянных разъездах. Не пропускал ни одного правительственного концерта: от съезда «буряководів і хліборобів до обмолоток та обжинок». Так вот, на репетициях за него играла Молостова, которая досконально знала не только его партию, но и всю партитуру произведения целиком.

Ира всегда, сколько ее помню, была в постоянных поисках: находила новое, в простом — изысканное. С другой стороны, могу определенно сказать о ее гениальности, возможно, потому, что на своем веку мне посчастливилось работать с великими людьми, и есть с чем сравнивать. Знаете, с ней работать мне было, как бы это сказать, очень удобно. У нас была духовная связь. Мы понимали друг друга с полуслова. Она — феномен украинской оперной режиссуры.

— Теперь таких оперных режиссеров, как Ирина Молостова, днем с огнем… А вот как вы относитесь к тем тенденциям и явлениям, которые происходят сегодня в национальном оперном искусстве?

— Очевидно, не мне судить о том, что делается в Национальном оперном театре, для которого бремя денег, порожденное современными экономической ситуацией, это довольно тяжелая ноша.

Надеюсь, вы видели «Войну и мир» Прокофьева — беседка из «Евгения Онегина», костюмы — «сборная солянка», в сюжете — «обрезание». Смотреть на батальные сцены, в которых маленькую пушечку тягают туда-сюда по сцене, после того как блестяще поставлена опера в Большом и Мариинском театрах, после того же фильма Сергея Бондарчука, не имеет никакого смысла. Смех да и только.

По приезде с очередных гастролей, для которых, собственно, и готовилась эта постановка, вам покажут и «прекрасные» отзывы в зарубежной прессе, и будут рассказывать, что принимали восторженно на ура. Но вы же не знаете, где и в каких заведениях театр показывал свое искусство. Не знаете вы и о том, что этот липовый успех заранее был предрешен — небось, уже заблаговременно были оговорены суммы: что из выделенных денег останется в Киеве, что предназначено для дирижера и какие крохи для солистов, хора и оркестра.

В большинстве своем те, кто уехали петь за границу, ютятся в небольших провинциальных театрах. Очень редко кт-то из них пробивается в театр, так сказать, высшей лиги. В основном все поют по городкам и большим селам. У меня есть знакомый, поющий на похожих условиях в Швейцарии. Здание местного театра по размерам — на уровне нашего домика «для граблів і лопат» в ботаническом саду. Меня удивляет, когда слышу в его сторону недоумевающие возгласы: почему это он из Швейцарии «прибегает», забирая у кого-то, скажем, премьерный спектакль? Но он же поет не в Женеве или Цюрихе, он-то поет в «домике для садового инвентаря». Иными словами, певец скучает по большой сцене театра. Возможно, повторюсь, но такого театра, с таким помещением, такого оркестра и такого отзывчивого зрителя очень трудно где-либо в мире сыскать.

Похожая ситуация и с «Набукко» Верди. После просмотра в голове неразбериха образуется. Хочется просто поставить запись и услышать, как все-таки должна звучать эта опера с вокальной стороны и выяснить сюжетные перипетии. Не хочу говорить о первых женских составах, потому что сама женщина. Разные ситуации бывают с голосом, который то звучит — то не звучит. Но вы меня простите: петь, просто «гуляя» по нотам, фальшиво в пассажах, как говорят, «вжик-вжик», лишь бы квакнуть и крикнуть — это неуважение к себе и зрителю.

Мне жаль «Пиковую даму». Я пела в постановке Дмитрия Смолича. Мастер, проделав титаническую работу, создал интереснейший спектакль в противовес нынешнему. Обычно хорошо, когда люди творческие, оставаясь в театре, продолжают передавать традиции новому поколению. Но нельзя «забрать» себе все мало-мальски значительные спектакли. Почему бы не дать утвердиться молодым? Вот, скажем, Николай Третьяк. Чрезвычайно эрудированный молодой человек. Остается задать вопрос не требующий ответа: почему его не слышно?..

Так что сами понимаете, больших перспектив в связи со сложившейся творческой ситуацией я не вижу. Уровень падает, конкурсные прослушивания по отбору в театр проходят довольно странным образом. Те, кто попал в театр, напоминают анекдотическое слово «позвоночники», т.е. устроенные на работу, как говорят, по звонку.

Последнее недоразумение: как можно такую оперу, как «Ярослав Мудрый», отдавать на откуп режиссеру, который ничего из себя не представляет? Оперу о нашей героической истории будет ставить человек, который толком еще не имеет соответствующего образования (сейчас он только студент факультета музыкальной режиссуры Национальной музыкальной академии Украины). Для меня это — нонсенс.