«Шевченко жил вместе с теми, кто его отравлял и уничтожал» Сердечный рай Кобзаря — глазами писателя Александра Денисенко

В шевченковские дни, очевидно, нужно говорить не о «монументальном» образе Великого Кобзаря, а о Шевченко без ретуши. Именно такой образ и предстает перед читателем в пьесе-«детективной хронике» Александра Денисенко «Сердечний рай, або Оксана». В прошлом году эта книга вышла в издательстве «Грані Т». Получила также премию на «Коронации слова». Александр Денисенко признался «ЗН», что очень много времени провел в архивах и музеях, прежде чем решился создать образ Шевченко. Со временем, по словам писателя, пьеса стала разрастаться и походить на некий «драматургический роман». А потом на этой же основе Денисенко создал сценарий пятисерийного фильма, который сам хотел бы и снять, но мешают, как всегда, отсутствие желания (у государства) и финансирования (спонсоров)…

— Значит, вы опирались исключительно на архивные документы?

— Моя «хроника» — не биографическая. Для меня Тарас Шевченко — заданный литературный герой, который давно пленил сердца и души украинцев. Он скоро будет для нас как мифологический персонаж. Своей пьесой я хотел вернуть Кобзарю хотя бы часть его человеческого естества.

— Из каких источников вы черпали факты, чтобы построить эту «конструкцию»?

— Санкт-Петербургский архив. Музей Шевченко в Киеве. Исторический архив в Киеве. Музей Шевченко в Каневе. Попутно — другие музеи и архивы. Мне кажется, немало. Если учесть, что я работал там месяцами.

Я находил фразы Тараса Григорьевича в его же письмах. Искал свидетельства его современников. И из них конструировал определенное событие. Изучал людей, которые в определенный момент с ним общались и, в конце концов, стали причиной... смерти.

— Многие исследователи убеждены, что Шевченко был обделен любовью. Вы согласны с таким мнением?

— В некоторой степени, еще с детства, он действительно был обделен любовью. В том числе и материнской. Его мать умерла рано. Он был обделен также домашним покоем, уютом. Рядом с ним не было души, которая бы в него верила и которой он бы исповедовался...

Вообще, для «драматургии жизни» фигура Шевченко — ошеломляющий материал! А Тарас Григорьевич для меня — как «конструктор» всей жизни. Он, кстати, предчувствовал и свою раннюю смерть... Интуиция у него была колоссальная! Это прослеживается и в поэзии — «Чи не покинуть нам, небого…», тот же «Заповіт»…

Вообще, Тарас Григорьевич — одна из самых противоречивых фигур и в украинской философии, и в литературе. У него есть стихи, диаметрально противоположные по философскому мировосприятию. А это свидетельствует об определенных состояниях аффектации, эмоциональности. Я, например, очень не люблю «бронзового Шевченко» — образ, который нам навязывали десятилетиями.

Когда-то работал в кинофотофоноархиве и подбирал материал для «антибольшевистского» фильма. Тогда понял: если сверху снимать события, происходившие на Каневской горе, то увидим или «капище», или что-то другое... Это не гора-могила, а пантеон, святилище! Постоянные возложения венков, пионеры...

— Почему свое произведение, отмеченное на «Коронации слова», вы назвали не «Тарас» (что было бы понятно), а «Оксана»?

— «Оксана» — это скорее обобщенный образ, а не конкретный. У мужчины или женщины бывает две любви — первая и последняя. И они, как правило, настоящие. Первая — на то и первая, что она не последняя. А последняя — на то и последняя, что она не первая. И, очевидно, последняя дополнила горькое разочарование в окружавшем его мире.

Мир был слеплен для Тараса Григорьевича из лжи и любви. Ложь, к сожалению, была настолько ужасной, что он не мог ее вынести. Поэтому и ушел так рано... Даже любовь не могла его спасти. Но в моем сценарии есть и другие сюжетные линии... Например, линия императора, там показан сам механизм интриги, существовавший при царском дворе. Получился вроде исторический детектив. Никогда даже не представлял, что могу думать и говорить словами тех людей...

Сам Шевченко чаще видел людей красивыми, искал в них гармонию. Шевченко был очень признателен Федору Толстому, вице-президенту Российской Академии художеств, который помог ему выйти на свободу из солдатской казармы. Шевченко был по-своему признателен и русской культуре... И некоторые наши писатели, которые сейчас искоса смотрят на русскую культуру, наоборот — должны быть ей признательны...

…Где-то на вторую-третью годовщину смерти Шевченко «великие украинцы» в Петербурге собрались и устроили тризну по Тарасу Григорьевичу. В чем она заключалась? Они набрали кучу еды, напитков: три дня гуляли-пили... Я в архиве даже нашел тот прейскурант...

Сейчас что-то похожее на ту «тризну» происходит и с Шевченковскими премиями. Мы до сих пор будто «смакуем» эту великую фигуру. Не пора ли немного угомониться? Какое мы имеем право тысячу раз без надобности его использовать, спекулировать на его имени?

Я пытался говорить в своем произведении о духовном, а не о плотском... Может, и пил он иногда водку. Но, скорее, от отчаяния. Чего вы хотели? Гениальный одинокий больной человек...

— Первая редакция вашей «Оксаны» еще в начале этого века увидела свет рампы на сцене франковцев. Почему другие украинские театры не заинтересовались этим сюжетом?

— Для этого нужно пьесу продвигать. А я этого не делаю. И института литературных агентов у нас нет. Считаю, что если буду заниматься «продвижением» вещей, то чего-то не успею написать.

Сама драматургическая конструкция «Оксаны» довольно массивная, ее нужно приспосабливать к театру не меньшему, чем франковская сцена. В моем произведении — 38 действующих лиц. Считаю, что даже телевизионный фильм проще снять, чем поставить такую пьесу. Это в большей степени хроника.

Недавно пересматривал в видеозаписи версию моей пьесы в исполнении франковцев (режиссер — Александр Билозуб). Чрезвычайно упругая постановка. Это один из спектаклей, в котором есть образ «другого» Тараса Шевченко — не ходульного, не традиционного.

В «Божественній самотності» (театр выбрал такое название) — другой Шевченко: с трагической любовью, с общественными драмами... С его фактическим убийством. В сущности, это убийство совершили не только царские шпионы, но и украинцы, ходившие и докладывавшие о нем жандармам.

— Образ Григория Честаховского (один из друзей Кобзаря, автор воспоминаний о нем) у вас получился откровенно негативным...

— А каким он может быть? Если даже Пантелеймон Кулиш называет его «тупым быком». Когда он приходил к кому-то в гости, сразу бежал на кухню и, извините, начинал принуждать к плотской любви кухарок... Также он был губернским секретарем. Честаховский двенадцать лет пытался поступить в Академию художеств, но так и не поступил. Потом ему помогли. На Тарасовой горе он призывал «до повстання» и вместе с тем распространял «Гайдамаков» и другие произведения Шевченко — за копейки. Самого Кобзаря он хотел «підпоховати» на землю польского магната Парчевского.

Еще один красноречивый факт об этом «шевченколюбе». Честаховский, уже имея жену, забрал с Украины одну красивую девушку, привез ее в Санкт-Петербург и заставлял ходить с ним едва ли не на все приемы в украинской одежде. А потом — публично бил ее. Санкт-петербургская украинская община пожалела ее и через Максимовича попросила мать несчастной принять девушку в семью. А уже через год, родив ребенка, жертва Честаховского утопилась в Днепре...

Так как иначе можно относиться к этой фигуре? А кроме того, Честаховский проходил как свидетель, когда после смерти описывалась мастерская Шевченко. Кому жандармерия могла поручить такое, как не «своему»?

— Есть ли, по-вашему, в Украине актер, который мог бы сыграть Тараса Григорьевича «живым», без глянца?

— Такой актер есть. Я с ним об этом говорил. Зовут его Остап Ступка. Считаю, что он даже внешне чем-то похож на Шевченко. В последнее время его внутренний потенциал вырос. У него — нерв. Я бы не хотел делать из Шевченко старика. Он не был дородным, как на фотографии в кожухе. Его возвышенность создавала поэтическая натура. Ведь Кобзарь был сильно истощен перед смертью. Когда лежал на одре и на ладонь ставили свечу — с другой стороны ладони она просвечивала. Это был сам дух. Перед смертью он не мог лежать, а сидел на кровати и кусал губами усы...

А когда ему сказали, что полтавчане прислали телеграмму-поздравление с днем его рождения, поэт ответил только «дякую». Образ Тараса перед смертью напоминал икону. Таким светлым был его образ...

— Может, в будущем снимете фильм по своей пьесе — уже как режиссер?

— Это мог бы быть большой кинопроект из пяти телевизионных серий. А из этих пяти можно было бы сделать и две прокатные. Как это моделируется в мировом кино. Впрочем, мечтать можно... Думаю, такой проект был бы очень интересным — и «отбился» бы и в рекламе, и в кассовых сборах. Тем более что не так далеко и до 200-летия со дня рождения Тараса Григорьевича.

Поверьте, я интуитивно чувствую Шевченко. Еще в 1963-м, когда мой отец, кинорежиссер Владимир Денисенко, снимал свой фильм «Сон», я впервые поехал в киноэкспедицию. И именно тогда видел, как работает на площадке Иван Миколайчук...

— Существуют ли в вашей семье воспоминания об Иване Миколайчуке?

— На эту тему мы недавно разговаривали с Марией Миколайчук. Она напомнила мне версию, как Иван попал в фильм «Тени забытых предков» Параджанова... Но версия моего отца немного другая. Мой отец тогда был вторым педагогом на курсе у Миколайчука. Именно он набирал актеров на курс Виктора Ивченко. А уже потом, через два года, когда началась работа над «Сном», на главную роль был утвержден тогда еще начинающий российский актер Николай Губенко. Этот актер чем-то был похож на Шевченко. Но он настаивал, что будет говорить в кадре исключительно по-русски. Отец возразил. Поскольку Шевченко — украинский поэт, а дублирование приведет к искажению образа.

У отца тогда был очень сложный творческий период. И ему приходилось иногда принимать резкие решения. Именно тогда он вспомнил о своем студенте Миколайчуке и пригласил его на пробы. Иван сказал: если возьмут, то проползет на коленях через всю Украину, лишь бы только играть Шевченко. Так и сделал.

Владимир Денисенко решил, что Шевченко будет играть только Миколайчук. Идет однажды по студийному коридору, а навстречу — Параджанов. А он также не мог найти исполнителя на роль Ивана в «Тенях». Отец сказал: «Я нашел исполнителя!» — «А кто это?» — «Это Иван Миколайчук! Студент...» — «Да что ты! Он же молод!» — «Ты не представляешь, какой он артист! Он с Западной Украины и может гачи надевать!» — «Правда?» Параджанов задумался... Вызывал Миколайчука на пробы. И тот со временем сыграл свою звездную роль в гениальном фильме Сергея Иосифовича.

— Какой жанровой окраски мог бы быть фильм по вашей пьесе?

— Бесспорно, это могла бы быть документально-историческая трагедия. В этой истории — мощный детективный механизм. Тарас Григорьевич знал, что за ним следят, понимал, кто его враг. Но в этом проявилось и его невероятное великодушие. Шевченко жил вместе с теми, кто его травил и уничтожал. Он всем им... прощал.

Он шел к смерти, понимая: это как приговор его таланту. Ведь такой талант существовать «просто так» не может. Он не мог жить по законам природы. Серая масса должна была его уничтожить...

— Как вы считаете, в судьбе Шевченко сыграла роль случайность, которая помогла крепостному крестьянину пробиться к вершинам, — или была в ней определенная закономерность?

— Шевченко как поэт и как исторический деятель появился не на пустом месте. Перед этим был Гоголь, был также Орест Сомов — выдающийся журналист из Киева, написавший «Киевские ведьмы». Орест много усилий приложил, чтобы развивать украинскую линию в среде санкт-петербургского дворянства, знати и интеллигенции. Он и Гоголя подтолкнул к этой деятельности — писать об украинском. В Санкт-Петербурге 40% дворян — из Украины. Их одолевала ностальгия. И не следует забывать, что это период романтизма, европейских революций, социальных подъемов, волнений...

Когда в «Отечественных записках» вышла автобиография Шевченко (он из крепостных крестьян, прошел солдатскую муштру, а это издание распространялось в каждом селе, на почтовых станциях), поэт стал национальным героем не только Украины, но и России. Ведь все понимали «малоросейское наречие»...

Когда хоронили Кобзаря, в России знали, что хоронят казака невенчаного, и потому гроб был китайкой накрыт. Процессию тогда сопровождала огромная толпа. Бросали кожухи под колеса, потому что стояла мокрая весна, ехать по грунтовым дорогам было тяжело.

Так что считаю, Шевченко со своим талантом выпал именно на тот период, когда этот талант был ожидаемым.

— И все же, насколько вы дали волю своей фантазии в пьесе о Шевченко?

— Не скрываю, там есть элементы фантазии. Что касается Ликеры Полусмаковой... В книге есть фотокопия ее записки-ответа, написанной после того, как поэт разорвал с ней отношения. Шевченко требовал, чтобы Ликера вернула гостинцы и подаренную ей одежду. Он не был жадным. Зачем ему женские кожухи, жакеты, юбки, платки? Он тем самым как бы возвращал себе свое достоинство. Поскольку представлял учителя французского языка с жирными от курицы губами... Она написала: «Послуша Тарас твоимі записками издесь неихто не нужаеца у насъ у суртири бумажакъ много».

Поэтому, вложив в уста персонажей тот язык, который есть в пьесе, я не погрешил против истины.

— Как сложилась ее дальнейшая жизнь?

— Для меня в этом вопросе самые значительные — воспоминания выдающегося историка и ученого Костя Щироцкого. Однажды он посадил г-жу Полусмакову напротив и записал с ней интервью. Она ему говорила, что Шевченко — единственный мужчина, который ее любил так, как родной отец не любил.

Это было напечатано в «Литературном вестнике» в 1911 году. Перед тем разговором Щироцкий рассказал о личной судьбе Полусмаковой...

У нее был муж (Яковлев), но умер раньше ее. Тогда Ликера Полусмакова стала приезжать на могилу Кобзаря в Канев едва ли не каждый год — в день его смерти и рождения...

Эта женщина всем рассказывала, что она — последняя любовь поэта и его невеста. Возле нее собиралось много людей. Она поднимала руки с черным платком и падала на могилу прямо в снег. При этом голосила. И за это ей давали и деньги, и гостинцы. Она все собирала, складывала в чемодан — и возвращалась обратно, в Царское Село.

Но в 1917 году и она не смогла вернуться в Россию, поскольку тогда были беспорядки. Ликера Полусмакова осталась в Каневе. Заболела, потом умерла от воспаления легких. Ей было за 70.

…К сожалению, наша наука страдает субъективизмом по отношению к определенным персонажам. Или очень хороший, или очень плохой.

Параджанов сказал: «Какой великий лирик был Тарас Шевченко, а сделали из него цепного пса».

Нужно, чтобы наши герои были в голове, а не высечены в камне. Для этого я и писал пьесу о Шевченко. Меня не интересуют «войны» с деятелями шевченковедческого фронта. Меня интересует трагическая фигура. Последняя фраза в моей пьесе от служителя Академии художеств Гаврилы Ефимова звучит так: «И сколько же я пакостей тебе делал, а все ж таки люб был ты мне…»