Ремарки на «Листе». Драматург Александр Мардань: «В Одессе говорят по-русски, но думают по-украински»

Одесса на этой неделе принимала гостей участников научно-практической конференции «Русский театр в Украине». В ее рамках конференции прошел и театральный форум «Встречи в Одессе», на котором было щедро представлено творчество Александра Марданя — одесского драматурга, который заметно развернулся за последнее время. Его произведения прописались в афишах разных стран: от Южной Пальмиры до Мертвого моря, от Белокаменной до Левого берега Днепра.

Одна из первых пьес — «Лист ожидания» — стала репертуарным шлягером и в Московском театре имени Маяковского (постановка Андрея Максимова), и в Одессе, и в Израиле. Тема ностальгически щекотливая и двум актерам есть что сказать (на сцене). Он и Она однажды встретились в Ялте; затем с определенной периодичностью в течение тридцати лет их встречи повторяются то в Сочи, то в Одессе, то в Венеции меняются декорации эпох у героев меняются спутники жизни; но суть отношений двоих неизменна — взаимное притяжение — через времена, расстояния (почти как в «Там же, тогда же» Слэйда или даже в «Горбатой горе»). Худрукам нескольких московских театров приглянулась его пьеса «Последний герой», но там — другое: тема распада привычного уклада, поскольку «новорусская» фирма-захватчик сносит не только многоэтажку, где десятилетиями «прописаны» привычки, привязанности — прошлое и родное, а стирает человеческое достоинство; и лишь один чудак-смельчак, протестуя, бросает вызов «захватчикам» — под своей «раскаленной» разрушающейся крышей. Недавно пьесу Марданя «Очередь» в киевском Театре драмы и комедии на Левом берегу Днепра поставил Дмитрий Богомазов. Ненавидя медийную эквилибристику комплиментарности, отмечу очевидное: эта постановка, пожалуй, одна из лучших в прошлом театральном сезоне. Часто пасмурный или эсхаталогически настроенный (в выборе материала) Д.Богомазов вдруг открывается искусным комедиографом, расцвечивая драматургические коллизии аттракционом удачных актерских работ и режиссерских фокусов. Уже вместе с драматургом он превращает анекдотическую ситуацию в пьесе (в очереди к маститому психотерапевту томятся и самовыражаются представители наших разных слоев — как бы осколки разбитой общественной целостности, застрявшие в черной дыре безвременья) в некую притчу в гротескный фотослайд безумных «дней нашей жизни».

— Александр Евгеньевич, вы сами-то часто в очередях томитесь?

— В каком смысле?

— Хотя бы в значении ожидания успеха. Сценического успеха собственных пьес.

— Если говорить о постановке Дмитрия Богомазова в Театре драмы и комедии, то, на мой взгляд, это успешная работа. Видел ее несколько раз, и впечатление, как бы послевкусие, всегда оставалось замечательное. Но что такое успех? У Уильямса есть замечательное эссе о природе и обманчивости успеха. Причем текст и подтекст довольно горькие. Так что…

— Критик Лев Аннинский написал о вас в «Культуре»: вот, мол, живет теперь славный драматург Мардань за кордоном, в Одессе, и грустно от этого в Белокаменной. В какой степени вы могли бы зачислить себя в «легионеры» украинской драматургии? Ведь действие многих ваших пьес происходит в неких топографически слабо обозначенных местах, где исключительно «говорят на русском».

— Я русскоязычный автор. Хотя пьесы «Лист ожидания» и «Последний герой» переведены на украинский — этим занимался Василий Неволов. В киевском Молодом театре некоторое время шел «Лист…» в постановке Александра Дзекуна, очень импульсивного человека... Но то, о чем пишу, в принципе, может происходить где угодно — в Одессе, в Харькове, в Минске, в Подмосковье, в Уфе... Это те точки на карте, куда уже добрались «строители» из «Последнего героя» — и пытаются «перестроить» устоявшиеся основы жизни. Не очень люблю разговоры на тему российско-украинских взаимоотношений. В том числе и в драматургическом ракурсе. Где лучше? У кого хуже? Все это не очень точные посылы. В той же Одессе почти все говорят по-русски, но, уверен, думают по-украински. За 15 лет независимости все равно ведь произошел определенный слом — и люди почувствовали себя украинскими гражданами. Несмотря на то что в Австрии говорят по-немецки, это все равно австрийцы, а не немцы. И если оглядываться в прошлое, в поисках того, что нас и объединяло или разъединяло, то могу по этому поводу лишь процитировать Ибсена: «Настоящее время — это всегда плата за прошлое».

— Вы однажды признались, что драматургия — не основная ваша деятельность, а так — больше хобби, увлечение.

— Когда-то писал киносценарии. Мне было 26 лет. Правда, не все из этих текстов попали на киностудию, но тем не менее посчастливилось сотрудничать с «Укртелефильмом». Помню, сочинил сценарий под удивительным названием «Плавучий курорт». И, представьте, на гонорар купил первый в своей жизни мебельный гарнитур. Теперь-то расценки в большом кино выросли — астрономически выросли…

— Виллы покупают, гектары загородние.

— В этом плане пьесы для меня — не предмет заработка. Абсолютно.

— Тогда что стало толчком заняться именно пьесами, а не сочинительством, скажем, сценариев для мыльных опер? Тот же Аннинский, рецензируя «Лист ожидания», заметил, что досконально владеете законами мелодрамы.

— С этой пьесой произошла забавная история. Несколько лет назад был в Театре Антона Чехова, которым руководил Леонид Трушкин…

— Сейчас он руководит уже театром на Малой Бронной.

— Да... И вот тогда смотрел у него «Чествование» по пьесе Бернарда Слэйда. В фойе продавали томики пьес драматурга. Прочитал «Там же, тогда же» — знаменитую пьесу, которую в России с успехом играли Татьяна Васильева и Константин Райкин. А потом подумал: а что если взять за основу ключевой ход пьесы и переложить его на нашу почву? Тем более что на Западе в течение десятилетий не было особых социальных потрясений, а у нас — вечный период «бури и натиска». То есть ход подсказан именно Слэйдом. Я даже хотел поначалу написать «по мотивам» или что-то в этом духе. Но знающие театральные люди заметили, что этому ходу сто лет и памяти нет. И родилась пьеса «Лист ожидания». О том, как в 1975 году Он и Она пересеклись, затем скрытая сила стала притягивать их в течение трех десятилетий — в разных городах. Потом уже их дети вступают в законный брак — и, кажется, что эта связь окольцована провидением.

— Как вы оценили постановку этой пьесы в Маяковке режиссером Андреем Максимовым, известным ведущим телепрограммы «Ночной полет»?

— Интересная работа. Она имела в Москве хорошую прессу. Андрей решил временные «метаморфозы» не через сценатрибуты, а через звук. Слышно, как открываются двери — хотя двери на сцене нет. Слышно, как наливают вино — хотя нет бутылки. Может, эти приемы и немного увели зрителя от непосредственного диалога героев, но по режиссуре интересно.

— Ну вот приезжает одесский драматург в Москву — Маяковка, МХТ, Сатира… Как обычно он стучится в эти двери? Ведь и своих-то, российских авторов, там ставят весьма дозированно, а тут, хоть и не дальний чужеземец, но все же — заграница.

— Это действительно непросто, как вы говорите, достучаться к ним. Но так как я в Москве бываю часто и смотрю много спектаклей, то давно сложился определенный круг общения. Хотя общение непростое. Отправил, например, худруку одного из московских театров «Лист ожидания». Он говорит: «Ну, понимаешь, не моя это тематика.» Позже отправляю «Очередь», «Последнего героя». Последняя пьеса понравилась. Но тут же спрашивают: «Сколько за нее хотите, потому что речь об эксклюзиве?» Пока думал, позвонил Олег Табаков: «Мне дали прочитать, ты молодец!» Но знаете, как говорят в Одессе: «Дает, но из кармана не вынимает». Табаков вроде бы взял пьесу, только договор не подписал, а через год звонит: «Понимаешь, старик, нет у меня пока режиссера. Дал прочитать Кириллу Серебренникову, но он другим занят». — «Олег Павлович, тогда, если не возражаете, пусть у вас поставит Борис Морозов из Театра армии». — «Поговори с ним». Поговорил. Но Морозов сказал, что если и будет ставить, то у себя. Потом Александр Ширвиндт меня нашел: «Мы бы хотели купить у вас «Очередь» — только непременно с правом эксклюзива на десять лет». Приехал к нему, подписали договор. Но снова начались поиски режиссера (планировался Юрий Васильев), поиски денег — и опять застопорилось. Ширвиндт сказал: «Пойми, мы же не такие, как Табаков!» Такой вот круговорот драматургии в природе. Сначала нет пьесы, потом она есть, потом нет хорошего режиссера, потом зритель плохой, потом критики ничего не понимают — известная театральная история. Тот же «Лист…», когда я впервые показал его Трушкину, предполагался как бенефис Геннадия Хазанова. Пьеса «почти» подошла. Но пока это «почти» зрело, возникла заинтересованность театра имени Маяковского. Там, правда, не было звезд, а только молодые актеры Сергей Щедрин и Наталья Коренная. Но они, по мнению критиков, достойно «прожили» на сцене тридцать лет тайной любви.

— В вашем «Последнем герое» сюжет вроде навеян газетными репортажами: дом под снос, внутри него забаррикадировался человек — и под снос целая жизнь. Это придуманная история или вы столкнулись с этим непосредственно?

— В одном офисе на эту тему зашел разговор с товарищем, который занимается строительством и отселением. Он и поведал реальный сюжет. В каком-то отселенческом доме ютятся дедушка, бабушка — и ни в какую не хотят уезжать. Две зимы они проводят без света, без газа. И тогда разливают ртуть, чтобы их выжить из дома. Так что подобные истории не надо придумывать. Они рядом. Сюжет пьесы «Дочки-матери» тоже возник «из жизни». Листаю какую-то газетку, а там объявления: «Юноша ищет девушку, девушка ищет юношу, девушка ищет девушку…» И среди этих жаждущих вдруг одна газетная строчка: «Мать и дочь ищут спонсора». Что-то меня кольнуло и натолкнуло на историю, ставшую впоследствии пьесой. Когда некоторые драматурги говорят, что современность бедна на сюжеты, отвечаю: «А вы пойдите хотя бы в суд, посидите там пару дней, — и сюжетов хватит на десять лет вперед».

— Некоторые из этих же драматургов изначально пишут «под артиста». У вас есть конкретные прицелы — может быть, кто-то из звезд?

— Могу назвать имена. Но придет режиссер и скажет: «Ну что это он понапридумал себе, а я вот вижу иначе и я буду сам заниматься распределением ролей». Хотя есть идея сделать некую трилогию только для актрис (обойдемся без фамилий) и чтоб это...

— Нечто в стиле Тома — «8 женщин»?

— Вопрос не в количестве.

— Ныне заметно наступательная волна очередной новой драматургии во главе с Пресняковыми, Сигаревым, некоторыми другими скандальными авторами. Вы рядом с ними — просто тихий морализатор из монастыря. Хотя не сравниваю, конечно.

— Даже если б и сравнили, то мог бы парировать: категорически не приемлю в драматургии ненормативную лексику! Категорически.

— То есть матерный монолог майора из «Жертвы» Пресняковых вас поверг в ужас?

— Когда говорят о том, что театр — храм, то пусть этот храм останется хотя бы на уровне лексики. И потом, видимо, надо вспомнить, что слово «хам» на древнееврейском — это запрет. Храм и хам — несовместимость. Не хочу рассуждать о достоинствах или недостатках каких-либо произведений названных вами авторов (да и не имею на это права), но знаю точно, что два-три часа удержать зрителя в зале можно и без нецензурной брани. Тем более что в разные времена это удавалось.

— Тогда чем персонально вы удерживаете или хотите удержать уже свою аудиторию — на любом драматургическом примере?

— «Лист ожидания», например, ностальгический посыл. У нас есть активная и пассивная память, которая удерживает что-то особенное. Почему раньше нельзя было продавать водку возле вокзала? Почему была мода на кримпленовые платья? Вроде бы ретро-штрихи. Но они отдаются эхом воспоминаний, волнуя людей. И потом зритель всегда ждет, какой ему предложат неожиданный выход из вроде бы заведомо очевидной драматургической ситуации. Это как в старом анекдоте про комбайнера, который купил видеомагнетофон вместе с кассетой порно… И когда тот комбайнер вернулся домой, то увидел полнейший бардак, недоенную корову и озадаченную жену у экрана с главным для нее на тот момент вопросом: «Так они поженятся?» Это свойственно каждому зрителю — оказаться в ситуации обманутого. Помню, как один киевский режиссер, прочитав «Последнего героя», сказал: «Пьеса ничего, но только у нее финал трагический: кровь с потолка капает». — «Да где же там кровь?» — «Ну так герой же поднялся наверх, вскрыл вены — она и капает». — «Так там же просто крыша протекла!» — «Да? А я вижу так!» Читает другой режиссер: «Знаешь, что мне больше всего понравилось в «Герое» — жизнеутверждающий финал. Вот эти капли… Дескать, все течет, все меняется — и эти капли дают веру». Одна и та же ремарка, но две совершенно разные реакции режиссеров, отдавших жизнь театру. Что говорить о зрителях? Поэтому, когда спрашивают, а что для вас главное в театре…

— Я об этом не спрашиваю.

— А я все-равно отвечу... Главное — четыре составляющих. Шифр. Пропорции. Прикосновение. Волна. Как бы загадка, форма, приобщение и твое эмоциональное состояние.

— Черный театральный квадрат?

— Думаю, все-таки светлый.