Пустякам здесь не место. Провалы в сезоне

В Управлении культуры на днях пришлось заполнить своеобразную ведомость, определяя «кращі вистави» 2009-го (в рамках ежегодной городской театральной премии; церемония награждения традиционно 27 марта, в Международный день театра).

Влага в глазах, немой крик в горле… «Кращі вистави» — это какие же? Это те, очевидно, которые еще хоть как-то можно «впитать», преодолевая себя, по сравнению с иными — совершенно неудобоваримыми, «еще худшими»? И лишь о двух шедеврах (от двух Национальных) - этот печальный рассказ…

Допустим, какая-нибудь «ученая» барышня, замучившись передирать методички по специфике актерского мастерства «в контексте теории Курбаса», надумает обратить свой эксклюзивный уверенный взор и на нашу сценическую современность. И, скажем, решит настрочить монографию «Театральный бум как антитеза экономическому кризису»…

Не позавидую даме. Тут ни у кого (и ничего) уже не спишешь.

Год оказался унылым, неурожайным. Удивительно бездарным на сценические события.

Экономическая «парадигма», придавившая слабую грудь искусства, казалось бы, выдавит из нее хотя бы предсмертный искренний творческий хрип. Но нет. Чаще — мычание.

Редкие, весьма редкие «сполохи» (здесь сознательный украинизм) — и тех не достает на пять граф про «кращі досягнення».

Уплывший календарный период, к сожалению, оказался годом сценических пустяков. Хотя и не все пьесы из трэшевого подбора.

Скажем, Национальный театр имени Ивана Франко обращается к драматургу интереснейшему — Джону Бойнтону Пристли, бесспорной литературной величине ХХ века. Которую, кстати, долгие годы кругами обходит украинский театр. Будто бы чего-то пугается в его ажурной и психологически-напряженной драматургии, бодро экранизированной Гостелерадио СССР еще в 70-е ХХ.

Франковцы выбирают малоизвестную у нас пьесу — «Скандальное происшествие с мистером Кеттлом и миссис Мун» (1956 года рождения). Режиссером назначают одаренного Юрия Одинокого; роли распределяют среди не рядовых, а ведущих (Полина Лазовая, Владимир Нечипоренко, другие).

Результат: в оптимистическом случае — утомительное недоумение, в объективном итоге — сокрушительный провал...

Провал, между прочим, категория театральная. Чего нам ее стыдливо игнорировать? Разбаловали уж своих сотрудников неутомимые завлиты наших двух Национальных, размещая мармеладные пиар-доклады, скажем, в газете «Ночь», — и вроде никакого тебе «брака» в театральном производстве. А без провалов не всегда оценишь качество и блеск иных побед. Эти провалы словно темное беззвездное небо, на котором — вдруг! — воссияют разными оттенками сценические алмазы… (А вдруг?)

Так и у франковцев — провал по всем театральным канонам: колоритный, хрестоматийный. По режиссуре, по актерскому исполнению, по поверхностной трактовке пьесы «с секретом».

Пристли, сочинявший свою историю в середине прошлого века, явно сознательно наводил на «ложный след» возможных интерпретаторов. Внешне эта история едва ли не комична. А изнутри — скрытый драматизм, даже трагизм. Успешный банковский служащий, около 40, тот самый Кеттл, однажды решает, как сказали бы наши лексикологи-современники, «на все забить». Однажды не выходит на работу; однажды решает «упасть в детство» (прикупив детскую игрушку); однажды будто бы разрывает все коммуникативные, социальные связи с миром, который «над» ним, он ныряет в мир, который «внутри». Естественно, окружающий мир просто так не отпускает своего беглеца: бунт на корабле, в маленьком городе Брикмилле, воспринимается как пощечина утрамбовавшемуся
укладу. Отщепенца как отвинтившуюся гайку пытаются быстренько вкрутить обратно — в давно отлаженный механизм: то уговорами, а то и силой.

…Режиссер Юрий Одинокий в конечном итоге извлекает из интересной пьесы нечто непостижимое для серьезного театрального человека. Только сопутствующий мотив… фривольного адюльтера между немолодыми мистером и миссис… И — хватит с вас! Неритмичное, вязкое, местами ненужно подробное и заунывно-тоскливо разыгранное зрелище никаким боком не соотносимо с «музыкой» драматурга. Тот с горечью поет об «изящно упакованной мерзости». О среде «мертвецов», среди которых тошно человеку живому. Об «упаковке», которую человек страдающий и мыслящий стремится разорвать, вырвавшись наружу, сбежав от себя и от других. Пристли, на мой взгляд, будто бы прислушивался к Чехову, вышивая и свою историю: «Тля ест траву, ржа ест железо, лжа ест душу…». (Какой уж тут «адюльтер»?)

В нашем сценическом случае зритель «съел» — лишь пустяк. В спектакле все «мертвы друг к другу» и дальше, в продолжение Ахмадулиной, «и пошлости нетрезвая жара свистит в мозгу по замкнутому кругу».

Банкир (с ухмылкой) решил похулиганить. Банковские служащие вообще ужасно темпераментны. Население спектакля постоянно кривляется, у них какие-то пошлые ужимки, не присущие английским господам…

Многословность пьесы (у Одинокого) не оборачивается ее смысловой многослойностью. Так — лишь фантик от упаковки. Или затянутая самоигралка для неразборчивой антрепризы.

И какой с «товара» спрос, если в «пустяке», как правило, банально играют, банально (антиконцептуально) мыслят, банально издеваются над зрителем — три с лишним часа.

Отдельная банальность — молодое поколение франковок в ролях англичанок. Надобно необыкновенное мужество и исключительный «вкус», чтобы по достоинству оценить хотя бы их наряды, видимо, арендованные с известной в Киеве дороги…

Во время просмотра этого прекрасного успешного провала возникает очередная тревожная догадка. А что, если режиссер «не прочитал» пьесу? А воспринял ее лишь в поверхностном изложении приближенных? А что?..

Иначе, прежде вдумчивый и фантазией не обделенный постановщик уж как-то созрел бы до решения творческих в данном случае задач — на основе интересного текста. Отчего у героя возникает странный порыв — бросить все? Что за этим? Режиссер и актер, ответьте же нам… Это кризис среднего возраста? Или заведомая провокация героя по отношению к опостылевшему социуму? Возможно, в этом его гражданский протест? Может, скрытая форма шизофрении?

Рассудительный интерпретатор смог бы посмотреть на скандальную историю от Джона Бойнтона Пристли и… сквозь линзы иронично-мрачного Дюрренматта... Сквозь — ирреальность реального. И такое в театре возможно — при умении… И особенно — при желании.

Только эта (и некоторые другие) недавние премьеры проявляет иные желания и умонастроения новейших сезонов начала ХХI века: пьесы читать разучились... Обленились искать в драматургии скрытую начинку. Недосуг изюм из булок выковыривать. Все некогда. Трах-бах — побежали-полетели — у всех халтура, подработки, сериалы, вечная чепуха.

Опасное поветрие театра (вообще) — отсутствие внутренней творческой самодисциплины; уход от внятно-артикулируемых программных задач и заметная переориентация на задачки внутренние, которые предусматривают лишь текущее обеспечение ролевой загрузкой отдельных бенефициантов…

Этот путь — тупиковый. Провинциальный. Путь — не магистральный…

Конечно же, у пьесы есть и оригинальное название — «Лаура и Жаки». Но «зуд» театра усовершенствовать драматургов до потери смысла (хотя бы в названиях) — просто неизлечим. «И что за охота менять название?.. Может быть, это желание, угождающее части публики, зазывающее ее, но никак не театральное…», — еще в 2002 году писала о болезни этого же театра Нина Мироновна Новоселицкая. Полагаю, еще несколько таких названий-переименований — и этот Национальный станет достойным конкурентом «театру Любы Титаренко» на площади Победы.

…В отношении пьесы Габриэля Ару, кажется, догадываюсь, где театр откапывает подобные драматургические залежи. В застойные времена у завлитов пользовались непреодолимой любовью замечательные сборники — «Современная французская пьеса» или «Современная итальянская пьеса». (Современность, как правило, датируется годами эдак 50—60-ми, а Ару — из этой библиотеки.)

Забавно: даже чуткая к бульварной конъюнктуре московская антреприза, и та обходит стороною именно это завлекательное произведение… Не оценили, должно быть, в отличии от наших? А ведь там, казалось бы, есть все, что нужно для творческого минимума. Мало героев, еще меньше литературного мастерства. Сюжет — как выкройка из женских журналов: супружеские измены, любовные записки, неожиданно осознанная необходимость семейного счастья… К тому же, несколько версий раскрутки любовной комбинации — в исполнении четырех артистов: одна дама, трое мужчин.

На этом спектакле (режиссер Олег Никитин) искушенному зрителю первым делом нужно сесть в кресло и напрочь забыть… О том, что театр (не только в начале XXI века) — это интеллектуальная лепта художника-постановщика. Это — осмысленно разработанная световая и музыкальная партитуры. Стоит забыть, что театр призван удивлять искусством мизансценирования и освоения сценического пространства…

И вообще можно не вспоминать о том, что комедийный жанр предполагает игру по определенным правилам амплуа. И зря забыли… В новом своем романе «Весь мир театр» Борис Акунин выводит обаятельнейший образ антрепренера Ноя Ноевича Штерна, обустраивающего свой театр исключительно по железным категориям амплуа. И предприятие пользуется у публики победным успехом. (Так что зря у нас столь высокомерно законы амплуа игнорируют, они хотя бы скверные пьесы иногда вытягивают «за уши».)

На самом деле ничего такого плохого в этой конкретной плохой пьесе вроде бы нет… Если ее аранжировал бы, к примеру, режиссер с творческим полетом. Дописывая за драматурга некоторые слабенькие мотивы, дофантазируя с актерами ситуации драматургически наивные, а то и вовсе дурацкие. Ару вроде предполагает позабавить зрителя «интерактивностью» — втягивая и того в свои сети… У нас все решают лобово, по уже испытанному театром антрепризному принципу: чем меньше, тем лучше…

Никитин — неизвестный мне режиссер — скорее всего, из последних актерских призывов этого театра. Молодой человек вместе со своим спектаклем явно расходится со вкусом, а также с совестью. Примерно три раза в месяц играть на большой сцене «пустяк» (для горстки актеров), значит, поставить в тупик многочисленную труппу, истекающую соком пустых сезонов. Чего так напрягались, спрашивается? Если пустяки можно играть и в подвалах, и на чердаках. Тем более, что в театре чердак обустроен хорошо. А потенциально сильная труппа, наверняка, должна осваивать драматургию не «пустяшную» (как сказала Ф.Раневская в «Свадьбе»), а разрабатывать композиции многофигурные, ансамблевые.

Правда, в плане инноваций в «Мужчинах» нам явлен пока мало изученный тип современного артиста. Это — артист-спортсмен. С нулевым внутренним наполнением и максимумом физических упражнений. Наблюдать за такими артистами невероятно скучно. Они не предлагают никакой дополнительной психологической информации о героях. Это не «безумные», а, скорее, «бездарные» мужчины. Одного из которых в пьесе, кстати, величают едва ли не первым красавцем Парижа… Видите ли... Глядя на этих «красавцев» ( С.Москвин, В.Семирозуменко, А.Хорошко), кто-то из зрительниц явно посочувствует героине — Лауре. Поскольку в такой ее влюбленности — не бульварная комедия, а патологическая психодрама. В кого влюбилась, глупая? Разве не Делоном единым был жив в твое время Париж…

Крупным планом в постановке — актриса Елена Борох. Очевидно, наша новая примадонна. Симпатичная брюнетка (с, на удивление, внятной сценречью и скрытыми коготками непростого характера) первые минут двадцать играет довольно увлеченно… На остальное время (смены масок и характеров) ее физических сил уже не достает. Она медленно «скисает» — вместе со спектаклем Никитина. Очевидно, сольный бег на длинную дистанцию молодой актрисе пока не по силам. А в комедийных схемах актера чаще и спасает-то «заразительность обаяния» (определение В.Вульфа). Но это уже… природа. Или есть — или нет. Надеюсь, последующими работами способная актриса нам это радостно докажет.

После «Безумных» репертуарная политика театра, казалось бы, должна войти в «разумное» русло. Но — торжество пошло…

Инерция «донашивать старое» — процветает. В репертуаре — неожиданно — «Бизнес. Кризис. Любовь», возвращение к уже эксплуатированному и когда-то не очень-то звонко прозвучавшему спектаклю «Элитные псы» по интересной пьесе У.Видмера (естественно, опять переименовали…).

На фасаде — и «Семейный ужин» в мещанский цветочек (на афише). Еще один бульварный пустяк — на этот раз от драмодела М.Камолетти. Когда-то заигранный французами, и не только. В нашем случае — это «трансплантация» канадской антрепризы (режиссер Г.Зискин): если не ошибаюсь, в старинной версии этого же произведения лет сто назад играла еще Елена Соловей. А у нас — выходят на арену первачи (во главе с Д.Бабаевым, который после своего успешного Наполеона мог бы и избирательней относиться к предлагаемым «пустякам»).

…Какой такой «художественный уровень» определяет подобная продукция в нашем бурном и раздерганном сегодня, когда часть вменяемых зрителей ищет в Национальных театрах не глупое-веселое — но и высокое… Мне это трудно осмыслить.

До недавнего времени Русская драма балансировала меж двух огней. Магистраль классическая — Островский, Леся Украинка, Шеридан, Зингер, другие. И магистраль откровенно развлекательная: жирно представленная двумя блокбастерами победителя чемпионатов по кассовым сборам Рея Куни, а также пьесами Нила Саймона, Анатолия Крыма… Но вот в конце прошлого года эта чаша весов стала склоняться в сторону «не классическую», скажем так. Баланс нарушается. Симптом тревожный. На мой взгляд, весьма спорна подобная репертуарная тактика — со стороны художественного руководителя, человека глубоко чувствующего как раз серьезную литературу, автора замечательных инсценировок по мотивам выдающейся прозы…

Разговоры о важности заполняемости (зала) и кассовости (премьер) пресекаю сразу. «Театр у метро» никогда не будет пуст, а парикмахерш и продавщиц в наших краях хватит на всякую репертуарную палитру.

Посему сегодня, может быть, как никогда, когда «поп» уже обгадил каждый «приход», функция высокого — серьезного и умного — театра особо своевременна, априорна. Театр — не коробка для развлечений, а место спасения от жизненной пошлости (если, конечно, в том же театре тебя ею и не накормят по горло).

Вирус «антрепризности» в подобной репертуарной практике вызывает недоумение и в свете титульности вывески — «Национальный». Это значит — несопоставимое с другими щедрое финансирование, огромные зарплаты, приподнятость статуса.

И что ж — еще и «антрепризить» из сезона в сезон при таких-то щедрых государственных преференциях, потешая публику безумными «мужчинами» или бульварными «ужинами»? За государственные деньги наверняка надо бы чаще и искусством заниматься. А для «иной цели», как известно, существует и иная категория маргинальных театральных зрелищ. И базируется эта пошлость, как известно, в бывшем Октябрьском дворце — откуда не вылезают московские антрепризные халтурщики. Они что, вам ровня?

Год кризисный, год ушедший, да и год текущий (в связи с вышесказанным в этих заметках) проявляет и еще одно пессимистическое театральное настроение — потеря художественной ответственности… Держатели акций в наших «Национальных» вроде засомневались, а кому бы сегодня помолиться: продавщицам-парикмахершам (а они тоже платежеспособные зрители) или… Богу Театра?

Так кому? Интересный вопрос. И ответ — лично мне — хорошо известен.