ПУСТОТА ЗАПАДНИ, ИЛИ НЕВОЗМОЖНОСТЬ ПРОЧТЕНИЯ МУРАКАМИ

Иногда просто зло берет: ты пишешь о чудных книгах, которые мало кто читает. Но иногда случается наоборот: автор — прочитан и истолкован, словно пивная этикетка. И каждая его новая книжка становится чем-то вроде обязательной гигиенической процедуры, вызывая соответствующее к себе отношение: бездумное, но преисполненное осознания пользы для души и тела. Так случилось с Харуки Мураками, который сначала стал модным благодаря одному мистически-охотничьему роману, потом его издали, как Ленина, и только тогда наступила всеобщая мобилизация загона для скота в голове для чтения. Тексты потекли мимо радостного, занемевшего сознания, оставляя неизменно загадочное впечатление. Собственно говоря, это онемение и вселяет в читателя надежду, что ему наконец-то попалась «рульная» книга — обычные рецепторы перегорают и молчат, бессильные перед странным повествованием и еще более странной беспричинностью развития событий. Так начинается и заканчивается «японская специфика», которой надлежит быть загадочной и чувствительной, с несколькими поддонами смыслов.

Мураками не способен кого-то разочаровать. Нет заметной дистанции между ранними его произведениями и нынешними, «лирический герой» вполне согласуется с писательской натурой, в интервью он так же доброжелателен и понятен, словно заангажированный футбольный комментатор, чья любимая команда выигрывает со счетом 5:0, что позволяет ему рассуждать о достоинствах соперника и восхвалять судей. Мураками любит «правильную музыку», Достоевского, пиво. Он похож на обитель гармонии, уюта, покоя. На маленький домишко где-то высоко в горах — среди пронзительного холода, пурги, ночи и отчаяния, — в котором путника ждет кресло, камин, коньяк и отсутствие хозяев.

И если уж люди привыкли носить готовую одежду и мыслить готовыми образами, так почему бы не оперировать понятием «готовая литература»? Без экстрима, сомнительных поисков и стилистических выкрутасов на грани безвкусицы. Мураками пишет «готовую прозу» высочайшего качества — его текстовые пиджаки можно носить на протяжении десятков лет, а они все будут как новые. Это очень непривычное для читателя ощущение комфорта и стабильности. Более того, попадая в странную среду, заселенную неожиданными персонажами, никогда не ощутишь текстового сопротивления.

В каждый роман ты заходишь, как на кухню. Но с большинством авторов возникают конфузные ситуации. Например, оказавшись в жилище Селина или Селби, пойдешь к мойке, а обнаружишь там унитаз. Заглянешь в холодильник, а там еще один унитаз. У Мураками же ты интуитивно (но точно) знаешь, в каком ящичке лежат десертные ложки, а в каком — вилки для рыбы.

Мне долгое время казалось, что благодаря Мураками вдруг появляется уникальная в своей мелочности радость — от мягкости домашних тапочек или вогнутости старого дивана в прихожей. Это именно те «эксклюзивные» ощущения, которые никоим образом не стимулирует другая мейнстримовая современная литература. Это избавление от проблемности как таковой. Это сильная альтернатива эпичности и всеобъемлемости, это лекарство от постоянного стремления к обобщениям и выводам. В конце концов, это существенное смещение мировоззренческой позиции. «Для меня намного интереснее задавать вопрос, нежели придумывать ответ», — говорит Мураками в интервью Д.Коваленину. Но это совершенно не те вопросы, к которым я привык. Мураками не интересуется, кто виноват и что делать, есть ли жизнь на Марсе и после смерти и, наконец, быть или не быть. Зато его беспокоит, почему у человека именно такая форма уха. Почему два легкомысленных типа по пути в больницу, куда они едут проведать подругу после пустячной операции, решают отдохнуть, поваляться на песочке у моря и совершенно не думают о своем гостинце — коробке шоколадных конфет, от жары, конечно же, слипающихся и теряющих форму. С одной стороны, в романах такая сюжетная микроскопия часто умиляет — автор словно переступает возможность осрамиться, выставить себя сентиментальным дураком, инфантильным неудачником. Это та легко узнаваемая откровенность, благодаря которой повествование превращается в вырвавшийся из рук и бьющий во все стороны брандспойт внутренней энергии.

От романов Мураками никогда не хочется «чего-то большего», как не хочется прибегать к сравнениям и оценкам. Но я никогда также не думал, что очередная книга этого автора может сорвать стоп-кран в моем сознании, вырубить всех любующихся овечек, а их туши и шкуры отправить товарняком домой, в отель «Дельфин». Впрочем, именно такие эмоции вызвал во мне изданный в этом году сборник новелл Мураками «Привидения Лексингтона». Появилось ощущение «неправильности» предшествующего чтения, словно оказался в пустоте западни; наверное, так чувствовали себя воробьи, которых я ловил в детстве при помощи картонной коробки (от чего-то громоздкого и лампового), горстки проса, палочки-подпорки и суровой нитки. Потом я отпускал их. И никогда не задумывался, что приятнее: видеть, как коробка накрывает нескольких птиц сразу, или как они со временем стремительно разлетаются прочь.

Не знаю, такой ли вопрос интересует теперь Мураками, посыпающего страницы просом собственных новелл. Точно знаю лишь то, что во время своей детской охоты никогда не задумывался, зачем я, собственно говоря, ловлю этих долбаных воробьев?

Злые критики поговаривают, что именно в малых формах обнаруживается мастерство прозаика, его особое умение рассказать любую историю так, чтобы глаза прикипали к шрифту. Мураками же ошарашивает такой концентрированной пустотой своих новелл, что пронимает птичий страх. Сюжеты его рассказов настолько неинтересны, что попытка пересказать их непременно терпит фиаско. №1. Один архитектор увлекается новеллами Мураками и изъявляет желание познакомиться с автором. Спустя полгода он просит писателя пожить какое-то время в его доме, поскольку отправляется в командировку в Англию. В первую же ночь Мураками просыпается и слышит, что в доме кто-то есть. Он тревожно патрулирует жилище и, наконец, приходит к выводу, что это были привидения. Больше такого не случалось. №2. К женщине приполз безобразный зеленый зверь и начал признаваться в любви. Она мысленно порвала его, как обезьяна газету, и зверь околел. №3. На один приморский городок накатился ужасный тайфун. Родители двух ребят почему-то решили, что именно сейчас пришло время отпустить детей прогуляться по побережью. Одного из них проглотила огромная волна, а второй успел убежать. С тех пор его жизнь превратилась в кошмар и боль. Понадобилось много времени, пока он смог спокойно спать.

Кто-то пишет об особой атмосфере произведений Мураками, самодостаточность которой нивелирует все остальные читательские ожидания. Ведь даже его «фирменные» вопросы зачастую толком не сформулированы. Вместо них — календарь эмоций автора, из которого выдраны все страницы. И даже оказывается, что один образ, одна фраза или одно наблюдение — этого слишком много.

«Как лучше перевести японское слово «кокоро»?» — спрашивает переводчик сенсея. «О, я представляю, как вы влипли!» — сочувствует Мураками. К сожалению, проблема прочтения Мураками — не в одном слове и даже не в адекватности перевода или еще каких-то культурнических неясностях. Просто сам Мураками — это картонная коробка, отнимающая твой обычный мир и дарящая взамен безразмерную необъяснимость. Ты не знаешь, зачем. И автор не знает. Но быть воробьем почему-то обидно.