Птицы гнезда Марии. О земном и небесном рае Марии Примаченко, актуальном искусстве Тибора Сильваши и метаязыке Олега Крышталя

Выставка к столетию со дня рождения Марии Примаченко была организована весьма нетрадиционно для таких мероприятий в Украине — как перформанс. В огромном зале галереи «Лавра» собралось невиданное количество народа. Люди заполнили даже вестибюль. Не меньшее число желающих попасть в зал толпилось у входа. Вот что значит организовать выставку представителя украинского искусства, которое редко привлекает большое количество народа, с учетом того, что мы живем в XXI веке, а не во времена трипольской культуры. Респект организаторам!

Показательно и то, что собралась преимущественно молодежь. Пришли наиболее известные представители украинского авангарда. Возле картин Примаченко телевизионщики наперебой пытались взять интервью у Вадима Пинчука, Тибора Сильваши, Сергея Якутовича. Естественно, нарасхват был Юрий Рост, приехавший со своим обширным кино- и фотоархивом.

А вокруг шла самостоятельная жизнь: люди бродили по залу, что-то обсуждали, рассматривали картины. На свободную стенку проецировался фильм, заряженный нон-стоп, из жизни Марии. На подиуме выступали приглашенные. Играл оркестр. Непременная участница статусных тусовок Катя Осадчая в эпатирующей шляпке и с микрофоном загадочно улыбалась кому-то в пространство. Манекенщицы чередой выходили на подиум, демонстрируя наряды, навеянные мотивами картин Примаченко. С их груди на нас смотрели примаченковские зверолюди-чудовища…

И все это происходило почти одновременно. Шум стоял необычайный, но, видимо, иначе сегодня трудно представить важное событие. Молодежь способна развлекаться и воспринимать искусство только в таких условиях. Действительно, в зале никто не скучал и не спешил его покинуть. Выставка удалась. Она никак не походила на традиционные шароварные мероприятия. Интересно, понравилась бы такая выставка самой Марии?..

В то же время она была прирожденным и глубоким философом с хорошим чувством юмора. В ней явно чувствовалось желание не идти в русле традиции. Порой это буквально озадачивало. Когда взорвался Чернобыль, зарево реактора было хорошо видно ночью с холма неподалеку от хаты Марии. Вскоре мимо ее родной Болотни понеслись машины, грузовики, бронетранспортеры. Тогда она неожиданно и сказала семье: «А мы отсюда никуда не поедем. Останемся здесь!» После этого, обратившись к любимому сыну Федору, тихо добавила: «И сколько картин мы здесь нарисуем!..»

Кто-то из районных чиновников принес ей инструкцию, как спастись от радиации: нужно тщательно мыть руки, надевать целлофановые кульки на ноги, когда ходишь по траве, и делать еще массу других смешных вещей. Она выслушала советы, взяла картон и начала рисовать зеленый луг с деревцами, на котором паслась корова. Копыта были… завернуты в целлофан. Тем не менее буренка, как ни в чем не бывало, жевала траву. Подпись к картине Мария взяла из инструкции. Она довела ситуацию до абсурда, откровенно смеясь над противоречиями нашего безумного мира.

— Я буду писать текст в сборник к столетию Примаченко о ее творчестве, — рассказал на выставке художник Тибор Сильваши. — В нем я хочу проанализировать главные модели, с которыми работали художники в двадцатом веке. Ведь в это время доминировала авангардная традиция, в которой была выражена философия прогресса — движение к коммунизму как к раю на земле. И вдруг параллельно этому мощно проявила себя народная традиция в так называемом примитивном искусстве — Нико Пиросмани, Анри Руссо, Мария Примаченко. Для этой традиции характерно то, что художник смотрит назад, обращается к раю как к чему-то утерянному, что следует возродить…

— Ее представление о рае было очень конкретным и земным, — возразил Юрий Рост. — Я тридцать лет ездил к ней и фактически вел с ней непрерывный диалог все эти годы. В общей сложности побывал у нее, наверное, сто раз. И она рассказывала мне о своем представлении о рае. Однажды рассказала сон, в котором ей приснилось, что она неделю рисовала, очень устала, решила передохнуть и полетела на воскресенье в рай. Однако только она там расположилась, как прилетел бригадир с крыльями и говорит:

— Ты почему здесь расселась? А ну-ка работай!

Она возразила:

— Так сегодня же воскресенье.

— А в раю и в воскресенье работают.

— У нас положено два выходных, — ответила она и полетела назад в родную Болотню…

Работали же Мария и ее сын всю жизнь не покладая рук. Пытались вместе построить просторную хату, «которая была бы, как у людей». Чтобы заработать на хату, она рисовала, вышивала, обшивала полсела. Когда у кого-нибудь из односельчан выдавали дочь замуж, невеста бежала к Марии, чтобы сшить платье. Та без примерки, на глаз резала ткань (это особенно удивляло односельчан) и шила платье. Двух похожих платьев никогда не было, и все они прекрасно сидели. Ее земной рай очень походил на тот, который испугал ее во сне, — ни дня без работы. Тем не менее она умерла, так и не достроив небольшую кирпичную хатку.

В то же время ее дом всегда был открыт для гостей. Здесь побывали люди со всего мира. Федор вел счет гостям-иностранцам и говорил мне, что только из Вьетнама их не было и еще из какой-то страны. Особенно запомнился Марии Сергей Параджанов, к которому она относилась чрезвычайно тепло и видела в нем родственную душу. При одном появлении великого режиссера в доме у нее поднималось настроение.

Гостей здесь принимали с богемной широтой, правда, на крестьянский лад — на веранде накрывался стол, появлялась банка с прекрасно приготовленными солеными огурцами, помидоры, лук, хлеб, сало, банки с рыбными консервами и непременная казацкая сулея самогона с пробкой из кукурузного початка. Сулею подарил когда-то киевский режиссер Володя Савельев. И начиналась задушевная беседа…

— В ней была стихийная нравственная фундаментальность, — дорисовал ее портрет Юрий Рост. — Она остро ощущала свою украинскость, но когда кто-нибудь пытался это неуклюже выпятить, «бентежилась». Она была гуманистом и подчеркивала, что ей безразлично, какой веры человек (именно веры, а не национальности), что правильнее в десять раз.

Для меня она и сегодня представляет целый мир: замкнутый свой и общий — тот, в котором мы все живем. В ней поражало то, что она была безграмотной сельской бабой и в то же время — фантастическим, глубочайшим философом современности, нравственно образованным человеком. Она кистью выражала то, чего не могла высказать…

Искусствоведы уже обратили внимание на то, что представителям постмодернизма, актуального искусства нередко удается выразить глубинные детали бытия, которые не удаются писателям и кинематографистам. Этому даже нашли объяснение — именно художники сейчас творят некий метаязык, который позволит людям общаться на совершенно ином уровне.

Примерно о том же можно услышать и от современных ученых. Так, нейрофизиолог и глубочайший украинский философ профессор Олег Крышталь уже лет десять назад попытался обратить внимание коллег на то обстоятельство, что «сама личность человеческая в нынешнем понимании должна исчезнуть. Это будет путь к новому языку — метаязыку. Он все больше будет превращаться из языка слов в язык изображений, в комбинаторный язык. На этом этапе наших фантазий мистик сказал бы, что мы пытаемся создать себе Бога. Но это не Бог. Это новый способ существования человечества — растворение личности в себе подобных».

Прочитав это философское пророчество, вглядитесь еще раз в картины-прозрения Марии Примаченко, вчитайтесь в сюрреалистические подписи под ними, выцарапанные ею на картоне. Похоже, что она знала о метаязыке задолго до того, как об этом начали говорить ученые…

Тибора Сильваши воспоминания о Марии подвели к мысли о том, что такое современное искусство:

— Мы сейчас переживаем переходный период, чем-то похожий на то, что переживало человечество при переходе от Средневековья к Возрождению. Тогда у сакрального искусства характер взаимодействия со зрителем был совсем другим. Когда же в новое время искусство получило автономию, его вскоре зажали в еще более плотные стены. Современные торговые дома, галереи, музеи держат искусство в черной узде, не дают ему вздохнуть полной грудью и понять свое истинное назначение. Мерилом качества искусства стали деньги. Бред какой-то…

Жизнь обошлась с Марией Примаченко жестоко. Она родилась инвалидом. Ходила с трудом, опираясь на костыли. Сообщение о смерти мужа получила, когда сын Федор только родился. Такие испытания могли сломать менее мощный характер. Но в совсем ранние годы она открыла в себе художника, который нужен людям. Началось все с того, что она разрисовала украинскую печь цветами и невиданными зверушками. Заказчикам-односельчанам ее первая картина на печи очень понравилась. Они накормили художницу (время было голодное)
и дали поросенка.

Первый гонорар сыграл необыкновенную роль в ее судьбе: она вдруг поняла, что может не быть обузой на шее у родителей, а способна заработать себе деньги и даже поддержать семью, которая достатком похвалиться не могла. Эта вера помогла Марии Примаченко выдержать все, что сваливалось на нее за весьма долгую жизнь. Мне очень дорог заключительный кадр в фильме «Птицы гнезда Марии», который мы снимали когда-то в Болотне. В нем Федор, сидя у могилы матери, рассказывает о своей жизни и на мой вопрос, счастлив ли он, поначалу уверенно отвечает, что счастлив. Но вдруг задумывается и начинает рыдать, причитая
«да, я счастлив, счастлив…».