ПРИВКУС КАМНЯ

Мне снятся боевые действия. Прошлой ночью я пытался уйти, прыгая с камня на камень (ландшафт был горный и южный), от двух офицеров, с виду каких-то белогвардейских. Они были при пистолетах, и пулям их просто деваться было некуда, кроме как влетать в мой череп. Я проснулся за мгновение до попадания одной из них мне в затылок.

Это, безусловно, последствия прочитанного.

Книги, которые я читаю в последнее время, — это продолжение моих взаимоотношений с друзьями. Они приносят их и говорят: читай. Порой даже заставляют: читай, ты должен! На этот раз другом была Наташа Герке, польская писательница из Гамбурга, то есть по гамбургскому счету писательница. У нас с ней сложился особый уровень доверия, после того как мы случайно обнаружили, что у нас совпадает не только год, но и день рождения.

Подаренная ею книга прошлой осенью номинировалась на «Нике» — высшую польскую литературную премию — и вошла в финальную семерку. Конечно, это была самая лучшая из номинированных книг. Конечно, никакой премии ей не досталось. Такое с лучшими книгами случается часто.

Эта книга — документ, и я не берусь судить, чего в нем больше — репортажа или рапорта. Ее автор — 33-летний журналист Войцех Тохман пишет о Боснии и Герцеговине через несколько лет после того. То есть после геноцида, сербо-мусульмано-хорватской резни (вот уж мягкое слово!) 1992—95 гг. В центре этой безжалостной книги — эксгумации, осуществленные согласно решению высоких европейских инстанций в конце 90-х. Это когда изуродованные тела уже разложились в сырой земле настолько, что обнажились кости. То есть речь в этой книге о своеобразной «иной археологии»: определении мест массовых захоронений, откапывании человеческих останков, складывании их воедино, узнавании, перезахоронении. Речь о тысячах полиэтиленовых мешков с пока еще неопознанными «человеческими комплектами» — согласно рабочей терминологии международных экспертов, body bags. Речь о страхе свидетелей (палачей? жертв? ведь просто «свидетелей» не бывает!) — они до сих пор приходят на место события лишь ночью, тайно, оставляя для экспертов условную метку — например, сигаретную пачку: копать здесь. Речь о фактически неизлечимом и неизгладимом — о следах одной из тех войн, во время которых так называемые «солдаты» доблестно занимаются «защитой отечества» в основном двумя способами — убиванием мальчиков и насилованием девочек.

Книга называется «Будто камень ела». Здесь требуются объяснения. В одной из ее сцен 42-летняя мусульманка по ночам видит призрак своего замученного в той войне мужа. Она уже и не хочет с ним видеться, а он все равно приходит. Утром сын говорит ей, что она опять всю ночь скрежетала зубами. Ты будто камень ела, добавляет сын.

У этого скрежетания и вправду какие-то подземные, потусторонние истоки: изломанные человеческие скелеты на дне едва ли не каждой пещеры, ямы, колодца. Чуть больше ста страниц не простого, а очень простого текста. Короткие и чрезвычайно выразительные, но в то же время как будто слегка незавершенные главы. Документалистика как будто сама по себе, без усилий автора переходящая в метафорику, а та — в метафизику. Просто повествовательные предложения. Вот хотя бы такие:

«Body bags теперь лежат на земле в темном бараке. Ждут кого-то, кто за ними придет. Белые полиэтиленовые мешки с замками-молниями — что-то вроде футляра для мужского костюма, только длиною в два метра».

Или: «В Поточарах женщинам и детям приказали идти направо, мужчинам налево. То, является ли мальчик еще ребенком или уже мужчиной, решала веревка, натянутая на высоте 150 см. Те из мальчиков, кто был выше, шли налево».

Или: «Мужчины из Республики Сербской, с которыми удается поговорить, утверждают, что во время войны все были поварами. И приходившие сюда из Сербии им на помощь, точно так же лишь готовили по кухням. Все всегда повторяют одно и то же, даже в разговорах между своими. Наверное, и сами уже поверили».

Или: «Забирали деньги, украшения, телевизоры, посуду. Из хозяйства — тракторы, машины, утварь. У нас было богатое село. Второй день наступил, третий, четвертый. Мы сидели голодные по домам. Грязные, без воды. Жара невыносимая. На трупах наших мужей паслись мухи».

Я хочу наконец отложить это куда-то в сторону — и саму книжку, и все, что в ней содержится. Мне хочется повторять за Ольгой Токарчук, чьи слова вынесены на обложку: «Злюсь на себя за то, что я это читаю, но не могу остановиться. Лучше бы полистать глянцевые журналы, вывести собак на прогулку. Однако читаю». Я тоже.

Зачем мне эта смертоносная, заполненная мухами жара? Зачем этот привкус камня во рту? Зачем он туда ехал, этот поляк, и два года там сидел, и почему им до всего этого вечно есть дело, чего они лезут? У них что, какое-то особое чувство ответственности за всех?

Безусловно, сотню раз прав Мыкола Рябчук, когда, реагируя на одну из моих предыдущих публикаций, пишет о нашей общей ответственности. Он, впрочем, прав не то что сотню, а и тысячу раз в том, что мы на самом деле заслуживаем быть там, где находимся. Думаю, не в последнюю очередь еще и потому, что у нас никто и никогда не написал правду о Боснии. У нас эту правду в основном замолчали. Конечно, с традиционно украинской точки зрения Босния просто очень далеко — зачем о ней говорить? Но и о Волыни 1943-го у нас поговорили лишь для блезиру — некуда было деваться от годовщины, которая, к счастью, уже позади. Так что у нас нет не только своего Тохмана. Мы до сих пор не удосужились издать у себя книгу другого безжалостного польского репортера, Павла Смоленского, с его пронзительной правдой об акции «Висла». Молчу о двух чеченских книгах россиянки Политковской. По наивысшему счету, отсутствие у нас такого рода литературных документов выразительнее всего свидетельствует об уровне гражданской несвободы и заторможенности.

Хотелось бы однако закончить не приговором.

В одной из финальных сцен книги Тохмана описан обмен пленными между сербскими и мусульманскими боевиками. Наверное, пленных мусульман содержали в значительно худших, буквально концлагерных условиях. «Что вы с ними делали? — спрашивает шеф мусульманского отряда у своих сербских визави. — Сколько они весят? По тридцать килограмм? Я вам ваших возвращаю такими, что каждый по сто. Вы должны нам троих наших за одного вашего давать!». Это юмор, и все смеются. Кажется, даже пленные.

Я тоже хочу смеяться. Мне это, может быть, даже и удалось бы, если бы не камень, ужасный камень во рту.