Последний пионер. «Кохання, секс і смерть — гарантовані» Олега Криштопы — книга, которую не нужно читать до конца

Олег Криштопа, известный журналист из известной программы «Закрытая зона», в промежутках между журналистскими расследованиями написал три повести. Все они вошли в книгу «Кохання, секс і смерть — гарантовані» (Киев, «Нора-друк»). Советую прочитать только первую. Две другие — «Ай я яй!» и собственно титульная «Кохання, секс і смерть — гарантовані», похоже, попали под обложку на правах эскизов на маргинесах, «авторской лаборатории» или того ахматовского «мусора», из которого «растут стихи, не ведая стыда». То есть читать их не обязательно, они представлены в книге благодаря редакторской привычке до последнего выгребать столы авторов, не оставляя там ни одной исписанной страницы. Поэтому книгу хочется разобрать и снова собрать, оставив в ней один текст — «Двері».

«Раптом пролунав дзвінок і з’явились діти. Кілька секунд після дзвоника тривала тиша, потім у глибині приміщення роздалося тупотіння тисяч ніг, і нарешті двері з гуркотом розчинилися навстіж. Вони бігли назустріч свободі. Один за одним. Вилітали і, не спиняючись, бігли далі. Я забув […] і дивився на їхні лиця, аж поки не уздрів серед них себе». «Двері» — повесть прежде всего биографическая. Но из тех биографических вещей, которые несут на себе отпечаток всего поколения. И здесь Криштопу можно во многом упрекнуть: дескать, не он первый начал писать обо всех этих приколах, случившихся с великой страной на рубеже 80—90-х... Но вот что любопытно: до Криштопы, по крайней мере в украинской литературе, о падении совка из самых молодых писали разве что последние комсомольцы — то есть те, кого последними поголовно принимали в комсомол. А ведь Криштопа— из поколения последних пионеров. А дальше — тектонический разлом эпох, который совпадает с началом пубертата. Возможно, отсюда, от слишком жесткого перепада внешнего давления, в совковых бытописаниях Криштопы сарказм там, где у его старших предшественников была философская ирония, а у младших — романтический цинизм...

Говорят, что женская проза — это обычно месть за неразделенную любовь. В этом смысле мужская проза Криштопы — месть за любовь разделенную. Эдакая месть прежнему безвременью, если предположить, что безвременье может означать длительный период жизни до любви. На этот период пришлись детство, школа, первые порнооткрытки, сексуальный опыт, страшные девяностые, «перестройка и ускорение», опыт изготовления гробов и даже их продажи в братской Польше. Мир, в котором гарантированы, кстати, только смерть и местами секс, а любовь существует как призрак, как, например, европейские ценности в сознании обычного украинца: дескать, я знаю, конечно, что европейские ценности — это определенные свободы, свобода слова, например, свобода волеизъявления, но нам лишь бы зарплату платили, да и бог с ними, этими свободами...

То есть история, в которой важную роль играют двери, которыми можно отгородиться от всего, и гробы, которыми можно заработать на жизнь, начинается рассказом о мире, в котором дети рождаются не от любви, а от гарантированного социала, зато заканчивается... Заканчиваются «Двері» необычно, поскольку это самая романтичная мужская проза в мировой литературе. Вспомните, как стандартно заканчиваются все романтические мужские сюжеты о любви. Если не смертью героини от чахотки или родов, то уж наверняка романтическим поцелуем и пламенным до цинизма «Аривидерчи, Рома»: помахав любимой ручкой, герой на фоне заходящего солнца устремляется навстречу новым приключениям. А вот повесть Криштопы заканчивается тем, что герой держит героиню на руках и понимает... Просто понимает. Вот все то, о чем он написал, и понимает: что жизнь, в которой люди не любят, а соревнуются за право как можно больнее досадить ближнему, одновременно и трагична, и смешна, как недетская жестокость в период полового созревания. Как старость глупой учительницы-садистки. Как рытье канавы «от забора до обеда». Как соревнование, кто дольше продержится в противогазе. А здесь: есть герой, есть героиня, он романтично садит ее на колени и... жизнь наполняется смыслом. И все. То есть можно было бы сказать, что эта повесть ничем не заканчивается. Кроме того, что у ее героев началась жизнь.