НИКТО НИКОГО НЕ БОИТСЯ

В последней премьере Киевского театра драмы и комедии на Левом берегу Днепра попытались сыграть, как «на Бродвее». Ну, насколько нам известно по описаниям, тамошняя манера игры особенная. Почему? Может потому, что режиссер спектакля Олег Липцин, известный киевский режиссер, последнее время работает в Америке. А может, потому, что это пьеса Эдварда Олби «Кто боится Вирджинии Вулф?». В сценической редакции режиссера от названия Олби осталось только «Кто боится?..». Вопрос, потерявший конкретность, приобрел некую глобальность. Эту обобщенность, стремящуюся, в частности, рассмотреть общее, и хочет предложить режиссер в спектакле. На примере отношений двух семейных пар он выстраивает модель сумасшедшего современного мира. Идеальная ситуация, на которой можно продемонстрировать всевозможные вариации взаимоотношений, противостояний, моменты притяжений и отталкиваний. Пьеса написана в начале 60-х и о том же времени. Но как пугающе похожи настроения тех лет на сегодняшние. Безделье и скука, опустошенность и устрашающая неопределенность, бессмысленность, цинизм, суета, возведение компромисса в абсолют, нивелирование понятий чести и достоинства. Все это — в жизни главных героев Марты и Джорджа, которые, развлекаясь словесно, пытаются «проветривать» остатки собственного остроумия. Вовлеченными в их игры оказываются Хани и Ник, молодая супружеская пара, представители следующего поколения. Того, которое вынуждено в силу обстоятельств выслушивать старших и терпеть их нравоучения, кажущиеся глупыми, с презрительной усмешкой упиваться превосходством, не задумываясь о скоротечности всяческих преимуществ.

Все это литературная предыстория. В театре же это выглядит на самом деле игрой, герои спектакля играют в жизнь, даже не играют, а ее репетируют. Сценография (О.Лунев) не дает визуального ключа к режиссерскому решению. Перед зрителем черно-белая однозначность почти полупустой сцены с придуманным выносом в зал стилизованного бара, в котором расположились гипертрофированных размеров бутылки с разноцветным наполнением. Это конструктивное изменение воспринимается как надуманное излишество, ибо на пустой сцене места для бара предостаточно, а увеличение площади сцены не увеличивает глубины внутреннего проживания актерами своих ролей. Создается впечатление, что они вообще не знают, как им реагировать и поступать, что им делать на сцене в этой ситуации. Без четкого маршрута, проложенного режиссером, актерам приходилось блуждать по событиям, как по лесу, то находясь, то теряясь. А ведь нарочитая театральная условность предполагает намного большую внутреннюю обоснованность происходящего. Текст Олби предлагает насыщенное глубоким смыслом богатейшее пространство подтекстов. Из-за неопределенности режиссерского решения и поверхностного проживания ролей актерами это пространство подтекста все время провисало, распадалось на части, разлеталось без следа. К сожалению, замечательным актерам Александру Ганноченко, Виталию Липецкому, Алле Даруге, Татьяне Круликовской не удалось создать той паутины нюансов взаимоотношений, любви-ненависти, несчастий собственной души, которые, смешавшись, как разноцветные напитки в баре у Джорджа, и изменив перекрестные зоны действия, дали бы всю палитру этой сложнейшей человеческой микромодели мира. Единственной сценой, свидетельствующей, что потенциал у актеров есть, стал диалог Джорджа (А.Ганноченко) и Ника (В.Линецкий). Именно на таком уровне игры актеров зрителя мог бы не оставить равнодушным любой психологический поединок, из которых собственно и скроен спектакль.

Все же несколько ступеней на пути к сверхзадаче спектаклем преодолено. Зрители еще раз увидели, как неприглядны многочисленные человеческие пороки. Убедившись сколь слаб человек, ужаснулись. И задумались, где же изыскивать внутренние резервы по борьбе с этими самыми пороками. Конечно же, испугались. Да, мы боимся. Этого огромного непонятного окружающего мира, боимся себя, своего существования в нем, боимся друг друга. Хотя делаем вид, что ничего не боимся.