НЕОЖИДАННАЯ ПОПСА

Роман Кофман избаловал публику и мастерством, и блестящей экстравагантностью. То с ним верный друг — утонченный Кремер, то Кармен-блондинка, то летающая тарелка в «Паяцах», то «Книга небытия» в газете. Чего он еще не делал, так это не бил витрину, чтобы поставить туда золотую ванну, полную вина. Впрочем, автограф Дали в личном архиве Кофмана тоже имеется. Но это не главное. Дирижер берет другим.

На минувшей неделе Кофман выступал с профессором Королевской академии музыки в Лондоне Григорием Жислиным и студенческим оркестром Национальной музыкальной академии Украины. Играли 5-ю симфонию Бетховена и ре-мажорный скрипичный концерт Чайковского. «Попса?» — «Ну-у!.. Вы же знаете Романа Исааковича!» Во время этого концерта его музыкальная звезда пребывала в зените.

Играть хрестоматийные произведения трудно. С ними знакомы все, и в то же время их не знает никто. А узнать мешает стереотип, ведь что должно звучать — от первого до последнего такта — знают все. В знаменитой симфонии Бетховена Кофман показал то, что обычно остается «за кадром» — подголоски, фон, паузы, тембровые реплики. Музыка преобразилась. Все хорошо представляют (по крайней мере по анекдоту о Моцарте), как Судьба стучится в дверь. Кофман же рассказывал о человеке, который оказался по другую сторону этой самой двери. В быстрой музыке появились «божественные длинноты». Слегка затягивая звуки-переходы между музыкальными фразами, дирижер выстроил всю первую часть с помощью жирных философских точек.

Вообще знаки препинания в интерпретации Кофмана превратились в символы содержания разделов симфонии. В трех последующих частях развивались темы многоточия, вопросительного и восклицательного знаков. Возникало впечатление диалога о смысле жизни, оправданности жертв во имя идеи, беспечной радости, которая подчас кажется страшнее и воинственнее многих траурных маршей. Риторический эффект подчеркивала и динамика. Дирижер мастерски лепил из звуковых масс типы людских высказываний. Даже такая абстрактная форма, как фуга (которая появляется в третьей части), преобразилась в пространный монолог человека, который, не зная, что ответить на очень простой и, главное, тихий вопрос, пустился в пространные и громкие разглагольствования.

Интерпретация Кофмана — не только новое, интересное прочтение 5-й симфонии, но и новый взгляд на личность Бетховена. Дирижер говорил со слушателем вовсе не об общеизвестном монстре, который «хватал Судьбу за глотку». Его герой — человек, умеющий думать и чувствовать, пытающийся разрешить противоречие между своими духовными запросами и реальностью. Возможно, поэтому в кофмановской трактовке появились и трагический фагот Чайковского, и инфернальный канкан Шостаковича — дирижер не только «услышал» музыку прошлого ушами человека XXI века, но и указал на вневременное качество вопросов, поставленных Бетховеным.

Кофмановское смелое отношение к классике оттенил виртуозный консерватизм Жислина. Концерт Чайковского Жислин играл как хороший аптекарь, строго по рецепту, отвешивая миллиграммы темповых отклонений и эмоциональных всплесков. Все, как это часто бывает у русских исполнителей, определял звук. Публика радовалась, как дети, которым в сотый раз разрешили посмотреть любимый мультик. Кофман тоже развлекался. Он удачно «вытянул» из оркестровой партии концерта оперные сцены и балет Петипа. Но самой блестящей находкой дирижера был фрагмент финала с валторнами, который напоминал раннего Стравинского. Как и в симфонии Бетховена, эта историческая аллюзия была не только интересна фонически, но и точна исторически. Как известно, Стравинский любил Чайковского и посвятил ему несколько своих сочинений.

Итак, «попса»? Или, может, вы знаете Романа Исааковича?