НЕИЗБЕЖНАЯ ЕВРЕЙСКАЯ ГРУСТЬ

В Музее русского искусства и во Французском культурном центре в Киеве 26 мая открылись две выставки известного французского художника Цви Мильштейна. Выставки полотен (Русский музей) и графики (Французский культурный центр) художника продлятся месяц, до 26 июня. Организатором выставки и ее вдохновителем стала Анн-Мари Паллад, французский искусствовед, живущий сейчас в Киеве. В организации двух экспозиций приняли участие многие французские (банк «Лионский Кредит», «Газ Франциии», «Рено») и международные («Кока-Кола Украина») коммерческие структуры.

Киевскую публику, достаточно погруженную в мир значимых художественных явлений ХХ столетия, уже трудно удивить. Замечательно, что в замыслы организаторов выставки удивление и эпатаж публики как раз и не входили. Полотна Мильштейна напоминают скорее развернутую историю психоаналитической работы, которую художник проводил средствами искусства живописи в течение всей своей жизни в связи с терапией собственных тяжелых воспоминаний детства и юности. Всепоглощающее чувство страха — основная эмоциональная доминанта, о которой вспоминает Цви Мильштейн, говоря о своем довоенном детстве. Отец художника, родившегося в 1934 году в Кишиневе, был репрессирован в конце тридцатых годов. Больше семья, двое сыновей и жена, его не видела. В начале войны женщина и двое детей эвакуируются на восток. Бомбежки поездов, страх потеряться в многотысячной толпе, ужас перед возможностью отстать от поезда навсегда оставили неизгладимый след в душе будущего художника. Если в основании творчества лежит боль и страдание — то в этом смысле судьба художника Цви Мильштейна представляет хрестоматийный интерес. Потеря отца, православной малой родины (Кишинева), обретение новой, иудейской, отчизны (Израиль), а затем и артистического пристанища (Парижа) — вся эта полная географических и эмоциональных движений жизнь, наверное, не могла быть выраженной иначе, нежели средствами коллажа и специфической палитрой красок, среди которой преобладают темные и серые тона. Несмотря на это, живопись Мильштейна многообразна по тематике и сюжетам. И все-таки главная тема картин художника — противоречия внутреннего мира человека. С этой целью художник не только пишет лица, но и часто прибегает к изображению знаковых вещей, которые сами по себе могут многое сказать посвященной публике: так, в его картине «Маленький обыск» можно обнаружить своего рода шикарную энциклопедию жизни среднестатистического советского интеллигента, «маленький обыск» в душе которого власти проводили чуть ли не регулярно. Особую роль среди этого мира вещей занимают шахматы — неизменный атрибут думающего советского интеллигента 30-х годов (и не только), быт которого был замкнут в крохотном пространстве жизни между буржуйкой и керосиновой лампой. А над всем этим пиршеством духа витает тень мильштейновско-булгаковской Маргариты. Кроме шахмат, в мире вещей художник выделяет также карты, столы, печки, посуду — бытовые мелочи, воссоздающие мир, часто напоминающий мир булгаковских романов. Одним из знаковых персонажей художника является и кот, также отсылающий нас к фантасмагорическим сюжетам Булгакова. Я думаю, булгаковские параллели — не случайны в творчестве Мильштейна: и тот и другой борются со страхом, отсюда — параллелизм реальной, психологической и фантасмагорической антологий двух художников. Взаимообращение художественных и литературных смыслов, вообще достаточно характерное для искусства ХХ столетия, в случае Мильштейна выглядит вполне органичным и обогащающим. Художник — не только архивист воспоминаний, но и тонкий и ироничный критик современной жизни, о чем свидетельствует его картина «Деловые женщины» и великолепная графика.

Вместе с тем Мильштейн — выразитель многовековой и неизбежной еврейской грусти, составляющей характер народа, разрывающегося между традиционными ценностями иудаизма и традициями культуры того народа, который на время (увы, почти всегда на время) становится пристанищем гонимых «Божьих избранников». Когда смотришь на картины художника, невольно встают перед глазами безысходно печальные еврейские могилы на кладбищах Киева. Эти города мертвых жителей нашего города почти не посещаются родственниками по той простой причине, что родственников, детей и внуков умерших уже в Киеве нет: они живут в Иерусалиме, Нью-Йорке, Монреале. И лишь полузабытые или совсем забытые причудливые имена и фамилии, высеченные на гранитных стеллах города мертвых, напоминают о звучании еврейской мелодии речи, когда-то отчетливо слышной на улицах города. Теперь она не звучит, а памятник Шолом-Алейхему, как и спектакль театра имени Франко, в котором играет министр культуры Украины, звучат как последнее «прости» еврейской культуре, исход которой из Украины мы имеем честь наблюдать на протяжении многих десятилетий. Но тех, кто вынужденно или добровольно покидают свою славянскую родину, эта последняя почти никогда не отпускает бескровно. Более того, рана, которая остается от разрыва с ней, истекает всю жизнь — текстами, картинами, музыкальными произведениями. Работы Мильштейна заставляют вспомнить о Шагале, Пикассо, коллажах Кабакова, романах Василия Аксенова — всех тех, чье творчество связано с потерей и обретением родины. Не только коллажные картины художника, но и сам его внешний облик напоминают о его первой родине — Молдавии, к встрече с которой через пятьдесят лет расставания он трепетно готовится. Анн-Мари Паллад почти шепотом рассказала мне о том, что в Париже художник почти никогда не снимает черную шапку — нечто среднее между еврейской кипой и молдавской гугуцей…