Не от мира сего. Шевченковский лауреат, поэт Павло Гирнык, — о мышах и людях

Стали известны имена лауреатов Национальной премии имени Тараса Шевченко нынешнего года. Среди пяти лауреатов — и поэт Павло Гирнык. Провинциальный, можно сказать, житель: живет в райцентре Деражня на Хмельнитчине. Раньше жил в Хмельницком. А родился в Киеве, в семье поэта Миколы Гирныка. Так что поэт он, можно сказать, потомственный: очевидно, гены передались.

Все, кто хотя бы единожды читал его стихи, с первой строки понимают: Гирнык — поэт настоящий. А кто хоть немного знает о его жизни, тот знает и то, что Павло, кроме написания стихов, больше ничего не умеет в этом мире. Только — ПОЭТ. Со всех четырех прописных букв. И неизвестно, что это для него самого: Божий дар или кара Господня.

Очевидно, не знает этого и сам Павло. Мучается на этом свете и других мучает около себя. Не способен жить «как все». Поистине — не от мира сего человек.

Уже почти 53 года — а не приобрел ни имущества, ни практичности. Ни даже богемной среды, в которой чувствовал бы себя хотя бы немного свободнее (какая там богема в маленькой Деражне). Хорошо, хоть семья, наконец, появилась у этого «козацюри», как он сам себя называет. «Хоть в таких уже годах, а наконец у меня есть семья», — радуется Павло. Потому что те семьи, которые были раньше, распадались, — все считали, что именно из-за отсутствия у кормильца наименьшего прагматизма и способности семью содержать.

А Гирнык знает настоящую причину: «Должен был жить уединением. Что-то не давало мне иметь ни тепла, ни дома. Должен был идти куда-то — где одиноко. Где ты сам-один. Где тебя поднимает среди ночи, трезвого и злого, — и пишет тобою. А ты после этого, словно после тяжелой работы, — ничего уже не можешь».

Он в том убежден — что не сам пишет. Что пришел в этот мир, чтобы кто-то дописал им свое. Читатели его стихов не могут не заметить в них не то чтобы шевченковские мотивы — а дух шевченковский, вулканическую страсть, вырывающую слова из самого сердца, вымученные аж до крови, пульсирующие и живые.

Собственно, просто читать их нельзя. К ним можно едва прикоснуться глазами — и, словно обжегшись, отложить в сторону: и не возвращаться больше, как не хочется возвращаться к чему-то болезненному, трудному, требующему такого же тяжкого и мучительного труда над собой, чтобы изменить хотя бы немного то в нашей жизни, о чем так горестно пишет Гирнык.

Нет, чтобы утешиться сюсюканьями о самом лучшем, мудром, непогрешимом и т.д. народе. Нет! Вслед за поэтом каторжно пропахиваем поле собственной истории, переполненное еще больше, чем подвигами и славой, растерянностью и непониманием, куда идти, что делать, как вытянуть себя из неволи и недоли? Аж вырывается наружу это отчаяние:

Так мені стерпло,

що навіть душа не болить.

Это метания, слепота, стихийные пробуждения. И снова сонное равнодушие к собственной судьбе выматывает до слез, до отчаяния — и все равно заставляет продираться к свету и стремиться к лучшему:

На велелюдному базарі

І продають, і плачуть до зорі.

Народе мій, сліпий кобзарю,

Куди тебе ведуть поводирі?

Павло не умеет «писать» стихи — в смысле играть словом. Он тоскует словом. Любит словом. Словом живет. Оно у него такое же неприкаянное, как он сам. А что он чужой в этом мире — хотя у него есть друзья и великое множество знакомых (а с присуждением Шевченковской премии количество этих знакомых мгновенно возрастет), — понятно каждому, кто знает жизнь Павла...

Ему не удаются элементарные практические сделки. Как-то квартиру матери в центре Хмельницкого продал, — и эти деньги разошлись неизвестно куда: кто-то Павла обкрутил, кто-то обманул, кому-то он одолжил на вечную отдачу — и ни денег, ни дома. А в селе Берегелях Красиловского района, на воде и картошке и тяжко заработанных учительствованием копейках Павло не удержался. И сейчас в Деражне, живя на куцых квадратных метрах квартиры жены, мечтает достроить купленную хату — еще без окон, без дверей: тут, может, все же пригодится денежный довесок к Шевченковской премии.

Он же рассказывает, что его временное хмельницкое пристанище, где бывает наездами, оккупировали мыши. «Пока все грызли, я терпел! Уговаривал их, убеждал, что делать так нельзя. Но когда ночью кутерьму на моих черновиках устроили такую, что даже уснуть невозможно, — накупил яда, мышеловок... Сижу вечером, смотрю телевизор. А мышонок выбежал по моей руке, уселся мне на плечо — и смотрит телевизор со мной. Представляешь — дитя ко мне прислали, чтобы извиниться!»

Очевидно, это вызывает удивление или даже смех у тех, кто «жить умеет». Их больше, чем таких, как Павло. Сейчас — значительно больше. Они чувствуют себя хозяевами этой земли. Они действительно — земные люди. И поэтому им почти невозможно понять Гирныка, — не приспособленного зарабатывать деньги и думать о хлебе насущном. Такие только и умеют — мучиться любовью к своему народу, к родной земле, писать на языке, который в сердце бьется и кричит. Что поделаешь — каждому свое:

Є хресна путь,

і є шляхів чимало.

Хрести є різні. Є, що їх нема.

Павло Гирнык послан небом складывать из рассыпанных здесь и там букв слова и сочинять из них Поэзию настоящую. Которая не воспевает, не убаюкивает и не умиляет — а прожигает насквозь, не дает ни есть, ни спать — так болит. Она такая же вымученная, как наша история. Такая же отчаянная, как плач грудного ребенка, появившегося в сей грешный мир в плоти проходить испытание земной жизнью, соблазнами, грехами. Такая же неудержимая, как народный дух. Она живая. И она украинская.

Украина для Гирныка — не живописный пейзаж, не икона и не заклинание. Украина — боль, любовь, молитва. Это то, чем живет. Не только в поэзии. Свою Украину, свободную и независимую, Павел отстаивал всегда. Когда в советские времена писал, что чувствовал, не подстраиваясь под компартийные требования. Когда во времена горбачевской перестройки вслух говорил то, о чем и думать боялись более осторожные коллеги. Когда вступал в общественную организацию «Спадщина», в Общество украинского языка, в Рух — туда, где шаг за шагом ковалась и обреталась украинская независимость. Когда одним из первых на Подолье развернул сине-желтое национальное знамя. Когда голодал на тогда еще площади Ленина в Хмельницком — ради каких-то элементарных требований национально-демократических сил, к которым уже украинская будто бы власть относилась пренебрежительно (как почему-то всегда в нашей стране относятся к тем, кто действительно борется за Украину). Другие провозгласили эту голодовку — и через два дня с площади ушли. А Павла и еще четырех безумцев через девятнадцать суток отправили в реанимацию...

А сегодня, кажется, что это было просто. Это было сложно — продираться сквозь неприятие, спрятанную под осторожностью трусливость даже самых близких товарищей.

Это было опасно — тогда. И именно тогда, когда было опасно, — там был Гирнык. Это из него и из таких, как он, безрассудных и непрагматичных его товарищей вырастала в нашем крае украинская независимость.

Да он и сам по себе — словно воплощение того вечного непокоренного свободного духа, который, как вода сквозь камень, пробивался через всю нашу страждущую историю и литературу.

Из Павла можно рисовать запорожцев, Чипку, Кармалюка — всех тех, кто не мирился с обстоятельствами, кто боролся за право быть человеком и для кого свобода была превыше всего. Он так же жертвует собой и так же ничего не получает взамен. Общественная деятельность, гражданская позиция, самоотречение ради Украины

не принесли Гирныку ни почестей, ни славы. Ни, тем более, материальных благ. Он просто иначе не мог жить тогда, когда стране нужны были его поступки.

Павел пробыл в политике ровно столько, сколько требовалось для такого пробуждения нации (кстати, именно так и называлась руховская газета — «Пробудження», которую редактировал Гирнык в начале 90-х годов ХХ века).

А потом — снова боль о том, чего не случилось, что не дает стать Украине украинской, самодостаточной и настоящей. Снова — стихи, всплывающие слезой и загустевающие кровью:

Чого тобі, яких ще слів і дум,

Якого крику в урвища совині,

Яких ще попідтинь

твоїй Вкраїні,

Яких по прощі

легкодухих сурм?!

Стихи Павла трудно цитируются. Строфы из контекста вырываются почти «с кровью». Такое впечатление, что они и написаны именно так, под бурление крови в жилах, под взрывы сердца, которому тесно и тоскливо в оковах тела. Поэтому, если хочешь их постичь, — должен стряхнуть с себя нерешительность, равнодушие и вранье. Жить должен тем, что живое и настоящее: совестью, честью, Украиной.

***

Официально Шевченковская премия досталась ему за сборник стихотворений «Посвітається» (2008 год). Это, собственно, избранное — на 232 страницах. До этого вышло еще около десяти поэтических сборников. Небольших, скромно изданных. Но во всех были стихи, заслуживающие изучения и всенародного признания. И радостно уже от того, что люди, не совсем воспринимающие Павла Гирныка как личность, должны будут считаться с ним: как-никак, теперь «живой классик». И это подтверждено — документально.

Хотя на самом деле всеукраинское признание пришло к Павлу Гирныку тогда, когда в школьную «читанку» (он и не знал) вошли четыре строки, написанные его вечной болью:

У зимну днину, в лиху годину

Летіли гуси над білим ставом.

А ватаг крикнув, що Україна,

І серце стало.

Кстати

На получение Шевченковской премии 2009 года рассматривалось 19 кандидатур (было представлено 68 заявок). Награждены пять мастеров. Среди достойных, по мнению «комитетчиков» во главе с Николаем Жулинским, уже упомянутый Павло Гирнык, которого называют «современным Плужником». Отмечен и Владимир Мельниченко — историк, публицист, автор просветительских книг «Тарас Шевченко: моє перебування у Москві» и «На славу нашої преславної України» (Тарас Шевченко и Осип Бодянский). Художнику из Харькова Виктору Гонтарову премию присудили за серию картин «Мій Гоголь», а также цикл его работ «Рік 1933-й. Україна», «Затемнення», «Лихоліття», «Рік 33. Останній Кобзар», «Селяни», «Подвір’я мого дитинства». Винницкий художник Виктор Наконечный, автор ярких картин из народного быта, также среди лауреатов. В сфере театрального искусства отметили артистку Ларису Кадырову (Национальный театр имени Ивана Франко). В области кино, очевидно, никаких достижений, поэтому и оставили эту музу без наград. Денежный эквивалент Шевченковской премии в нынешнем году — 160 тыс. гривен.