Музейная трещина. Директор Киевского музея русского искусства Юрий Вакуленко: «Мариинский дворец возвращает наши шедевры»

В Киевском музее русского искусства по улице Терещенковской проходит выставка, посвященная 150-летию со дня рождения Михаила Врубеля, вызывающая живейший интерес киевлян. Музей по праву считается третьим по значимости коллекции после Третьяковской галереи, Государственного русского музея в Петербурге и хранит около 12500 работ. Ради подобных экспонатов туристы часто пересекают полмира. Так как любая картина — это средоточие больших энергий. Об особенностях проведения уникальной выставки Врубеля, а также о текущих музейных делах и проблемах в интервью «ЗН» рассказал директор музея русского искусства Юрий Вакуленко.

— Юрий Евгеньевич, название выставки Врубеля в вашем музее — «Демон и ангел» — у новой волны интеллектуалов и просто читателей, должно быть, вызывает совсем другие аллюзии, скажем, созвучные с названием книги Дэна Брауна «Ангелы и демоны»… Вы-то ощущаете интерес к экспозиции?

— Реальная ситуация даже превзошла наши ожидания. Только за прошедший уик-энд выставку посмотрели более четырех с половиной тысяч человек. Мы вынуждены были делать перерывы между входом посетителей, так как они начали мешать друг другу. Очередь шла от бульвара Шевченко, как в лучшие советские годы. Вообще «всего Врубеля» мы показываем только в связи с юбилейными акциями. Как известно, коллекция нашего музея самая большая среди стран СНГ. Редкие работы раннего периода — это «Девочка на фоне персидского ковра», «Ангел с кадилом и свечей», «Голова демона», великолепная серия цветов… Все это у нас. Но в основном творчество Врубеля представлено на выставке графическими произведениями. А они в свою очередь самые ранимые временем. И по музейным правилам любая графическая работа должна раз в три месяца «отдыхать» в фондах. Ведь каждый посетитель приносит с собой некую биосреду и она не очень положительна для произведения. Поэтому мы и применяем определенные музейные технологии для сохранности картин.

— А какие еще мероприятия — новые выставки или какие-то отдельные художественные проекты, связанные с Годом Врубеля, вы намереваетесь реализовать?

— Это только первая акция, посвященная Врубелю. Высокая посещаемость выставки показывает жизненную необходимость дополнительных мероприятий. Некоторые предметы мы не можем экспонировать только потому, что они все находятся в одном альбоме. И мы сканировали эти изображения. В последнем зале музея находится компьютер, который интерактивно демонстрирует эти произведения. Через месяц откроем еще одну выставку, но уже в усеченной форме. Еще начали демонстрацию первого музыкально-поэтического фильма-балета о собрании работ Врубеля в Третьяковской галерее. Получили также совершенно новую ленту, отснятую московским телеканалом «Культура», о киевском периоде художника. Это истории, связанные с Кирилловской церковью, Владимирским собором… Фильм называется «Космос Врубеля». А этим летом планируем провести двухмесячную выставку, посвященную 120-летию создания наиболее значимой его работы «Девочка на фоне персидского ковра», которая во многом обозначила своеобразие творческого метода художника. Хотим показать ее не только с внешней стороны, но и с внутренней… И сейчас делаем специальные исследования этой картины: рентген, макросъемка… Чтобы зритель в интерактиве увидел все изменения, наложенные временем на этот шедевр.

— Хотите подать эту работу как бы «изнутри»?

— Вообще Врубель очень сложный художник. Как по символике, по своему духовному космосу, так и по художественной технологии. Я, как специалист по реставрации, знаю: реставрация Врубеля — это высший пилотаж нашего ремесла. Ибо в жизни Михаил Александрович был очень импульсивным человеком и технологию живописи соблюдал весьма относительно. Теперь это сказывается... В частности, проблема «Девочки…» в том, что художник использовал ретушные лаки, быстро высушивающие поверхностный слой картины. На самом же деле работа после ее создания была в два раза ярче по тону. Наверное, это была просто фантастика! Ведь даже сейчас она достаточно гармонична, благородна и красива. Мое мнение таково: любая работа, как и человек, должна прожить свою особую жизнь, получив и морщины, и благородные седины... Каждое произведение искусства, оставаясь космополитичным и актуальным в мировом сознании, должно естественно изменяться внешне для того, чтобы соответствовать времени. Думаю, если бы мы увидели работы Врубеля в их первоначальном блеске, то не исключено, что они иначе воспринимались бы. Любое произведение — как «синтетический пирожок», сделанный из многих материалов, оно рождается, живет, стареет, только умирает не так часто…

— Благодаря врачевателям-реставраторам…

— Хорошее сравнение! На самом деле даже инструменты, которые мы используем для продления жизни шедевра, сродни медицинским — скальпели, пинцеты, вата, спирт…

— Это уже скорее хирургия, чем терапия…

— Представьте, что для произведения искусства на самом деле… губительны идеальные условия хранения. Ибо молекулы веществ, связанные между собой, как мышцы у человека, должны расслабляться и сокращаться, дабы быть в тонусе. Если сейчас поместить на хранение в вакуум любую картину, а через некоторое время переместить ее в обычные условия, то она рассыплется, превратившись в труху, как предметы из закрытых гробниц. Еще замечу, что наш дом-музей энергетически сохраняет свои работы. Когда я занял должность директора, то был очень удивлен стабильным состоянием фонда Русского музея. Конечно, есть работы, требующие реставрации. Но аварийных нет! У нас ведь не просто музей со своими ценностями, а старинный дом «с привидениями», своей энергетикой, вентиляционными ходами в стенках. Этот дом как бы живет сам по себе. Мне запали в душу слова директора Дрезденской галереи, когда он здесь побывал: «Более уютного музея в Европе я не посещал». Мне кажется, что работа для наших сотрудников — это не место, где они отбывают по восемь часов в день, а именно обитель, в которой они живут и хотят жить. Вот я, например, сижу за столом самого Терещенко... После реконструкции мы планируем создать мемориальный кабинет, в котором этот раритетный стол займет свое место.

— Часто ли посещают ваш музей известные политики и вообще заметные люди страны? Насколько, по-вашему, у этой «касты» ощутима тяга к художественности и духовности?

— Вообще многие деятели сейчас стараются просто прийти сюда как «пересічні громадяни». А вот посол Германии, например, обожает приходить к нам по воскресеньям, и именно перед обедом. Иногда, проходя по залам, замечаешь в экспозиции достаточно известного человека. Но меня больше радует повышенный интерес широкой аудитории к нашему музею.

— В одном из интервью вы сказали: «Мы храним наследие нашего народа». Как обстоят дела с обновлением музейного фонда?

— В советское время утверждался план пополнения фондов. Выделялись на это средства. Сейчас закупки не финансируются вообще уже много лет. Пополняем свои фонды примерно пятью-десятью работами в год, благодаря художникам, которые дарят нам свои картины. Но принимаем не каждую работу. Для этого существует специальная комиссия, которая оценивает качество той или иной работы. Действительно, этот музей хранит память славянской нации, межнациональные деления здесь весьма условны. Это искусство. Сегодня мы работаем над возвращением работ, которые были в нашей коллекции раньше, но в силу различных обстоятельств оказались за пределами музея. В частности после 20-летнего отсутствия нам должны вернуть картины из Мариинского дворца, которые доселе служили элементами украшения его интерьеров. Среди них двухметровая работа Айвазовского, картины Левитана, Шишкина... Еще удалось договориться с Львовской картинной галереей. В связи с чем нам любезно возвращают 17 первоклассных работ. Они были переданы им еще в 1952 году в порядке междумузейного обмена.

— Намечаются ли некие положительные сдвиги в решении проблемного вопроса в связи с треснувшим фундаментом в одном из залов Русского музея?

— Эта трещина возникла из-за строительства возле нашего здания 12-этажного дома. Построили подземный паркинг, не учитывая геологию почвы. И теперь часть здания, на которую приходится галерея Шишкина, просто распадается надвое… Этот фундамент замешан еще на соломе и не выдерживает подобных нагрузок. Сейчас работает специальная комиссия. Будем подавать жалобы на строителей этого дома, чтобы они устранили нанесенный ущерб. Иначе придется обращаться в суд. Второй вопрос в том, что это строительство нарушило нашу охранную зону. Но ведь кто-то же дал разрешение? Главное, чтобы не довести дело до криминала… А реконструкция у нас плановая. И связана она с тем, что музей должен превратиться в крупный музейный комплекс, достойный нашего города. Планируем также построить на территории нашей усадьбы новое здание, куда перенесем все фонды. Еще там будет выставочный зал, реставрационные мастерские, музейный ресторан и небольшая гостиница…

— Хотите сказать, что посетителям будет предложена не только пища духовная…

— Да. Пусть человек, придя к нам с семьей, проведет здесь весь день. Думаю, после реконструкции сможем показать 40% нашего собрания. Для музейной практики это огромное количество. Еще хочется сделать публичной и нашу большую библиотеку.

— Планов громадье. Какие наиболее насущные проблемы, кроме обозначенных выше, сейчас тревожат вас как руководителя?

— Еще в 80-х было заявлено, что с целью улучшения «жилищных» условий нам собираются передать соседнее здание, как и музею Ханенко. Так вот они успели получить. А нам ничего не дали. Хотя постановление никто не отменял и мы надеемся, что вопрос будет решен. Вот подумайте, когда люди приезжают в Европу, куда они в первую очередь идут? Конечно в музей. И никто не спрашивает, почему там надо платить 10 евро за вход, а у нас всего 1 евро. И то иногда говорят: «Будет дороже — никто к нам ходить не будет». Думаю, это не от цены зависит, а от желания человека, его духовных запросов.

— Сегодня художественная интеллигенция активно обсуждает целесообразность «стройки века», имею в виду «Мистецький Арсенал»…

— Думаю, ситуация такова: сначала было слово, то есть лозунг, реально не подкрепленный содержанием. Потом появились разговоры и версии о том, что якобы начнут «экспроприировать» музейные работы, чтобы создавать большую экспозицию в одном месте — в том же «Арсенале». Но даже если вы соберете 11 млн. экспонатов со всей Украины, то, поверьте, это будет «свалка». Что такое Эрмитаж? Это коллекция, которую создавали богатейшие люди России, покупая и приобретая шедевры со всего мира в течение даже не десятков, а сотен лет. А тут получается, что надо оставить лучшие вещи музеям, а имеющиеся в фондах передать в проектируемый Эрмитаж. В фондах хранятся хорошие работы, но они не являются шедеврами. Получается, что «наш Эрмитаж» будет состоять из творений среднего уровня? Это смешно и очень непрофессионально. Но в данный момент дело уже сдвинулось с мертвой точки. Группа специалистов работает над концепцией «Мистецького Арсеналу», согласно которой туда должны будут перейти ряд музеев, которые находятся в неприспособленном помещении или живут за счет друг друга. Мне кажется, можно было бы создать серию выставочных залов и для каждого музея найти там место. Так не бывает: вы нам отдайте, а мы сделаем... А кто, как не мы, лучше знает, как показывать и хранить наши экспонаты? Музей должен быть самодостаточной структурой, только тогда он будет готов к публичным показам. Ведь все ведущие музеи СНГ возникли из крупных частных собраний. Рано или поздно количество переходило в качество.

— Не секрет, что многие «новые украинцы» хотели бы заполучить в частное пользование какой-нибудь из шедевров музея. Поступали ли вам выгодные (в плане финансов) предложения поделиться чем-либо из ценной, раритетной коллекции?

— Было несколько таких предложений. Но каждый раз люди стыдливо прятали глазки, понимая, что говорят чушь. На самом деле музейная система такова, что извлечение какого-либо предмета из собрания просто нереально. Существует многоступенчатая ответственность, и один человек никогда не решит вопрос о вывозе экспоната из музея. Если я совершу неправомочное действие, то у меня есть главный хранитель, который обязан сигнализировать в вышестоящую инстанцию. Музейное собрание, как известно, не подлежит приватизации, так как является общенациональным достоянием. Из музея можно только украсть, и, к сожалению, крадут. Недавно вот нашли полотно Айвазовского, украденное два с половиной года назад из Одесской картинной галереи. Нам часто звонят из разных организаций с просьбой сдать в аренду или для декорации фильмов ту или иную картину. У людей иногда превратное представление о музее: думают, сюда можно прийти, взять, завернуть и уйти… Отнюдь!

— Предпринимает ли Русский музей какие-либо шаги, чтобы возвратить утраченные во времена Второй мировой войны уникальные коллекции древнерусской и украинской живописи XIII—XIX столетий?

— Ситуация следующая… Мы составили каталог из более 600 работ, вывезенных во время войны. Неоднократно проводили переговоры с германским посольством. Эта информация есть на сайтах Интерпола. Но ни один из наших экспонатов пока нигде не фигурировал. В этом году планируем создать веб-сайт, где также будет размещена информация на эту тему.

— В каком состоянии сейчас находится икона «Борис и Глеб»? Ведь ей в древнерусской иконописи принадлежит особое место и в свое время не утихали споры относительно даты ее создания…

— Интересный вопрос... Пока мы ее датируем XIII веком, дабы не возбуждать излишние ожесточенные научные споры. Состояние ее совершенно стабильно, это невыездной экспонат, то есть мы ее не вывозим ни на какие выставки ни за какие деньги. А вообще у нас целый зал раритетных икон, например икона «Страшный суд», и по ней можно доходчиво увидеть, как будут страдать все грешники — от политиков до неуемных поедателей вареников.