МУЗЕЙНАЯ СЮИТА ЧАЙКОВСКОГО РЕЧЬ ИДЕТ НЕ О МУЗЫКЕ. КОРРЕСПОНДЕНТ ВСТРЕТИЛСЯ С ОДНОФАМИЛЬЦЕМ ВЕЛИКОГО КОМПОЗИТОРА — ДИРЕКТОРОМ НАЦИОНАЛЬНОГО МУЗЕЯ ИСТОРИИ УКРАИНЫ

Кто не слышал о парижском Лувре, Метрополитен-музее в Нью-Йорке или, скажем, санкт-петербургском Эрмитаже? Собранные в них картины, скульптуры, исторические реликвии и произведения прикладного искусства известны всему миру. А что такое исторический музей, так сказать, в чистом виде? Я задаю этот вопрос потому, что в большинстве стран подобных учреждений не существует. Ни Лувр, ни Эрмитаж таковыми не являются. Выходит, Национальный музей истории Украины в определенном смысле заведение необычное. Впрочем, мне кажется, что и у нас все не сводится к монотеме. Тут тоже, пожалуй, имеем дело с полифонией. Историю мы воспринимаем сквозь призму созданного человеческими руками. И каждый экспонат, попавший в музейный зал, по той либо иной причине вещь уникальная. Итак, о многих различных историях, прямо или косвенно связанных с Национальным музеем истории Украины, корреспонденту «Зеркала недели» рассказывает его генеральный директор Сергей ЧАЙКОВСКИЙ.

— Вы помните день, когда впервые появились в музее в качестве руководителя? Груз ответственности не показался неподъемным, а новое хозяйство — поистине необъятным?

— Конечно, такие вещи не забываются. Но сначала я пришел сюда в 1965 году — научным сотрудником. Это произошло после возвращения из армии. А перед тем окончил историко-философский факультет Киевского государственного университета имени Т.Шевченко. Однако тогда потрудиться в музее пришлось всего год. Потом меня перевели в Министерство культуры, где целых 19 лет я работал начальником отдела музеев и был заместителем начальника главка. Затем руководил филиалом Национального музея истории Украины, расположенного на территории Киево-Печерской лавры, — так называемой «Золотой кладовой», где, честно говоря, мне было не так уж и плохо. А в 1997 году поднялся на ступеньку выше — стал первым генеральным директором нашего главного музея.

— Почему вы считаете его главным?

— Он наиболее крупный по количеству экспонатов. Здесь их более 600 тысяч. И один из самых старых в стране. Ему уже больше века.

— Сергей Михайлович, просветите меня, чем генеральный директор отличается от обычного, негенерального?

— Более громкий титул должен льстить самолюбию. За глаза меня называли «наш генерал».

— И только-то?

— В материальном отношении звонкое слово ничего существенного не прибавило. Но звание «Национальный» предусматривает, что учреждением должен руководить именно генеральный директор.

— А сам статус тоже отличается только «звонкостью»? Или все же за ним что-то стоит?

— Вопрос о его присвоении Музею истории Украины я поднял в 1988 году, работая в Министерстве культуры. Должен заметить, что тогда (еще в СССР) к подобному титулу относились весьма настороженно. И вообще считали данный вопрос щекотливым. Вспомните, слово «национальный» было в некотором роде табу. Тем не менее я полагал, что в мире сложилась определенная практика создания национальных учреждений. Для Франции таким фактически является Лувр, для России — Эрмитаж, для Великобритании — Британский музей. Кроме того, ряд зарубежных музеев носит подобный титул официально, например, в Будапеште, Праге и некоторых других европейских столицах. У нас в Украине изменение статуса предусматривает более высокий престиж, улучшение финансирования, участие в международных аукционах, более солидный уровень проводимых в музее научных исследований, а также многое другое. Как видите, замыслы были серьезными. И вот в 1991 году национальными впервые стали два учреждения культуры — Киевский оперный театр и Музей истории Украины.

— Ваши надежды полностью оправдались?

— К сожалению, лишь отчасти. Финансирование пока далеко от того идеала, который мы себе рисовали, но оно несколько лучше, чем в других музеях. Штатная численность сотрудников, к счастью, не сократилась. Зарплату хоть не всегда аккуратно, все же платили. Ну, а я, как генеральный директор, подписал пятилетний контракт непосредственно с министром культуры.

— В молодости вы, наверно, мечтали стать крупным ученым, известным исследователем. А тут музей…

— Вы произносите «музей» таким тоном, будто говорите о конторе по заготовке рогов и копыт. Между тем, по престижности должность директора, например, Британского музея входит в число самых элитных в мире. Это чрезвычайно высокое общественное положение. Впрочем, за границей профессия музейного сотрудника относится к числу весьма почитаемых и по оплате. В то время как у нас она котируется где-то на уровне техника-смотрителя жэка. Работа приносит мне большое моральное удовлетворение. И все бы хорошо, если бы не бремя ответственности за бесценные сокровища.

— Понятие «музей» (тем более исторический) у многих стойко ассоциируется с тишиной, медленным бегом времени, отрешенностью от злободневных проблем и вообще большинства «мирских» забот. Это хоть в какой-то степени соответствует истине?

— Если вы посмотрите мне в глаза, какой-то отблеск жизни в них, надеюсь, заметите. Чтобы в наших условиях где-либо соскучиться, нужно быть очень большим оригиналом. Когда древняя Старокиевская гора, на которой расположен музей, покрыта глубоким снегом, посетители любуются: как красиво! А я иду на работу и думаю: «Не протекла бы крыша». Если говорить серьезно, проблем у нас хоть пруд пруди. Директор должен беспокоиться об отоплении здания, освещении, охране, зарплате сотрудников. А что касается отрешенности, тишины, пыли и прочих подобных понятий, то ведь ни у кого они не ассоциируются с Лувром или, к примеру, Эрмитажем. Почему же со всей подобной чепухой связывать украинские музеи? Поверьте, жизнь у нас не повернута на тысячу лет назад. Мы идем в ногу со временем. Это отнюдь не гипербола, а лишь констатация факта.

— Коллектив у вас, насколько я понимаю, преимущественно женский. В поведении директора это что-то меняет, на его взаимоотношения с подчиненными хотя бы в чисто психологическом плане сказывается? Как вы в принципе относитесь к служебным романам?

— Да, музей в данном отношении типичное учреждение культуры. Как-то один министр хорошо сказал по этому поводу: «Культура у нас вроде бы женская, но когда я начинаю вручать ордена, медали и грамоты, выходят за ними преимущественно мужчины — директора музеев, театров, библиотек и т.д.». С подчиненными мне, в общем-то, повезло. Люди работают здесь долгие годы. Любят свою профессию. У них есть чему поучиться. Хотя и я пришел сюда не с пустыми руками. Так что выгода обоюдная. Конечно, в своем видении жизни, подходе ко многим явлениям женщина всегда остается женщиной. Не понимая таких вещей, руководить коллективом, вроде нашего, было бы невозможно. Впрочем, иногда с мужчинами, у которых женский характер, работать намного сложнее, чем с женщинами, имеющими мужской. Что же касается служебных романов (кстати, мне очень нравится известный фильм Эльдара Рязанова), то я отношусь к подобным вещам совершенно спокойно. Было бы хорошо людям, а остальное, как говорится, приложится…

— Сейчас в столице Украины два однопрофильных музея — страны и города. Но ведь история Киева это в значительной степени и история страны, особенно, если речь идет о временах Киевской Руси. Не находите ли вы, что здесь излишний параллелизм? Разве нельзя было организовать у вас специальный отдел, посвященный столице?

— От нашего учреждения отпочковалось уже несколько различных музеев. Накануне 1500-летия Киева в верхах было решено создать новый музей, что подчеркивало бы роль и значимость нашей столицы. Я не вижу тут никаких проблем. Мы сосуществуем с Музеем истории города Киева вполне мирно. Отношения у нас самые дружеские. И вообще каждое из двух учреждений идет своей дорогой. Друг другу мы не мешаем.

— История некоторых ваших экспонатов могла бы стать основой многих произведений детективного жанра. Почему бы не сделать такие «сюжеты» достоянием посетителей? Какая из ваших вещей занимает в данном отношении первое место?

— Детективные романы я вообще-то люблю, но к сюжетам на музейные темы отношусь настороженно. Помню, у нас шел фильм о похищении картины, главную роль в котором играл талантливый актер Дворжецкий. Признаюсь, я смотрел эту ленту с ужасом: боялся, что она может стать учебным пособием. Безусловно, истории, связанные с некоторыми экспонатами, преинтереснейшие. Уж, казалось бы, сколько написано о великой пекторали, а мне, думаю, удастся вас все-таки удивить. Знаете, как ее первый раз «реставрировали»? По словам открывшего ее миру археолога Бориса Мозолевского, это произошло прямо возле кургана Толстая могила, в котором пектораль нашли. Бесподобный шедевр просто… помыли в ближайшей луже. И он предстал перед археологами во всем своем великолепии.

Сейчас всемирно известная вещь стала «невыездной». По решению правительства, она не должна покидать пределов Украины, но в 1975 году я имел счастье побывать с выставкой «Скифское золото», гвоздем которой была наша пектораль, в нью-йоркском Метрополитен-музее. Добиваясь организации этой экспозиции, его директор доктор Ховинг специально приезжал на прием к советскому министру культуры Екатерине Фурцевой. Решение принималось на самом верху, первыми лицами государства. Добро на путешествие в Нью-Йорк скифского золота дал Леонид Брежнев. Наконец все было улажено, и за несколько дней до открытия выставки в Метрополитен-музее состоялась пресс-конференция. Доктор Ховинг увлеченно рассказывал журналистам о привезенных из СССР сокровищах. Подойдя к пекторали, он с улыбкой заметил, что был бы счастлив иметь подобный шедевр у себя дома. В этот момент вдруг без всякой видимой причины раздался громкий пронзительный звук — сработала сигнализация. Ответом был дружный хохот всех присутствующих…

— Многие экспонаты Национального музея истории Украины — вещи, имеющие еще дореволюционный стаж. А что приобреталось в последние годы? Какие из подобных поступлений вы считаете наиболее интересными?

— Дореволюционных раритетов у нас не так уж и много — примерно восьмая-десятая часть. Как нетрудно догадаться, сейчас с пополнением сложно. Но два поступления я тем не менее назову. Одно куплено четыре месяца назад за собственные деньги музея. Речь идет об уникальном нумизматическом кладе XVII века — 16 тысячах единиц хранения.

— Простите, вы, кажется, упомянули о собственных средствах вашего не очень-то богатого учреждения.

— Да, 16 тысяч гривен, выложенных за клад, найденный в Старых Санжарах, музей заработал сам — у нас имеется маркетинговая служба, мы готовим зарубежные выставки. Но, безусловно, 16 тысяч старинных монет удалось приобрести очень недорого. Если отбросить налоги, то фактически за каждую была заплачена гривня. Дело в том, что человек, нашедший клад на своем приусадебном участке, распорядился им в полном соответствии с законом.

Другой экспонат — золотую туфельку — музею передала вдова знаменитого танцовщика Сержа Лифаря — киевлянина по происхождению. Это отличие известный мастер получил за свои выдающиеся достижения в балетном искусстве. Сейчас в столице Украины регулярно проводится международный конкурс артистов балета, носящий его имя. Золотая реликвия экспонируется в нашем филиале — Музее исторических драгоценностей.

— Какими путями попадают сегодня вещи в музейные витрины? Их приобретают или изымают у правонарушителей? Зависит ли пополнение коллекций от инициативы и, как говорят в таких случаях, пробивной силы генерального директора?

— Не буду скромничать, в какой-то степени моя энергия здесь действительно востребована. А то получается, если что-то плохое, — во всем виноват директор, если же хорошее, — он вроде бы и ни при чем. У нас сложились добрые отношения со специалистами, занимающимися возвратом культурных ценностей, а также сотрудниками Службы безопасности Украины и Таможенного комитета. Но не следует думать, что здесь идет игра в одни ворота. Музей не только получает, но и помогает. К нам направляют вещи на экспертизу, и мы определяем, имеют ли они музейную ценность, можно ли их вывозить за пределы страны. Если нельзя, такие предметы в конечном итоге оказываются у нас — в экспозиции либо в запасниках. Правда, иногда юридическая процедура остается незавершенной, и через определенное время суд возвращает раритет прежнему владельцу. К этому стараемся относиться философски. Как ни обидно, но закон есть закон.

— Некоторые зарубежные музеи снаряжают экспедиции за тридевять земель. Для вас это реальность или пока лишь голубая мечта?

— Сейчас слово «голубая» приобрело еще один, не совсем приятный оттенок. Для нас исследования за рубежом, и впрямь, только мечта, но не голубая. А вот в Украине пять-шесть экспедиций для получения экспонатов в нынешнем году, пожалуй, организуем. Но проводить раскопки музей не собирается: мы пополняем свои «закрома» вещами, имеющими отношение к истории современности, рассказывающими о сегодняшнем дне страны. Это, например, могут быть изделия, повествующие об укреплении нашей экономики…

— А вы не боитесь, что залы музея превратятся в филиал Выставки достижений народного хозяйства Украины?

— Все, разумеется, будет дозировано. Но если не собирать сейчас, то через 30—50 лет останется только развести руками. Время окажется упущенным.

— Многие сегодня считают, что музей (принципиально!) должен быть учреждением, далеким от политики. Это соответствует истине или является лишь заблуждением идеалистов? Раньше коллективы большинства учреждений культуры колебались вместе с линией партии. А как сегодня?

— Начнем с того, что отсутствие политики — тоже своего рода политика. Конечно же, мы не можем быть лишь посторонним наблюдателем. Уйдя от современной жизни, расположившись, если так можно выразиться, на обочине, мы бы не имели морального права называться Национальным музеем истории Украины. Не для этого же государство выделяет немалые средства на содержание учреждений, подобных нашему. Тем не менее сейчас работать стало в какой-то мере легче, чем прежде. Музей не заполитизирован, как в советское время. В те годы после каждого пленума или съезда нашей славной партии приходилось, не мешкая, устраивать выставки, пропагандирующие их решения. Мы и сегодня самым активным образом участвуем в жизни страны, но не разворачиваем экспозиции в ответ на каждый чих. Музей больше выходит на коллекционный показ своих уникальных ценностей. Он не может взять на себя роль эдакого третейского судьи, определяющего, кто выше или ниже, впереди или сзади. Его призвание — объединять. Поэтому он и является национальным.

— Как вы относитесь теперь к революционным реликвиям? Сложили их в ящики и поместили в хранилища — подальше от посторонних глаз?

— Да ничего подобного. Они, как и раньше, находятся в залах. Но, понятно, их стало меньше. В прежние времена экспозиция делилась (хоть и не официально) на две части — дореволюционную, занимавшую треть музейной площади, и послереволюционную, размещенную на всей остальной. Сейчас, естественно, ситуация изменилась. Подход ко многим явлениям и событиям стал иным. Их оценка больше не зависит от того, что изложено в учебнике по истории партии.

— В 80-х годах из музея исчезло древнерусское пряслице с дарственной надписью княжны Янки, обнаруженное при раскопках в Киеве академиком Петром Толочко. Эту кражу сочли тогда мелкой, хоть уникальная вещица потянула бы на несколько тысяч долларов. А крупные хищения в вашем музее случались? Система охраны соответствует значимости его коллекций?

— К счастью, постучу по дереву, Бог миловал. Но охрана ценностей лишь одна сторона медали. Другая — условия их хранения. Если, не приведи Господь, музей зимой на несколько дней останется без тепла, охрана многим вещам больше не понадобится. Экспонаты на основе бумаги, дерева или кости будет впору выбрасывать. Во многих заграничных музеях каждая витрина имеет собственный микроклимат. Мы пока о таком можем только мечтать. Что же до охраны, то в нашем филиале — «Золотой кладовой» и в самом музее эта задача возложена на милицию. Естественно, все залы оборудованы современной сигнализацией. Раскрывать служебной тайны не могу, но замечу, что охрана музея вполне надежна. Единственное «но» — нашим милиционерам какое-то время не платили зарплату. За несколько лет накопилось более 400 тысяч гривен долга. В связи с этим возникло несколько неприятных ситуаций, чреватых серьезными осложнениями. Но на сегодняшний день задолженность мы фактически погасили.

— Сергей Михайлович, следующий вопрос о подделках. Музею не предлагают фальшивых ценностей, вроде зубных протезов гетмана Мазепы? Случалось ли вам сталкиваться с искусной имитацией?

— В 70-х годах я был приглашен в качестве гостя в музей, который основан американским миллиардером Полем Гетти и находится в городе Санта Моника, поблизости от Лос-Анджелеса. Директор лично знакомил меня с экспозицией и запасниками. К своему удивлению, я увидел здесь большое количество различных разоблаченных подделок, на которые в свое время были истрачены солидные средства. Увы, от фальшивок не застрахованы и самые знаменитые сокровищницы мира. Так, один из американских музеев приобрел древнюю вазу, на которую были истрачены огромные деньги. Чтобы ее купить, пришлось продать несколько первоклассных картин. Но и по сей день точно не выяснено: это оригинал или копия? Не меньшей популярностью пользовалась в свое время купленная Лувром роскошная золотая тиара скифского царя Сайтоферна. Через несколько лет выяснилось, что великолепную корону изготовил… одесский ювелир Рахумовский.

Не так давно один из коллекционеров принес нам на экспертизу златник князя Владимира — золотую монету, которой, якобы, больше тысячи лет. Однако при детальном изучении она оказалась поддельной.

— А если бы златник был настоящим, сколько бы он стоил?

— Десятки тысяч долларов. Сейчас подобные раритеты государству просто не по карману. Поэтому приобретение фальшивого шедевра нам не грозит. Впрочем, в музее есть вещи, рядом с названиями которых в документах стоит знак вопроса. Их атрибуция не завершена. Кстати, вы упомянули гетмана Ивана Мазепу. Так вот, у нас хранится его портрет неизвестного автора. Во всяком случае так указано на этикетке. Но некоторые специалисты считают, что при жизни Мазепы портрет с него вроде бы не писали…

— Археологи на вас обижаются. Точнее, на ваш филиал — Музей исторических ценностей Украины. «Вещи, найденные и исследованные нами, а потом переданные в «Золотую кладовую», — говорят они, — этот музей предоставляет на различные зарубежные выставки, за что, между прочим, получает солидное вознаграждение. Но часть таких средств принадлежит Институту археологии». А ведь в чем-то они, пожалуй, и правы…

— Начнем с того, что все подобные вещи — собственность государства. И деньги, полученные за участие в подобных выставках, мы расходуем лишь с согласия Министерства культуры. Но не имеем права использовать эти средства ни на повышение зарплаты, ни на премии. Они идут на охрану, тепло, электроэнергию и тому подобные нужды. Кроме того, здесь мне кажется уместным заметить, что предметы, которые музей предоставляет на зарубежные выставки, найдены не только ныне здравствующими археологами. Там бывают вещи из коллекций Ханенко, Терещенко и других дореволюционных собирателей. Наконец, еще одно соображение. Если на заграничный вернисаж отправляет свои полотна картинная галерея, что она отчисляет часть вырученных денег Союзу художников? Впрочем, мы с археологами теперь находим общий язык. Уже второй год в США и Канаде гастролирует совместная выставка, часть экспонатов которой принадлежит Национальному музею истории, а другая — Институту археологии НАН Украины. И сейчас у нас никаких взаимных обид — только любовь да согласие.

— Вы, конечно, изучаете музейное дело за рубежом. Что производит на вас там наибольшее впечатление?

— Отношение к подобным учреждениям со стороны всего общества. Я имею в виду не только великолепную материальную базу и достойную зарплату их сотрудников. На Западе музеи рассматривают двояко. С одной стороны, в них собраны исторические реликвии, которыми могут гордиться народ и государство. С другой, здесь прекрасно понимают, что в таких экспонатах заложен громадный материальный потенциал. Вложенные сегодня в подобные предметы тысячи долларов, фунтов стерлингов, марок или франков через 20—30—50 лет превратятся в десятки миллионов. Речь идет о золотом запасе страны. На Западе к музейному делу привлечена финансовая элита или, как у нас теперь выражаются, олигархи. Шедевры, приобретенные на их деньги, со временем становятся собственностью государства. Финансовая элита в какой-то степени превратилась и в элиту культурную.

— Каким видится вам исторический музей лет эдак через 100? Какие реликвии сегодняшнего и завтрашнего дней могут стать его экспонатами? Надеюсь, они не будут снова связаны с «революционным прошлым»?

— Прежде всего он представляется мне светлым. Посетитель, увидевший его сокровища, почувствует себя соприкоснувшимся с солнцем, небом, землей предков, великой историей своей родины. А к революционным ценностям следует подходить в широком понимании данных слов. Ведь революция — не только разрушение, кровь и боль. Будем надеяться на разум народа. Разительные перемены произойдут в экономике, медицине, культуре, наконец, в нашем сознании. Надеюсь, именно об этом и расскажет исторический музей век спустя.