«МЕССА В СТИЛЕ ПОСТМОДЕРН»

Все правда, и наоборот

Карл Краус

Preambula

Я с интересом прочел в «ЗН» статью популярного критика, профессора Киево-Могилянской академии, доктора философии Ольги Петровой.

Особенно меня заинтересовал особый писательский стиль госпожи профессор. А именно, в тяжелом и не очень прозрачном терминологическом соусе, приправленном десятком имен, происходил напоминающий экзорцизм или знаменитые «сеансы ненависти» ритуал охоты на антихриста, разлагающего здоровый организм украинского современного искусства. «ВИН» (будем так называть дьявола вслед за украинской мифологией) на этот раз воплотился в как минимум дюжине персонажей, из имен которых можно было бы составить интересный рейтинг по количеству упоминаний. Если угодно автору - со знаком минус. Вот он:

1. А. Соловьев

2. В. Цаголов

3. Ю. Онух

4. М. Кузьма

5. О. Тистол

6. С. Братков

7. А. Гнилицкий

8. О. Голосий

9. В. Раевский

10. К. Реунов

11. О. Ройтбурт

12. И. Чичкан

13. А. Ганкевич

14. А. Казанджия

15. В. Кожухар

16. О. Лопухов

17. Б. Михайлов

18. С. Панич

19. О. Панасенко

20. А. Савадов

21. А. Сагайдаковский

22. Н. Филоненко

Пишущий эти слова оказался в первой тройке. Я не хотел бы заниматься скрытой рекламой, а потому имен и эпитетов не будет. Госпожа профессор презентует себя читателям как страж здорового стержня украинской культуры, следовательно, можно ожидать, что в дальнейшем профессор будет с особым рвением «беречь душу Украины». Я же ограничусь тем, что попытаюсь «спасти собственную душу», если еще не поздно (после столь близких контактов с главным заправилой дьявольской шайки). С другой стороны, у меня есть некоторые сомнения относительно кристально чистых намерений госпожи профессор, доказательством чего может служить ее информированность насчет скандала, в который попал «ВИН» со своими приспешниками во время гастролей в знаменитом «Passage de Retz» в Париже, где имел место сговор с французскими «безбожниками» (в конце концов, корень пагубного безбожия именно во Франции). Наша радетельница за «здоровую часть народа» никогда в «Passage de Retz» не была - что заметно невооруженным глазом - и громких эксцессов видеть не могла. Предполагаю, что часть «тайного знания» ей передал один из главных оппонентов дьявольского «соглашения», представитель «прогрессивного» крыла, интеллектуальный корень которого, впрочем, прорастает из той же «правды явленной», что и остальной дьявольский круг. С некоторыми его представителями он даже продолжает поддерживать деловые контакты, наверняка для того, чтобы запутать следы. К сожалению, госпожа профессор этого не заметила и перепутала добрых дьяволов со злыми. Однако нет худа без добра. В дьявольских кругах проросло зерно раздора, поскольку одни считают, что госпожа профессор упоминает их без очевидной причины, другие же переживают, что чин главного «ВИНа» абсолютно незаслуженно получил рядовой и совершенно бездарный дьяволенок, к тому же отставший в развитии по сравнению с дружками из Москвы. Осталось только ждать, что в прогнивших и нигилистических дьявольских кругах воцарится анархия. Но, наверное, это и хорошо, пускай получают по заслугам. Я верю, что от внимательного взгляда госпожи профессор не ускользнет ни одно событие из жизни «дьявольской тусовки», достойное попасть в поле зрения читателя, а быть может, и студентов госпожи профессор.

Я, со своей стороны, пораженный проницательностью и глубиной рефлексии госпожи профессор, с силой ударяя себя в грудь и повторяя «mea culpa», решил сам для себя упорядочить тот бедлам в своей голове, который ослабил мою бдительность и позволил «черту» безнаказанно сесть мне на шею и заставить возить его по всему свету. Думаю, что мое просветление позволит другим избежать тех же ошибок. Тем же, кто ничего не понял во всем этом кавардаке, оно даст возможность увидеть «действо дьявольских сил» в контексте, которого так не хватало в версии госпожи профессор.

Credo

Если верить Гегелю, то ни одна эпоха и ни одна цивилизация не могут понятийно идентифицировать сами себя. Такое описание можно произвести только тогда, когда эпоха уйдет в прошлое, но и тогда, как мы знаем даже слишком хорошо, она не становится чем-то однозначным и общепринятым. Как общая «морфология» цивилизации, так и описание ее особенностей всегда являются вопросами спорными, полными идеологических предрассудков, независимо от того, выражают ли они необходимость самоутверждения по сравнению с прошлым или же ощущение дискомфорта в собственной культурной среде и вытекающую отсюда ностальгию по старым добрым временам.

А потому предлагаю смириться с нашим неизлечимым незнанием собственных духовных основ и остановиться на рассмотрении лишь поверхности «нашей цивилизации», что бы это слово ни значило. Точно лишь то, что новое время (модерн, в данном случае) так же не ново, как и нападки на новое время. Их можно найти в Библии и «Одиссее».

Взляд на историю человечества как на постоянную деградацию принадлежит к самым стойким мифологическим идеям. Конфликт между «старомодным» и современным также вечен, и мы никогда от него не избавимся, поскольку в нем звучит естественное напряжение, имеющее биологические корни, можно сказать, что это черта жизни как таковой.

Новое время на самом деле вовсе не ново, но в одних культурах споры вокруг него всегда острее, чем в других. Тем не менее, они никогда не были столь острыми, как сейчас. По-украински «модерный» значит как «новый, современный», так и «модный», тогда как в английском и других европейских языках существует различие между этими двумя значениями. В некоторых случаях эти слова не взаимозаменяемы. Таким выражениям, как «новая технология», «современная наука», слово «модный» не соответствует, при этом нет никакой особой разницы между «новыми идеями» и «модными идеями» или «современным платьем» и «модным платьем». Двузначность слова демонстрирует, быть может, упомянутую двузначность нашей позиции относительно изменений: они так же желанны, как и ненавистны, они пробуждают как страх, так и надежду.

Не зная, что такое «модерн», «новое время», мы пытаемся убежать от нашего вопроса вперед и говорим о «постмодерне». Не знаю, что такое «постмодерн» и чем он отличается от «премодерна», и мне не кажется, что я должен это знать. А что же, собственно, может наступить после «постмодерна» - пост-постмодерн? Неопостмодерн? Неоантимодерн? Независимо от этикеток, вопрос, который мы задаем самим себе, остается: «Почему в новое время столь распространено ощущение дискомфорта и где искать истоки именно тех сторон нового, современности, которые делают дискомфорт особенно неприятным?»

Мы переживаем сильнейшее и унизительное ощущение dеjа vu, когда отслеживаем сегодняшние дискуссии на тему уничтожительных результатов так называемой секуляризации европейской культуры и, кажется, прогрессирующего упадка нашего религиозного наследия и грустной картины мира, покинутого Богом. Ощущение такое, как будто мы вдруг проснулись и увидели то, что скромные и необязательно высокообразованные священники знали - и они нас предупреждали - еще три века назад и что неустанно клеймили в своих воскресных проповедях. Они повторяли своей пастве, что мир, который забыл Бога, забыл также разницу между добром и злом, лишил человеческую жизнь смысла и погрузился в нигилизм. Сегодня мы, набитые своим социологическим, историческим, антропологическим и философским знанием, открываем ту же простую истину и пытаемся выразить ее более хитроумным языком. Эта истина не обязательно перестает быть правдивой потому, что она стара и проста, и, собственно говоря, я думаю, что с некоторыми ограничениями она все-таки правдива.

Можно ли считать Декарта первым и главным виновником? Наверное, да, даже если допустить, что он только сконденсировал в философии уже существующий культурный опыт. Указывая миру, что он должен подлежать нескольким простым и все объясняющим правилам, а также сводя Бога к логично необходимому создателю и смотрителю мира, Декарт окончательно, как это могло показаться, отбросил понятие космоса, целевого порядка природы. Просвещение, вознося человека до уровня потенциально всемогущего творца, на самом деле низвело его до животного уровня, различения между добром и злом заменили утилитарные критерии. Нельзя было долго совмещать два мира, и окончательно эту тонкую скорлупу разбил философский молот Ницше. Он победил, поскольку именно он договорил все до конца: мир не производит смыслов и не производит также разницы между добром и злом, реальность бесцельна и за ней нет скрытой реальности, мир, который мы видим, не пытается нам ничего сказать, ни к чему не отсылает, он исчерпывается самим собой. Мы пытаемся утвердить наше новое время, но одновременно и уберечь себя от его результатов при помощи различных интеллектуальных фокусов, самих себя убедить, что смысл можно репродуцировать или открыть наново, независимо от религиозного наследия человечества и наперекор опустошениям, произведенным самим модерном.

Нас убеждают с ученой миной (научной, ясное дело), что человек не существует, что есть только структуры или что слово «я» ни к чему не относится. Конец истории, конец любви, конец идеологии… повсюду трупы, повсюду кладбища, а потом как будто бы восстание из мертвых. Даже Бог, убитый Заратустрой более века назад (а впрочем, убитый тысячу раз до Ницше и после него), не производит впечатления останков, похороненных уже так давно.

Философскую критику модерна во всем своем многообразии можно принять за орган самозащиты нашей цивилизации, тем не менее, ей не удалось помешать возрастанию скорости, с которой движется новое время. Кажется, что не столько суть изменений, сколько их сумасшедший темп пугает нас и вводит в состояние бесконечной неуверенности, поскольку, соответственно нашему ощущению, ничто не является гарантированным и постоянным, а все новое через минуту устаревает. Среди нас все еще живут люди, которые родились в то время, когда не было радио, а электрический свет был экзальтирующей новинкой; сколько же художественных школ родилось и отмерло на протяжении их жизни, сколько философских и идеологических мод появилось и исчезло, сколько новых государств провозглашено и уничтожено. Мы все принимаем участие в этих изменениях и все их переживаем, ведь кажется, что они лишают нашу жизнь какой бы то ни было субстанции, на которую мы могли полагаться. Тем не менее, головокружительная скорость изменения всех сторон жизни открывает нам дорогу к бегству. Можно спросить: кому нужно 100 телевизионных каналов? Или миллионы сайтов в Интернете? На спонтанный ответ, что это никому не нужно, тут же возразят, что все это нужно почти каждому, поскольку это способ бегства от не известно чего к не известно чему. Неуверенность - это признак нашего «нового» времени, но ведь наше небо никогда не бывает без облаков, так всегда было, и люди всегда об этом знали. Я не говорю, что мы несемся к пропасти. Скорее, это как в «Алисе в стране чудес»: надо очень быстро бежать, чтобы оставаться на том же месте. Аминь.

Summa

Надеюсь, что после такого признания мою позицию будет легче понять. Со своей стороны, я хотел бы предложить госпоже профессор и «ВИНу» тоже попробовать (пусть даже с отвращением) прочитать (в рамках внеклассного чтения) энциклику Иоанна Павла II «Fides et Ratio» (о взаимоотношениях между верой и разумом). В конце концов, я больше доверяю этому упрямому старцу, нежели некоторым левым французским (и опять эта Франция!) «пост-философам», которых, кажется, ни госпожа профессор, ни «ВИН» так до конца и не прочли. И еще, вслед за Св. Августином хочу сказать: «Люби и делай, что пожелаешь». А где же здесь искусство? - спросит кто-то. Ну что ж, искусству не нужен advocatus diaboli.