МЕДНЫЙ ЧЕЛОВЕК НА УЛИЦАХ ГОРОДА

И храма маленькое тело

Одушевленнее стократ

Гиганта, что скалою целой

К земле, беспомощный, прижат!

О. Мандельштам

Процессы урбанизации, диктующие свои законы, загоняющие людей в дома прогрессирующей этажности, с каждым десятилетием прогресса все более уподобляя их обезличенному рою пчел, требуют определенной психологической компенсации в облике городов, позволяющей глазу релаксировать на деталях городского интерьера.

Общая ориентация малых архитектурных форм сопряжена с двумя аспектами - не дать раздавить себя колоссам цивилизации, создав с помощью малых форм экранирующий «подлесок» небоскребам, а также разнообразить имеющую еще место стереотипную унылость современного зодчества декоративными деталями. Не удивительно, что такой деталью прежде всего стали статуи.

В древности декорирование многофигурными композициями фронтонов и фризов, как в Парфеноне, Пергамском алтаре или храме Артемиды Эфесской, воспринималось как проекция зрителя на архитектурный художественный образ. В имперские времена статуи вознеслись на вершины триумфальных колонн или утвердились монументами на площадях.

В сущности еще в античные времена сложились две тенденции: использование изваяний как элементов ансамбля и ансамбля как фона для статуй. Но есть еще третий вариант - включение их в контекст города на равных с пешеходами. И это тот путь, по которому все смелее - вплоть до моды - пошло современное градостроительство. Вместо помпезных памятников на улицы шагнул близкий каждому то ли литературный герой, то ли его автор, то ли фигура или символ, снимающий децибелы официозности на улицах европейских столиц.

Вслед за датской «Русалочкой» в Вероне возникла медная «Джульетта», которой приписывают свойство касанием помогать несчастным в любви, а в Варшавских Лазенках появилась «Кукла» - Изабелла Лещинская, - как бы подтверждая существование магазина Вокульского, что напротив Королевского замка. И в приветливой славянской Братиславе, сумевшей выстоять в соседстве со сверхреспектабельной соседкой, австрийской столицей Веной, находящейся всего в 56 км, не случайно акценты сделаны на малую архитектуру - они подчеркивают сугубо камерный, не претенциозный облик города, отмеченного вместе с тем присущей ему своеобразной национальной юмористической стихией, высовывающейся наружу в прямом и переносном смысле, как латунный водопроводчик из люка, бесцеремонно оглядывая прохожих у одного из центральных ресторанов. В сущности, и в самой Вене уже давно наметился поворот к отходу от имперских монументов Марии-Терезии, Принцу Савойскому и парламентской Афине Палладе в пользу сначала вполне камерных памятников композиторам и поэтам - в городе их больше, чем в какой-либо другой европейской столице: Гете, Шиллеру, Моцарту, Штраусу, Бетховену, Шуберту, - а затем заметно очеловеченных фигур венценосцев, устремившихся на аллеи прилегающих к Хофбургу парков, - императора Франца-Иосифа, одинокой фигурой вечного странника, застывшего в кустах, и его жены Сиси, которая хрупкостью беломраморной фигуры не в состоянии отгородиться от трагической фатальности своей судьбы. Именно статуи великих, спущенные с пьедесталов, подчеркивают, что миром правит не командорское величие, а обычная человечность. И не гигантская статуя Богини на месте гибели принцессы Дианы в Париже, а сердце, охваченное пламенем, - вполне достаточный знак нашего внимания и памяти.

Интересен поворот от гигантомании к камерности московских городских властей, еще недавно финансировавших целый церетелевский зверинец на Манежной площади и разразившихся одиозной фигурой Петра на фоне карикатурно-непропорционального парусника, мачта которого напоминает шашлык. Отгремевший июньский юбилей Пушкина оставил на улицах города всего лишь два скульптурных портрета поэта с Натали - у Вознесенской церкви, места венчания, и на Арбате, где в доме Хитрово прошли их первые месяцы совместной жизни. Причем если у Никитских ворот власти все же не удержались от постамента в виде приземистой дорического ордера колоннадной ротонды, раздавленной золоченым шлемом, точь в точь воспроизводящей пропорции столичного мэра, то стараниями хранителя Пушкинского музея была отведена опасность лишить приветливой доступности второй монумент, ставший как бы частью пешеходной зоны.

Эту же линию подчеркнутой интимности можно проследить в шемякинском Петре, медной парсуной застывшем в Петропавловской крепости Санкт-Петербурга и рифмующимся не с «Медным всадником» Фальконе и не с растреллиевским монументом у Инженерного замка, а с колоритным Чижиком-Пыжиком на Фонтанке, ставшим таким же атрибутом города, как и прославленные монументы, но никого не подавляющим, никого не прославляющим, а как бы предоставленным себе в незыблемом контексте города, но делающим этот город более человечным и привлекательным. Вот и сидящий в кресле Петр - визави с созданным им собором, ставшим для него Пантеоном, как бы оставлен один на один в своих неоднозначных раздумьях о судьбе Отечества.

Отказ от издержек соцреализма затронул и Киев, улыбнувшись его жителям двумя приятными сюрпризами неофициозного искусства - Паниковским и Голохвастовым. Не общеизвестный символ мира с угрожающим замахом меча, не каменный идол Ярослава, и даже не канонический архангел Михаил, которого власти поставили на караул у почтамта, что дало повод остроумным киевлянам тотчас же окрестить его почтальоном Печкиным, а просто литературные герои, да еще совсем не положительные, но органичностью своего слияния с киевским пейзажем, книжной обоснованностью топографических координат своего появления в городе сразу же подкупившие аборигенов.

Пришедшее на смену неоправданному монументализму камерное модулирование городского пространства фактически знаменует смену парадигмы нашего существования - от бесконечного прославления радости труда к ощущению радости жизни, от подавления каменными и стальными истуканами даже мысли о свободе - к возможности наслаждаться этой свободой на улицах города, встречаясь тет-а-тет со своими любимыми героями.