Красный жемчуг любви рассыпали в Киеве. «Почти культовый» питерский режиссер и продюсер Константин Мурзенко: «К Ренате Литвиновой отношусь как к своему талисману»

Если бы в СНГ существовал свой Джим Джармуш, то Константин Мурзенко стал бы неотъемлемым персонажем его кинематографа. Его режиссерский опыт — фильм «Апрель» — был прекрасной самурайской попыткой восполнить пробел в российском независимом кино. Но с нью-йоркским сплином питерскому не конкурировать, и визитной карточкой Мурзенко стал нашумевший двухсерийный фельетон «Мама, не горюй!». В Киеве уже как креативный продюсер Мурзенко (дома его называют «почти культовым» персонажем) недавно завершил работу над фильмом «Красный жемчуг любви» (с Оксаной Фандерой в главной роли) и по окончании съемок дал эксклюзивное интервью «ЗН».

— Релиз вашего проекта начинается фразой «Киев — это любовь». Каким образом вы оказались связаны с самым распространенным киностереотипом о том, что украинская столица — идеальное место для мелодрам?

— Киев — город гораздо более теплых отношений, нежели русские столицы. Я встречался здесь не только с кинематографистами, но и со стоматологами, таможенниками и гаишниками. Эти люди объяснили мне об этом городе все. В России таких не бывает.

Киев — это любовь? Я думаю, что любовь разлита по белому свету примерно в одной пропорции. А Киев — просто город мягких, теплых, радостных, даже когда хитрых, то все равно открытых людей. Такова энергетика этого города.

— Она и определила место действия фильма?

— Вы знаете, у каждой ленты столько сил, которые его куда-то направляют. Изначально собирались снимать в Петербурге, но не получилось по административным причинам. Тогда решили в Москве. А когда готовились к съемкам, не помню, кто первый сказал, давайте снимать в Киеве. Оказалось, что у нас здесь хорошие партнеры, а то, что мы все влюблены в ваш город, — и так ясно. Потом хотелось, чтобы в этом фильме было как можно больше кровей намешано. Киев в этом очень помог. Потому что сценаристка — грузинка, режиссер — эстонец, оператор — финн, Оксана Фандера хотя и русская актриса, но одесситка и на четверть цыганка, как я прочитал в каком-то журнале, я — из Петербурга, Лена Яцура — из Москвы. Когда мы с Яцурой познакомились в 98-м, решили, что нужно снять фильм о любви. Какое-то время я его писал, а потом случился дефолт и осталась сценарная заявка, с которой разные сценаристы пытались что-то сделать. Потом нашлась Этери Чаландзия и захотела сделать из этого сценарий. Нашелся режиссер, который захотел снять кинокартину. Они подружились, вместе написали сценарий — я даже не знаю, сколько имен сценаристов будет в фильме.

— Каким образом вы функционируете в этом проекте? Что делает в съемочном процессе креативный продюсер и автор идеи фильма?

— Ну, я не буду раскрывать секретов своего мастерства.

— Тогда раскройте секрет вашей актерской практики. Вас снимают в кино не как профессионального актера, но как селебрити современного российского кино. Быть персонажем — необходимость для существования в кинопроцессе?

— Мне сложно судить… Но люди все-таки отдают себе отчет в том, что Брэд Питт не всегда дерется.

— А какое место в жизни участника российского кинопроцесса занимает просмотр современных отечественных лент?

— Я стараюсь, чтобы просмотр кино был делом случайным. Идет дождь — зашел в кинотеатр посмотреть…

— …«9 роту»?

— Нет, во время «9 роты» дождя не было. Я ходил на премьеру в «Пушкинский».

— И что впечатлило больше — организация премьеры или сам фильм?

— Здесь нельзя отделить одно от другого. Это перформанс, который простирается далеко за пределы фильма, даже далеко за границы личности самого Федора Сергеевича. Если угодно, какое-то становление новых ценностей. Это скорее политическое событие.

— Ну, недаром же президент России смотрел.

— Вполне допускаю, что президент мог смотреть и «Секс и місто» пару раз. Я когда иногда представляю себе, как президент проводит вечера…

— Разговаривает с Бушем.

— По телефону?

— Ну да!

— А в это время у него работает телевизор и…

— «1+1» показывает «Секс и місто»?

— Вы думаете, что у него есть тарелка? Возможно. Потому что по-украински этот сериал смотреть значительно приятнее, чем по-русски. Наш перевод — ханжеский, извилистый, и ты не понимаешь, почему весь мир от этого «тащится». А украинский — пусть не все вещи мне ясны, но понятна мифология этого проекта. Не знаю как президент, но я смотрю его с удовольствием. И вся наша съемочная группа тоже.

— В фильме будет секс?

— Это непростой вопрос. Мне нравится, что здесь секс занимает маленькое место. В нем много страстей, но и присутствует несколько сцен, которые трудно назвать эротическими… ну, вы увидите. Это просто трах такой крутой, но при этом страсти кипят на уровне значительно более тонких вибраций. Не телесных, но духовных. В этом фильме спекуляций на сексе очень мало. Как любая история любви, он не игнорирует это, но мы надеемся, что люди будут смотреть на другое.

— А как с образом города?

— Вы себе представляете, что такое эстонский режиссер с финским оператором?!

— Поэтому и спрашиваю.

— Я не буду продавать. Все равно если бы это был детектив, а я бы рассказал, кто убийца. Во-первых, прекрасное приключение, что эстонский режиссер с финским оператором снимают одесскую актрису в Киеве. Осенью. Хотя осень в этом году подкачала.

— Нужно было приезжать в прошлую…

— Опять же, за каждым фильмом много сил, в том числе и высших. И в этом году в Киеве была очень эстонская осень.

— Вы удовлетворили свои режиссерские амбиции фильмом «Апрель»? Больше снимать не будете?

— Дело не в амбициях. Сейчас русское кино переживает момент упоения профессионализмом, которое мне немило.

— Что вы называете «упоением профессионализмом»?

— То, что мои навыки не зависят от моих личных качеств. Профессионального оператора куда ни отправь, он все профессионально снимет, профессиональный актер сыграет. Мне кажется, это химера.

— Но ведь кино так или иначе — машина.

— Вот мне это и не нравится. Мои любимые фильмы все-таки не сделаны механически. Поэтому я не просто целенаправленно ничего не делаю, а с этой машиной складываются свои отношения. Ну как кино это машина? Автомобиль — тоже машина, но за рулем сидит человек. И когда мы с вами едем по городу в транспортном потоке, то хочется понимать, что в этих железных коробочках сидят конкретные люди, а не коробочки сами по дороге мельтешат. Сейчас в кино такой момент, когда всем кажется, что мельтешат именно железные коробочки. Вот «лексус» обходит «ауди». Но в «лексусе» сидит человек и в «ауди» сидит человек. Конечно, выбор марки был продиктован их качествами. И можно представить, что каждая марка автомобиля транслирует характер покупателя. Но мне не очень интересна геометрия железных коробочек на дороге. Мне интересно представлять…

— …пешеходов?

— Нет. В качестве пешеходов у нас выступают зрители. Я очень люблю подглядывать в зеркало за людьми, которые едут сзади. Когда попадаются хорошие ракурсы и ты долго наблюдаешь за человеком, который мается и не догадывается, что ты его видишь, то узнаешь намного больше, чем сходив на пару современных фильмов.

— Но бывают же и достойные исключения в этом механическом балете кино. Та же Литвинова, которая, кстати, ездит в роскошном «мерсе» с водителем. Самое яркое и полноценное явление последнего времени. К тому же относится к вам как к талисману?

— Вы знаете, я тоже отношусь к Литвиновой как к талисману. Для меня не было никаких сомнений, когда я снимал «Апрель», что Рената Муратовна должна в нем появиться хотя бы на несколько мгновений. Видимо, она тоже не сомневалась, что я должен появиться в «Богине». И, поверьте, эти роли сопоставимы по значимости.

Безусловно фильм «Богиня» представляет собой сильное цельное существо. Врать не буду — я ходил на него два раза. И на премьере в Москве он мне просто очень понравился — такой как есть. А на премьере в Петербурге я был уже довольно пьян и… расплакался. Это настоящий такой русский индепендент, который противостоит как раз тому страшному механизму. Но насколько удачно… Мне кажется, для страны, в которой последние несколько сезонов вышли «Богиня», «Бумер», «Коктебель», как ни крути — «Возвращение», это симпатично.

Это кино пугливое, архитектурное, но нельзя сказать, что оно ничего нам не дает. Его не хочется выключить. Хотя «Возвращение» — дурацкий фильм, что и говорить. Я недавно кому-то перечислял более въедливо список «теплых» русских фильмов.

— «Прогулка», наверняка…

— Да, он. Есть еще фильм Евгения Юфита «Прямохождение» — просто гениальный, который проходит не по разряду кино, а современного искусства, поэтому притаился. Есть прекрасный фильм «Я люблю тебя» Ольги Столповской и Дмитрия Троицкого, который я не устаю пропагандировать. Есть фильм Михаила Брашинского «Гололед». Процесс идет. И истерика по поводу того, что не происходит в российском кино, — это немножко истерика. Многое делается. Больше и не нужно. Сейчас второй «Бумер» выйдет очень хороший. На мой взгляд, «Бумер» вообще один из главных прорывов. Нормальный русский индепендент, свободный от наследия советского кино, от этой механистичности, о которой я говорил, и при этом народный, за душу берущий своей бесхитростностью, а не изощренностью, что в принципе есть высшая изощренность.

— В этот список входит «Мама, не горюй!» и весь народный цитатный культ вокруг этого фильма? По-моему, вам как сценаристу в нем была отведена ключевая роль.

— Это тоже иллюзия. Не бывает кино на буквах и словах. Фильмы — это движущиеся картинки. И в первой «Мама, не горюй!» очень хорошая картинка, адекватная времени. Кино — это в принципе только фактура. Мы любим «новую волну» за то, что она дарит некий аромат несуществовавшего в реальности Парижа. Есть вот этот город N из «Мама, не горюй!», где все вот так говорят, одеваются, так ходят и делают. Да, запомнились какие-то фразы. Но прелесть этого фильма — не слова. Появилась определенная степень свободы у актеров. «Мама, не горюй!» сделал много актерских имен, и эти люди продемонстрировали впервые некие правила игры. Если бы то же самое было проговорено и сыграно плохо — вы бы этого не заметили. Хорошая пьеса хороша тем, что ее нет. Для меня «Мама, не горюй!» — что-то вроде оперного либретто. К выходу второй серии я хотел сделать сам постановку «Мама, не горюй!» для кукольного театра — такой перформанс, чтобы ездил вместе с премьерой. Но оказалось, что кукольный театр — более трудоемкое дело, чем игровое кино. Я сейчас заработаю на каком-то проекте денег, все брошу и займусь кукольным театром. Напишу пьесу и поставлю самостоятельно.

— Это почти по Бергману — успокоить карьеру в воспоминаниях детства.

— Да не в детстве дело. Культура стареет. Логично, что появляются люди, которые мыслят ритуалом, а не событием. Тут и старение нашей культуры, и воздействие Востока… Знаете, Анри Бергсон прекрасную фразу обронил: «Интеллект характеризуется в первую очередь полным непониманием окружающей действительности». Я прекрасно поработал в городе Киеве креативным продюсером. Я трижды процитировал Марлен Дитрих, один раз Витгинштейна, два раза Гегеля и вот один — Анри Бергсона…

— Значит, это эксклюзив.