ИЗ «РОГАТКИ» — ПО «БАБОЧКЕ»

Финал театрального фестиваля «Березiлля-95» превратился в бенефис Романа Виктюка. Заброшены спектакли менее знаменитых трупп, крутой ажиотаж царит у дверей театра им. И.Франко. И Виктюк умело подогревает страсти, кипящие вокруг его имени, и даже явное неприятие своего творчества умеет оборачивать себе на пользу.

На сей раз он приготовил для киевлян сюрприз: кроме четырех заявленных в афише спектаклей: «Рогатка», «Полонез Огинского», «Любовь с придурком» и «Фердинандо», он показал еще и отрывки из новой своей постановки: «Бабочка. Бабочка» по пьесе Альдо Николаи, устроив «открытую репетицию». Подобный ликбез для театралов он уже проводил пару лет назад, разыгрывая репетицию «Лолиты». И, пожалуй, для тех, кто имел желание разобраться в феномене Виктюка, эти открытые уроки были даже интересней его спектаклей.

Эдда, стареющая дама полусвета, подыскивает себе то ли юношей на ночь, то ли слушателей для своих полуфантастических ночных разговоров. По сути, она ведьма, колдунья, энергетический вампир. Привораживая свои жертвы, она высасывает их жизненную силу. В качестве кандидата в такие жертвы к ней домой является прекрасный юноша. Это ее сын, много лет назад брошенный Эддой и наконец-то нашедший мамашу. Эдда не узнает его. Эллио одержим жаждой мести, но, околдованный ее пассами, ее умелой психологической атакой, на время забывает обо всем...

Перед нами исследование любви-мести и любви-наваждения.

Но главное действующее лицо на сцене — это сам Виктюк. Он священнодействует, он пассами, как гипнотизер, управляет своими актерами. Он лепит роль женщины-вамп с помощью такого отлично настроенного инструмента, как актерский талант Валентины Талызиной. Он — через нее — насылает на зал заклятие и завораживает. Чрезвычайно интересно наблюдать обнаженные вроде бы конструкции пьесы, чувствовать, как на сцене накапливается энергия для будущего взрыва, видеть, как управляет этой энергетикой режиссер, подчиняя актеров — а через них и зрителей — своей магии.

Роман Григорьевич выказал себя отменным шоуменом. Он общался и с актерами, находящимися «в образе», и одновременно с залом, отпуская порой колкие замечания о корифеях российской и украинской сцены. Тем самым он как бы проводил границу между театром психологическим и театром, я бы сказал, магическим, виктюковским. Многие принимали эту игру за чистую монету. Зал неистовствовал, а сидевший за мной зритель, видимо, завсегдатай театра, просто закипал от негодования. А Маэстро загадочно улыбался.

Его демонстративная открытость была, конечно, открытостью фокусника, показывающего дно шляпы, из которой через минуту выпорхнут голуби. И пялилась публика на шляпу, и вылетали птицы, и магия, одна только магия, сражалась с гротескными житейскими коллизиями, почти «чернухой» пьесы, и восстанавливала ощущение чуда и праздника.